Закрылась шахта — умер посёлок. Почему славу горняков на Дону сменило горе?

Ещё тридцать лет назад профессия шахтёра была одной из самых высокооплачиваемых, а слава шахтёрских городов гремела на всю страну. в них ехали на заработки, создавали трудовые династии. а потом что-то пошло не так — шахты начали закрываться, города пустеть, а профессия шахтёра перестала считаться престижной. Почему времена шахтёрской славы сменились шахтёрской бедой и есть ли будущее у угольной промышленности Ростовской области, разбирались «АиФ-Ростов». Стремительное падение Своего максимума добыча угля в части Донецкого угольного бассейна в пределах Ростовской области, так называемого Восточного Донбасса, достигла в середине 80-х годов прошлого века. Добывалось около 30 миллионов тонн в год горной массы (угля с засоряющей его породой). К концу 1980-х гг. количество действующих шахт составляло около 60 единиц. Сейчас уровень добычи колеблется от 4 до 5 миллионов тонн ежегодно, из действующих шахт осталось четыре: Дальняя, Обуховская, Шерловская и Садкинская. Такое резкое падение объёмов добычи угля привело к стремительному обнищанию некогда богатых шахтёрских городков. До и после О том, как менялась жизнь шахтёров в 90-е, автор этого текста видела не только по телевизору. В 1996 году, когда я поступила в институт, несколько лет жила в одной комнате с дочерью шахтёра Таней. Она приехала по целевому направлению из Белой Калитвы. В первый год после поступления на фоне бедных провинциальных филологинь Танька была «буржуйкой». Если мы покупали книжки в букинистике, то Таня закупала мешками современные фолианты с модной тогда позолотой на обложке. Она обедала в кафе и могла позволить себе покупать одежду в ЦУМе. Но длилось это недолго, ко второму курсу книг стало меньше, а на третьем, когда соседка пригласила меня в их посёлок на новогодние праздники, дела у семьи шахтёра шли уже совсем плохо. Зарплату отцу не платили, мама работала в клубе музыкальным руководителем и получала копейки. В честь приезда гостьи на первое был борщ без картошки, на второе чай с домашними лепёшками, посыпанными жжёным сахаром. Танька тогда уже родила дочку и брала в магазине под запись молоко. У соседей взять в долг тоже было почти невозможно. Жизнь в посёлке тогда мне показалась похожей на артхаусное кино. На улицах пусто, если и встретишь кого, так женщину или детей. Мужчины уезжали на заработки в Москву. В семьях говорили об одном и том же: безденежье, реструктуризации и голодовках шахтёров из соседних городков. В те годы без работы остались свыше 100 тысяч человек. Угольные территории упали в демографическую, экономическую и просто человеческую яму. Резко выросло количество наркоманов, в среде проституток появилось особое направление «донбасские» — девушки, которые работали на трассах за копейки. Танька, тогда уже заочница, начала сдавать в букинистику дорогие книги и несла золото в ломбард. Потом вместе с мужем («не шахтёром, что ты!») семья переехала в Ростов. Снимали квартиру. Он начал работать на мебельном производстве, она устроилась няней в состоятельную семью. В Восточно-Горняцкий они больше не вернулись. «Мы не рабы» История борьбы шахтёров за свои права показана в книге Валерия Дьяконова «Мы не рабы. Хроника событий 2003-2012 годов». Книга начинается с того, что в феврале 1999 года у Валерия Дьяконова умерла мать. На шахте, которая должна была Валерию зарплату за три года, выплатить денег на похороны отказались. И Валерия, что называется, закусило. Мать он похоронил, пройдя с протянутой рукой по друзьям и знакомым, а потом начал бороться за свои права — отсудил часть долга и начал помогать выбивать долги коллегам. Борьба за права шахтёров стала смыслом жизни Валерия, только жизнь эта год от года становится всё хуже. Сегодня Дьяконов тяжело болеет — практически не выходит из дому, но всё ещё активно включается в любой разговор, касающийся несправедливости. Хотя несколько раз на него совершались покушения — Валерию Николаевичу ломали руку, нападали с трубой. Но он не сдался — 22 года на шахте Обуховской подземным электрослесарем — та ещё школа жизни. Когда рухнул «Кингкоул» (группа компаний, которая в 2012 году приобрела четыре шахты в Восточном Донбассе, а уже через несколько лет обанкротилась), под угрозу попала не просто шахта, а вся жизнь города Гуково. Дьяконов повёл людей на пикет, затем была голодовка. Семьи горняков встречали Новый год с яблоками и килькой в томате. Это не так давно, в 2016 году. С тех пор было несколько встреч с губернатором. Да, выплачивались какие-то крохи. Годы идут, деньги обесцениваются, люди умирают. «Мы не рабы, — говорил мне по телефону Валерий Дьяконов. — Мы будем до последнего стоять за правду. Шахтёры не сдаются!» А где этот последний рубеж? И где она, эта правда? Мнение шахтёра Председатель независимого профсоюза горняков АО «Шахто­управление «Обуховская» Сергей Миллер: — Я вырос в шахтёрской семье. Отец работал на вспомогательном участке и получал триста рублей, по шахтёрским меркам это считалось немного. А мама на заводе зарабатывала около ста рублей. В нашей семье было трое детей, и мама могла запросто отвезти нас на самолёте на лето в Молдавию к бабушке и вернуться обратно. Это было в 1980-х. Зверево процветал — вместо бараков строились многоэтажные дома, садики, школы. Люди хотели жить в нашем городке, приезжали из разных регионов. Потому что профессия шахтёра была престижной. Я пришёл на шахту в 1994 году. Люди получали по 700-800 тысяч рублей. А квартира стоила 10 миллионов. За год можно было накопить на своё жильё. Конечно, профессия у нас опасная, многие шахтёры получали травмы, заболевания, но мы понимали, на что идём, и со стороны государства это компенсировалось и финансово, и льготами, поездками в санаторий. Ликвидация шахт для всех нас стала трагедией. Потому что в моногородах жизнь держится на таких предприятиях. Закрывается шахта — умирает посёлок. Когда в 1990-х начали разваливать колхозы, а к нам стали лететь коробками ножки Буша, было понятно, куда всё катится и кто за всем этим стоит. Но у нас ситуация несколько другая, политическая. Шахтёры были реальной силой, и когда власть увидела, что эта сила может пойти против них, они сделали всё, чтобы закрыть шахты. И это был не западный заговор, а тот, который организовали наши же власть имущие. Заработали на ликвидации Александр Вадимович Мохов, ведущий научный сотрудник ЮНЦ РАН, доктор технических наук: — Массовая ликвидация шахт началась на рубеже 80-90-х годов, и не только в России, но также на Украине, в Казахстане и других республиках Советского Союза, продолжилась после разрушения страны. В Ростовской области ликвидация завершилась около 2015 года. Это была успешная акция по уничтожению угольной промышленности и промышленности России вообще. Направлялось это к нам с Запада и прикрывалось фиговым листком: мол, мы тем самым улучшаем экологическое состояние территории, освобождаем людей от тяжёлого вредного труда, повышаем безопасность. Фактически эти действия оказались диверсией. Её активно поддержали многие наши соотечественники, которым это было на руку. Недаром одним из актов правительства Примакова была приостановка процесса ликвидации предприятий угольной промышленности. Действительно, многие угольные шахты были убыточны. Но они давали уголь для обеспечения жизнедеятельности людей, и эта убыточность погашалась за счёт других отраслей народного хозяйства. В середине 1980-х годов на каждый рубль, вложенный в угольную промышленность, была отдача по народному хозяйству в 5-6 рублей. В 1999 году я участвовал в научно-техническом совещании одной из организаций, где обсуждался выигранный тендер на составление проекта ликвидации одной из шахт. Обоснование ликвидации было таким: шахта убыточная, на дотации в год требуется примерно 12 миллионов рублей. Но на совещании озвучили и сумму, которая выделялась на ликвидацию — 168 миллионов рублей. Это в 14 раз больше. Кстати, запланированные на ликвидацию этой и других шахт средства до сих пор выделены частично. Так что на убийстве этой отрасли обогатились очень многие причастные люди. И вопрос убыточности здесь далеко не самый важный. Иллюзий на эту тему быть не должно. Есть ли перспектива у угольной промышленности? В том случае, если государство повернётся к отрасли лицом.