Физик Петр Спивак: Проверяйте, проверяйте и еще раз - проверяйте!
1961 год. Зима. Я приглашен на собеседование в ИАЭ - Институт атомной энергии им. И.В. Курчатова. Петр Ефимович Спивак, мой будущий шеф, пришел на собеседование с двумя сотрудниками. Знакомство Пока они очень серьезно пытали меня вопросами из общей физики, какими-то чайниками Фарадея, падающими лифтами, конденсаторами и другими "шарадами", которые я навострился решать еще в школе, Спивак сидел молча и раза два заговорщически подмигнул испытуемому. Еще он несколько нарушал торжественность момента тем, что устроился в крайне неудобной, с моей точки зрения, позе. Сел на край стула и еще подложил под себя ногу. Поза, в которой я часто вижу его в своих воспоминаниях. Наконец, ему надоело слушать. "Ну, теперь, когда Вы пояснили нам, что спираль электроплитки надо укорачивать, чтобы она грела сильнее, нет ли у Вас вопросов к нам?" И я задал вопрос, который действительно меня волновал, поскольку я уже знал о том эксперименте, который он задумал: - Петр Ефимович, ведь известно из теории, что у нейтрино масса строго равна нулю, самые точные эксперименты это подтверждают, зачем же пытаться снова ее измерять? Спивак помолчал и ответил: - На самом деле масса есть, очень малая, но есть. И потом уже немного раздраженно: - Я в этом уверен и попытаюсь ее измерить! Должно было пройти почти два года, он уже считал меня своим сотрудником, уже устраивал мне бурные разносы, что служило признаком растущего доверия, прежде чем я услышал главный аргумент шефа по поводу существования массы у нейтрино: - Ну зачем Богу надо было создавать два совершенно одинаковых вида частиц, электронное и мюонное нейтрино, да ещё для каждой частицы и античастицу? Чем-то они отличаются? Вот я уверен, что они отличаются именно массой, - сказал он доверительно. Только через полвека выяснилось, что Бог и Спивак были правы. Вот только наставник мой об этом уже не узнал. Характер Нейтринный эксперимент начали готовить в длинном одноэтажном корпусе Курчатовского института. Растущая с каждым днем установка располагалась в большом зале ("головном"), а подготовительные эксперименты проводились в двух примыкающих комнатах - на лабораторном сленге они назывались "ушами". Поэтому когда Петр Ефимович бурно отчитывал свой персонал и я в страхе спрашивал одного из ветеранов, что происходит, то получал обычно ответ: "Сегодня получили по правому уху и по делу" или "сегодня получили по голове". Оптимизма мне это не прибавляло. Свою установку я начал собирать совсем на отшибе. Была некоторая надежда, что в силу удаленности удар задержится. Увы, мой черед все же наступил. Погрузившись в мечты, я слишком рано открыл задвижку диффузионного насоса, не дождавшись, пока давление воздуха в рабочей камере снизится до положенной величины. Масло в насосе начало гореть, а вакуум в системе - неумолимо падать. Насос я быстро закрыл, но вездесущий Петр Ефимович забежал на минутку и сразу все понял. Надо было камеру разбирать и мыть. - Если бы Вы были бы хоть чуть внимательнее и не считали ворон, занимаясь ответственным делом, то мы бы не теряли целые недели на исправления элементарных ошибок! - начал мой начальник тихо, но постепенно форсируя звук и скорость изложения. Кратко охарактеризовав мои сомнительные успехи в вакуумной технике, он дал оценку вообще всем своим нерадивым помощникам и в заключение заявил: - Раньше я считал, что самый большой разгильдяй здесь я! Но теперь очевидно, что это не так! Абсолютно очевидно!!! Ещё раз демонстративно понюхал воздух, побегал по помещению и выскочил в коридор. А я, еще не привыкший к такому натиску, остался совершенно раздавленный случившимся. У Спивака была привычка после спора возвращаться и произносить коронный аргумент. Поэтому через несколько секунд дверь отворилась и в нее просунулась его голова. Однако вид собеседника был столь жалок, что вместо мощного финала Петр Ефимович помолчал и вдруг спросил совершенно нормальным голосом: "Испугались? Надо быть внимательнее". Помчался по коридору и исчез. В библиотеке я познакомился со всеми работами Петра Ефимовича, изданными в открытой печати. Их оказалось очень мало. Но даже для молодого специалиста было ясно, что каждая из них, как принято говорить - мирового уровня. Спивак не занимался мелкими или проходными вопросами. Через много лет президент "Курчатовского института" академик Е.П. Велихов в разговоре со мной сказал: "Злую шутку с Петром Ефимовичем сыграл режим секретности. Ему не позволили сразу опубликовать результаты его знаменитой работы - измерения времени жизни свободного нейтрона. Фундаментальной мировой константы. Из-за этого американцы заявили об аналогичном эксперименте раньше (и провели они его с худшей точностью). Только в 1955 году на Женевской конференции доложили данные наших исследователей. Это опоздание лишило Спивака Нобелевской премии. Позже Академия наук отметила его работу медалью имени Курчатова и премией. Как говорится, "сделали, что смогли". Заповеди Середина 60-х годов стала самым трудным временем в моей жизни. После тяжелой болезни совсем молодой умерла жена. Чтобы окончательно не потерять себя, я старался максимальное время находиться на работе. Появлялся ранним утром. Выхлопотал себе специальное разрешение, уходил домой не раньше 11 часов вечера. Часто в эти вечера мы оставались с Петром Ефимовичем одни в целом здании. Спивак что-то считал или измерял в своем "головном зале", занятом приборами, я трудился в своей комнате. Когда мы уставали (иногда это происходило одновременно), то, слегка оглохшие, встречались в коридоре и тихонько беседовали. Однажды я набрался нахальства и спросил, у кого он учился. "Я учился у академика Иоффе", - гордо ответил Спивак. "А Иоффе у кого?" Руководитель мой с трудом сдержался: "У Рентгена, у того самого Рентгена". "Тогда что Вы волнуетесь, Петр Ефимович?" - пролепетал я. "Просто считайте, что на мне эта цепочка возможно оборвётся". Знать бы мне тогда, как часто будем мы упоминать в Чернобыле по делу и без имя великого Рентгена. Что и во сне мне будут представляться разрушенные помещения реактора и выкрики дозиметриста: "Один рентген, пять, осторожнее! Сорок рентген! Дальше не идем!" Помню "коридорный" разговор о Курчатове. - Над атомной проблемой работали изо всех сил. Леонид Михайлович (Немёнов) ночевал на столе у Курчатова. Игорь Васильевич на ночь из кабинета уходил, а он потихоньку пробирался в кабинет, что-то мягкое водружал на письменный стол и спал. Академик сидел допоздна, а Немёнов приходил и его уговаривал не задерживаться, не перерабатывать, беречь здоровье. Увы, Курчатов этим советам не следовал, и спать Лене, чаще всего, выпадало по четыре, пять часов в сутки. Пока Игорь Васильевич не догадался, в чем дело, и не стал его в приказном порядке отправлять спать. - А Вы, Петр Ефимович, тоже на столе?.. - Не всегда. Иногда для отдыха использовал диван. В "Капичнике" (в Институте физических проблем у П.Л. Капицы), где мы одно время работали, там диваны. - Господи, какая каторга! - Вы не правы. Это было лучшее время в моей жизни. Однажды я спросил у Петра Ефимовича, чем больше всего запомнился ему Курчатов-руководитель. Ответ врезался в память: - Его отличало то, что он всегда знал, чему и до каких пор можно верить и, главное, кому и до каких пор можно доверять. И, конечно, до буквы помню "заповеди" экспериментальной физики, о которых говорил Спивак. Их было много. Вот несколько: Записывать и записывать аккуратно все полученные данные. В том числе даже те, что сейчас кажутся неважными. Оканчивать опыт тем же измерением, с которого начал, чтобы убедиться: за это время в аппаратуре ничего не изменилось и не сломалось. Продумывать и рассчитывать эксперимент до мелочей, никогда не облучаться зря, но и не паниковать, если попадешь в поля радиации. А главная заповедь: "Проверяйте, проверяйте и еще раз - проверяйте!" За долгие годы работы в "Институте Курчатова" я много раз слышал, что результаты экспериментов, выполненных Петром Ефимовичем, отличались рекордно высокой точностью. Очень хорошо об этом написал его сотрудник и друг Б.Г. Ерозолимский: "Спивак был человеком фантастической надежности в результатах, которые он получал на протяжении всей жизни. И он никогда не позволил бы себе выступить с опубликованием данных, если бы он не был в них уверен на все 350%. И после сотен разных проверок". Защита Однажды Спивак заглянул в нашу комнату, поморщился и сделал знак, чтобы я вышел в коридор. - Вам надо подумать о защите. Нейтринная тема плюс прикладная. Я защищал диссертацию в конце 1968 года. Если бы члены Ученого совета имели привычку носить свои награды, то я, наверное, увидел бы десяток звезд Героев Социалистического Труда и многие десятки орденов Ленина. Академики, члены корреспонденты АН, доктора наук, люди, имена которых лишь недавно были рассекречены. Они пришли слушать меня, и страх соседствовал в моей душе с гордостью. Двадцать минут на доклад, отзывы оппонентов, все положительные, выступление научного руководителя Л.А. Микаэляна. И вдруг... Председатель Совета академик Александров взял слово и сказал, что прикладная тема работы, с его точки зрения, не имеет перспективы. Что решение проблемы - не дело "Курчатовского института". Стало понятно, что наверху, в дирекции, до сих пор идет война по этому вопросу. И Александров однозначно против. Для меня дело оборачивалось крайне плохо. Помню, что смуглое лицо Микаэляна приобрело светло-зеленый оттенок. Я оцепенел и в отчаянии посмотрел на Петра Ефимовича, сидевшего рядом. Спивак спокойно глянул на меня и прошептал: - Как называется эта процедура? "Защита". Не тушуйтесь и спокойно защищайтесь. Если будет тяжело, я поддержу. А.П. не прав и всё кончится хорошо! Я встал с четким убеждением, что выступить против Директора, Президента Академии наук, да еще и члена Центрального Комитета партии - сродни самоубийству. Что сказал тогда, с храбростью обреченного, точно не помню. Вроде бы, что выполнил достаточно трудное задание и уже работает не один прибор, использующий новый метод. А если у Дирекции есть сомнения относительно нужности прикладной темы диссертации, следовало их разрешить до, а не после выполнения порученной нам работы. Дальше всё стало развиваться по сценарию, который я даже представить себе не мог. Один за другим члены Ученого совета стали за меня заступаться. Иногда в весьма жесткой форме. Апофеозом стало выступление Игоря Николаевича Головина1: "Толя! - сказал он, обращаясь к Директору, перекрыв все шумы своим поистине громовым голосом. - Ты не прав. Парень сделал хорошую работу. У него есть только один крупный минус. Все стихли. - Он очень тихо говорит". Члены Совета засмеялись, и А.П. тоже заулыбался. Черных шаров не было. После защиты Петр Ефимович подошел ко мне и вместо поздравления сказал: "Если на докторской защите устроите такой же бардак, я Вас просто убью". Как принято, после защиты был устроен банкет. Впервые я видел Петра Ефимовича в нерабочей обстановке. И здесь стало очевидным, что старшее поколение нашего сектора - Спивак, Прокофьев, Кутиков, Ерозолимский - связаны между собой не только общим делом, но и нитями дружбы. Больше всего меня поразило, как красиво звучали у этого мужского хора песни, очевидно, много раз исполнявшиеся на таких дружеских вечеринках. За окнами шумит метель Роями белых пчёл Друзья! Запеним добрый эль Поставим грог на стол!2 Именно тогда я поймал себя на мысли, что Петр Ефимович очень напоминает и по характеру, и манерой поведения героя популярного фильма "Суворов". Александра Васильевича Суворова, такого, каким сыграл его артист Черкасов-Сергеев3. Немногословный, внешне суровый, необыкновенно целеустремленный. Никогда не отступающий от своих принципов перед начальством и пользующийся полным доверием подчиненных. Напоминает его и внешне - небольшого роста, крепкий, с удивительными, лучистыми, глазами. Подчас короткие высказывания и характеристики Петра Ефимовича были похоже на знаменитые афоризмы полководца. В последние годы я несколько раз пересматривал этот фильм. Борьба Все эти годы Спивак не прерывал работы над подготовкой эксперимента по определению массы нейтрино. Чем дальше они продвигались, тем большие трудности приходилось преодолевать. Скоро стало ясно, что с весьма ограниченным количеством людей, без поддержки специализированных институтов, в конечном итоге, без очень больших денег продвинуться не удастся. К тому же в институте стали удивительно быстро размножаться начальники и многолюдные околонаучные подразделения с импозантными названиями-аббревиатурами. Помню, как Петр Ефимович в одном из разговоров почему-то объединил их под одной крышей: "Все эти ЦДКЖ". Центральный дом культуры железнодорожников... Наука, как и вся страна, стала больше заботиться о красоте мундира, чем о реальных победах. Но Спивак не сдавался, казалось, он совсем перестал отдыхать, ходил по начальству, часто был вынужден просить о помощи людей, к которым никогда бы прежде не обратился. Так прошло еще несколько лет. А потом пришел Чернобыль. Началась моя более чем двадцатилетняя одиссея. И видеться с Петром Ефимовичем мы стали совсем редко. Как-то, приехав из Чернобыля на выходные, я встретил Спивака на втором этаже Главного здания и пригласил к себе. Мы разговаривали в маленькой лабораторной комнате, доживающей свои последние дни среди кабинетов среднего, полусреднего и младшего начальства. Спивак горел идеей нового опыта по поиску массы нейтрино, который был задуман им вместе с В.М. Лобашёвым, и опять жаловался на отсутствие людей и бесконечную бюрократию. Он очень постарел - маленький, худой, усталый человек. Только глаза иногда вспыхивали прежним светом. Под конец он заспорил с отсутствующими в тот момент противниками, ожесточился, дал им пространную и нелестную характеристику и упорхнул за дверь. Я повернулся, чтобы уйти, но тут, как всегда, в двери показалась голова Петра Ефимовича. - В Чернобыле будьте повнимательнее, не мечтайте на ходу. Некому Вас там бранить. Берегите себя, - сказал он и медленно пошел к лестнице. Проверка В самом конце марта 1992 года я ехал утром на служебном "жигуленке" на чернобыльский объект "Укрытие"4. Ехал в сильном беспокойстве: сотрудник, дежуривший в пультовой системы контроля, сообщил о странном поведении датчика, который неожиданно стал регистрировать возрастание мощности гамма-излучения. На "Укрытии" я переоделся и почти бегом влетел в пультовую. Мы пытались разобраться в ситуации, но быстро это сделать не удавалось. В это время раздался телефонный звонок из лаборатории, говорил мой старый товарищ: "Саша! Петр Ефимович умер вчера..." В Москву успеть было нереально. Уже к ночи выяснилось: тревога с детектором была ложной, непорядок в системе регистрации. "Проверяйте, проверяйте, проверяйте...". P.S. В 2015 году канадский физик Артур Макдональд и японский физик Такааки Кадзита были удостоены Нобелевской премии "за открытие нейтринных осцилляций, показывающих, что нейтрино имеет массу". Как заявили представители Нобелевского комитета, "для физики частиц это одно из исторических открытий". 1. И.Н. Головин, ранее первый заместитель Курчатова, доктор наук, лауреат Сталинской и Ленинской премий. 2. Ирландская застольная (Бетховен) 3. Николай Черкасов-Сергеев, актер Московского драматического театра имени Н. Э. Баумана.
