«Счастье, которое всегда почему-то позади…»
Президент РФ Владимир Путин принял участие в церемонии открытия памятника знаменитому петербуржцу. Памятник, на котором писатель изображен сидящим в раздумье с книгой в руках, установлен на Дальневосточном проспекте Санкт-Петербурга рядом с библиотекой, названной в честь известного литератора и общественного деятеля. Авторы скульптуры – ваятель Евгений Бурков и архитектор Нестор Энгельке. Глава государства назвал Гранина «истинным интеллигентом, совестливым и порядочным». Все верно. Однако его образ выходит за рамки подобных и других красочных эпитетов. Воистину, Гранин, как личность, безграничен. Он написал много книг, среди них – известные, многим запомившиеся: «Иду на грозу», «Наш комбат», «Выбор цели», «Мой лейтенант», «Зубр». Перо его было уверенным, герои - достоверны. А ведь вырос писатель Гранин из пальто инженера… Работал Даниил Александрович на Свирской электростанции, Кировском заводе, в Ленэнерго. Настоящая его фамилия – Герман. Начал печататься еще до войны, потом продолжил. В советской литературе был еще один Герман – Юрий. Так вот, один Герман попросил другого Германа взять псевдоним. Так появился писатель Даниил Гранин. У него был не только облик мудреца, он и впрямь говорил мудрые вещи: «Есть понятия неделимые. К примеру, совесть. Или она есть, или ее нет. Не бывает человек наполовину совестливым. То же относится к добродетели. Не бывает, что этот человек более добродетелен, чем тот». Жизнь для Гранина была подобна раскрытой книге. Он ее читал всю жизнь, вспоминая, размышляя, подмечая. Гранин был похож на скульптора, который высекает смысл из увиденного, пережитого. «До двух лет ребенок еще глина. Он лепится. Осознанно - родителями, неосознанно - обстоятельствами, непредвиденно - всякими оговорками, случайностями, но лепится. Потом глина затвердевает, и, чтобы что-то изменить, уже надо скалывать, стачивать, нужен инструмент, насилие удаления». Графин афористичен. К тому же – актуален, многое из того, что написано им давно, не устарело. С иных фраз даже не надо смахивать пыль. Повторять и изумляться, зажмуриваться от яркого света смысла – как же точно! Вот пример: «Избавиться от дураков нельзя, мы можем только тормозить их деятельность». Или другая: «Судьба человека - это невыполненное обещание, это упущенные возможности, это счастье, которое всегда почему-то позади». Писатель не был ни жестоким, ни категоричным. Он допускал, что человек, даже уважаемый, достойный, может склониться перед обстоятельствами, проявить слабость: «Надо отделять поступок от человека. Поступок может быть плохой, но значит ли это, что человек плохой? Далеко не всегда. Осуждать поступок - да, жалеть о поступке - да, но перечеркивать человека - рискованно». Жизнь Гранина шла вровень с биографией страны. Он - таких уж не было! - жил при всех кремлевских властителях: Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко, Горбачеве, Ельцине. Потом пришел Путин… Гранин нагляделся всего вдоволь, начувствовался. Все понял, уловил закономерность, где начинается движение и где возникает застой. Начало правление каждого из лидеров России всегда было вдохновляющее: народ верил, аплодировал. Все радовались, махали флагами, надеялись: «Ну, вот теперь уж точно заживем…» Но потом в большом государственном моторе, что-то начинало барахлить: стучать, повизгивать. Уже не так проворно крутились валики, барахлили шестерни. Народ шагал уже не так шибко, и национальный лидер вел его не к солнцу, как обещал, а во мрак, в чащу. Речи были, как прежде, громкие, но лица мрачнели, продовольствие кончалось, терпение иссякало. Дорога в будущее шла уже не ровная, а кривая, ухабистая. Выцветали лозунги, расцветали пороки. «Почти закон - первая часть правления встречается с радостью, вторая - приходит разочарование, власть полученная портит...» Как же точно, как к месту эта ремарка Гранина! Гранин, ко всему привычный, ничему не возмущался, ни от чего не гневался. Лишь констатировал: «Сколько лет ложь, ложь. Никто не сказал с трибуны, что´ на самом деле он думает». И верно же! Слышим то, что приглажено целями, отчищено цифрами. Мертвые фразы с размаха ударяют в мозг, укладываются там, как кирпичи. Уже никто не обещает город-сад, светлое будущее. Не дают почти ничего, но готовы отнять все. Все чаще стучит в висках простое, житейское: «Вы-жить-бы!» И вот еще, тоже ко времени: «Всюду врут - по радио, в печати, лишь в черепах укрыта измученная страхом и немотой правда». Это про современность и историю. К примеру, всех нас давно и упорно с высоких трибун призывают говорить правду о Великой Отечественной, не искажать былое. Хорошо, согласны, с превеликой радостью. Но где правда-то? Мы о войне знаем много меньше, чем о ней уничтожено, спрятано. Ау, власть! Распахни настежь скрипучие двери архивов, хранилищ, покажи все без утайки - приказы, указы, письма, фотографии, расстрельные списки, предсмертные записки, стенограммы допросов! Покажи, как воевал народ, как мучился, как над ним глумились – свои и чужие. Хотим знать, как вели себя правители, кто был трусом, а кто храбрецом! Срази нас кровавой правдой, заставь застыть от ужаса, негодования, тоски! Так нет же, истинное минувшее выдается крошечными дозами, вливается в сознание, как медицинские капли по чуть-чуть, чтобы не повредило и не огорчило. Не дай бог, обидеть сталинистов, бросить тень на портрет их кумира. Не следует огорчать демократов, националистов, социалистов, коммунистов и просто обывателей. А для этого надо что-то замазать, вырезать, промолчать, отвести глаза… Во время Великой Отечественной Гранин воевал на Лужском рубеже, Пулковских высотах. Видел застывший от холода и голода Ленинград, видел, знал, что там происходило. Гранин вспоминал, что сорок первый год для него пропах мертвечиной. «Натерпелись не только позора отступлений, но и боли разочарований. Казалось, все непоправимо. Тогда произошел перелом. Как это случилось, я толком не понимаю, но это произошло. Нельзя было дальше так воевать, мы ощутили Край. Это было то, что Пушкин назвал самым точным словом – «остервенение народа»… Спустя много лет Гранин вместе с Алесем Адамовичем собрали рассказы ленинградцев в «Блокадную книгу». Получилась страшная хроника тех дней. Но была бы еще страшней – некоторые свидетельства пришлось убрать. Не только потому, что требовала цензура. О ином просто нельзя писать – погружать людей в этот мрак, в эту беспросветность было бы сущим истязанием… Теперь снова - о правде и лжи, о границе между ними. В «Блокадной книге» Гранин и Адамович назвали примерное количество ленинградцев, погибших в блокаду - около миллиона. Однако цензура воспротивилась и предложила написать: шестьсот пятьдесят тысяч. На самом деле никто не знал, – и не узнает! - сколько людей сгинуло – от голода, бомбежек, погибло на «Дороге жизни» или, как ее называли наоборот «Дороге смерти». Но наблюдающие за печатью люди и ее надзирающие, решили, что лучше - меньше. Тем более, есть потери «неучтенные». Вроде как жертвы ненужные… Так цифра 650 тысяч прилепилась к истории. Потом ее увеличили. Может, цифры еще возрастут. Все зависит не от фактов, документов, а от отношения власти, ее милости или немилости. Сейчас история – говорю о всероссийской – наука приблизительная, шаткая, размытая. Местами вымытая, точнее, отчищенная. При Сталине говорили, что в Великой Отечественной погибло 7 миллионов. При Брежневе цифра увеличилась вдвое. Потом стало 20 миллионов, через несколько лет 27. Сейчас называют еще более внушительные цифры. Так сколько же людей погибло на самом деле? Нет ответа. И не будет, не ждите. Опять Гранин: «Правду о потерях выдавали порциями, иначе бы она разрушила все представления о сияющем лике Победы. Все наши полководцы, маршалы захлебнулись бы в солдатской крови. Все наши монументы, триумфальные ворота выглядели бы ничтожно перед полями, заваленными трупами. Из черепов можно было бы соорудить пирамиды, как на верещагинской картине. Цепь пирамид - вот приблизительный памятник нашей победе». …Даниил Александрович Гранин был прямой, честный. Он не фальшивил, без устали напоминал о правде, чести, справедливости. Жил по заветам Пушкина: «…Никому / Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать: для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…» Таких, как Гранин, больше не будет.
