Чечня в 1991-1996 годах. С холодной головой на горячую тему

В эти дни (конец декабря 2019-го) мы не отмечаем, но вспоминаем, пропускаем через себя значимую и неоднозначную дату — четверть века назад началась Первая Чеченская война. А 31 декабря будет не только преддверие Нового года, но и юбилей печально-памятного штурма Грозного. Обо всех этих событиях, их истоках и последствиях написано очень много и во всех жанрах, от художественной литературы до серьезных аналитических исследований. Однако чувствуется острый дефицит исчерпывающих и обобщающих трудов, которые не выхватывали бы один какой-то аспект либо все, но мельком, а давали полную всестороннюю картину случившегося. Поэтому особенно ценны такие книги, как «Горячая точка новой России: чеченский кризис 1991—1996 гг. в оценках российского общества» под авторством ярославского историка Дениса Тумакова, с успехом выполняющие означенную миссию. Книга эта вышла два года назад тиражом в пятьсот экземпляров, с одной стороны, ничтожным, с другой — в наши не самые веселые для книгоиздания времена вполне подпадающим под определение «уже кое-что». Тем обиднее, что какого-то отклика она не встретила — всего одна найденная мною рецензия. Заслуживает же «Горячая точка» много большего (впрочем, вне зависимости от тиража — и в пятидесяти печатных экземплярах заслуживала бы). Постараемся устранить сей досадный пробел. Дополнительный фактор моей симпатии к автору и его детищу, не скрою, личный, конкретно — возрастной. Денис Тумаков родился 1 января 1985-го, то есть в часы того самого штурма Грозного ему исполнилось десять лет. Ваш покорный слуга старше ровно на две недели, и ему прекрасно понятны и эмоции, и мотивация соотечественника и ровесника, сперва следившего за происходящим в Чечне глазами юного наблюдателя, а потом — и потому! — ставшего их исследователем. Несмотря на несколько «зауженное» название книги Тумакова, речь в ней далеко не только не о реакции российского общества на Первую Чеченскую. Подробно и с достаточной хронологической глубиной показан ее генезис, мотивация сторон с различными нюансами и хитросплетениями, психологические портреты ключевых вовлеченных фигур, затем — ход боевых действий, попытки политического урегулирования, информационное освещение. В этом плане, повторюсь, «Горячая точка» заслуженно может быть названа если не полностью, то почти исчерпывающей и закрывающей тему работой. Дополнительное достоинство — высокая степень объективности и беспристрастности автора, особенно похвальная с учетом остроты темы и похвальная вдвойне в свете печального превращения исторической и политологической науки и литературы в поле идеологических схваток и «войн памяти». Вообще на Первую Чеченскую есть две основных точки зрения. Одна из них может быть условно названа государственнической или патриотической: война в целом была правильной ‑ и как месть за геноцид русского населения Чечни, и как защита целостности страны, но велась она теми же самыми политиками, которые ранее потворствовали появлению, укреплению и вооружению Ичкерии, велась бездарно и предательски, а закончилась позорной капитуляцией после фактической победы на поле боя. Вторую, опять же условно, можно назвать либерально-гуманистической, и она заключается в оценке всей совокупности целей, средств и методов той войны как преступления против вовлеченных в нее народов. Эти две точки зрения могут местами, и даже многими, совпадать и пересекаться, но выходят они, конечно, из разных пунктов А в разные пункты Б. Ярославскому историку, кажется, ближе второй подход. Но это личное предпочтение практически не сказывается на повествовании, постановке вопросов, выводах, и вообще прорывается ровно в тех дозах, которые неизбежны и даже отчасти необходимы в объемном и достаточно живом, интересном тексте. Автор крайне дотошно разбирает позицию основных и даже второстепенных общественно-политических сил и СМИ, причем в динамике и всесторонне, с изменениями и внутренними противоречиями. Так, критическому рассмотрению подвергается до сих пор существующее мнение о полностью пораженческом настрое левых сил, не только напоминающем оппозиционное пораженчество XIX—XX веков, но и генетически от него происходящем. Выдающийся русский мыслитель Игорь Шафаревич с язвительной горечью писал в конце девяностых: «Пресса коммунистической ориентации, сама КПРФ заняла в точности ленинско-власовскую позицию: «Мы ненавидим этот режим и будем бороться против войны, которую он ведет». А ведь в тот момент в Чечне уже три года шла чудовищная этническая чистка: сгон русского населения, грабежи, изнасилования, массовые убийства. Военные действия могли бы ее остановить, да хоть освободить русских рабов! Но какова была реакция прокоммунистической прессы? Одна газета напечатала статью самого Дудаева, другая — карикатуру, где неуклюжий, громадный русский солдат наступает на маленького чеченца и тащит за собой царя. Съезд КПРФ потребовал «немедленного прекращения военных действий»… В современной коммунистической прессе можно встретить… статью, где обсуждается возможность избрать президентом России Басаева: «Тебя, Шамиль, готового за свой народ на все», так как-де у нас во власти есть субъекты и похуже (повторяя старую пораженческую большевистскую позицию!)» [1]. В действительности последовательную и предельно антивоенную, вплоть до вполне осязаемого (а не придуманного оппонентами в качестве ярлыка) пораженчества занимали лишь левые радикалы типа Анпилова. Персонально Виктор Иванович даже изъявлял готовность записаться добровольцем в ичкерийскую армию, тем самым странно — или закономерно? — солидаризируясь с либерал-радикальной В.И. Новодворской. КПРФ же и связанная с ней пресса поначалу, несомненно, пережили период пацифизма и безоговорочного осуждения войны; впрочем, и на том временном отрезке дудаевский режим оценивался ими как равнопреступный ельцинскому, а русское население Чечни — как жертва притеснений и массовых убийств со стороны этого режима. Затем же «системные» левые перешли на позицию поддержки армии и одобрения защиты целостности страны, а Хасавюртовские соглашения получили заслуженное клеймо «национального предательства». Произошедшую метаморфозу, кстати, признавал и Шафаревич в процитированной выше статье: «Правда, через некоторое время это пораженческое настроение сошло на нет: слишком зазорно было разделять позицию течения, возглавляемого Ковалевым». Тем не менее спустя несколько лет, в 1998—1999 году, одним из основных и наиболее «проходным» пунктом импичмента, который левое большинство II созыва Госдумы готовило Ельцину, была именно война в Чечне. Весьма причудливым образом все эти колебания левых сплетаются с упомянутыми в книге Тумаковым заявлениями Дудаева в начале девяностых. Например, о необходимости восстановления СССР и готовности предоставить политическое убежище в Грозном Эриху Хонеккеру. Подвергает Тумаков обоснованной ревизии и зародившийся непосредственно во время Первой Чеченской тезис о дудаевской Ичкерии как исламистском образовании. В результате понятных хронологических искажений сознания тезис этот окреп во время второй кампании, когда Чечня уже на самом деле оказалась оплотом ваххабитского интернационала, а дополнительный импульс получил в 2010-х. Допустим, писатель Захар Прилепин, предаваясь играм ума на тему «национализации» образа первого российского президента, предложил внести следующие изменения в экспозицию екатеринбургского «Ельцин Центра»: «Там должна быть кавказская экспозиция: «Первый бой с ИГИЛ [организация, деятельность которой запрещена в РФ]» стоит её назвать» [2]. На самом же деле довоенная дудаевщина была вполне светским национал-сепаратизмом, заигрывавшим с исламом внутри республики и на международной арене в основном из конъюнктурных соображений. Даже во время войны религия стала значимым, но не ключевым фактором существования дудаевского режима, а по-настоящему доминирующие позиции заняла уже после его гибели и хасавюртовского признания Чечни де-факто независимой. Это отнюдь не делает Ичкерию, Дудаева, Басаева etc. лучше и вообще не вносит каких-то дополнительных морально-этических оттенков в отношение к ним, но существенно и полезно уточняет фактологию. Добросовестно показаны в «Горячей точке» серьезные противоречия, имевшие место в чеченском обществе, и то, что федеральным силам было на кого в республике опереться. На страницах книги пророссийский глава Чечни Доку Завгаев предстает серьезным и адекватным политиком с реальной ненулевой поддержкой местного населения, а не смешной нелепой марионеткой, как в злобных опусах либеральной прессы той поры; помню карикатурную обложку «Нового времени» с аршинными буквами «Доку — зав гарью». В общем, летом 1996-го была предана не только наша армия, но и наши многочисленные сторонники в Чечне. По нехорошей традиции последних трех десятилетий, процветающей до сих пор и кого только не удостоившей своего чумного прикосновения, от уже упомянутого Хонеккера, Наджибуллы и рижских омоновцев до повешенной в днепропетровском СИЗО Марины Меньшиковой… Это лишь избранные места, запомнившиеся рецензенту и способные помочь в переосмыслении нашей недавней истории. Таких мест много, но главное — несомненной удачей и несомненным претендентом на звание обязательного чтива по «чеченской» теме является книга в целом. Она — не просто важное историко-политологическое исследование. Она, вне зависимости от некоторых особенностей авторской позиции, дань уважения выжившим солдатам и офицерам Первой Чеченской и дань памяти не вернувшимся из боя. Это главное в дни 25-летия начала того самого боя. Важно ли, относимся ли мы к ним как к героям или «общечеловечески», как к хорошим парням, попавшим в плохую ситуацию и ведомым плохими политиками, или как-то еще, посередине? Важно, конечно. Но даже поезда, идущие из разных пунктов А в разные пункты Б, находятся в рамках одной железнодорожной системы и пути их могут пересекаться. И книги вроде «Горячей точки новой России» играют, точнее, должны в идеале играть роль сигнального указателя или невозмутимого диспетчера, благодаря которому эти поезда не сталкиваются. [1] И.Шафаревич. Русский народ на переломе тысячелетий. М., 2000. С. 175−177 [2] З.Прилепин. Если бы Ельцин был жив // Комсомольская правда. 17 мая 2016: https://www.kp.ru/daily/26529/3546998/