«Чикатило курил в сторонке…»
- Я работала тогда в прокуратуре простым следователем. Начало 1990-х, в Омске, как и по всей стране, творился невообразимый беспредел, дела были просто жуткие. Полную информацию об обстановке в регионе и по городу тогда предпочитали не озвучивать. Первым, кто дал более-менее объективную картинку происходящего, насколько я помню, был молодой начальник УМВД, ветеран Афганистана. После его интервью в газете «Вечерний Омск» была опубликована заметка с заголовком «Автоматные очереди в Омске раздаются каждую ночь». Я тогда была молода, и мне подобных дел не поручали. Но тогда же, в начале 90-х, случилось не менее страшное, если иметь в виду бандитские разборки: в Большереченском районе начали пропадать дети. Они уходили в школу и не возвращались. По тем временам школа была только в большом селе. В неё из ближайших деревень привозили детей. Школьных автобусов тогда не было, и ребятня, кто с папой на мотоцикле с люлькой, кто на телеге, а кто прямо пешком, сами добирались до храма знаний. Обратно, как правило, их уже никто не встречал, и они - группками или поодиночке - отправлялись домой. Бывало, какой-нибудь дедушка на подводе довозил всю компанию до деревни. «Всё?» - спрашивал он у околицы и, не дожидаясь ответа, трогал. Дальше добирались сами… Первый ребёнок пропал в 1990-м году. Бесследно. Девочка Юля 12 лет осталась на дополнительные занятия по русскому языку и потом пошла к себе в деревню - за 10 километров - одна. Мы опросили всех в школе. Учитель русского и литературы Сергей Анатольевич Ивлев - тот, кто занимался с Юлей, - сообщил, что проводил её до школьных ворот, было 14 часов, поинтересовался, нормально ли всё, и, получив утвердительный ответ, вернулся к работе. На самом деле, даже подозрений об убийстве, а тем более о серийном маньяке, у меня тогда не возникло. В лихие 90-е были десятки случаев, когда в Тевризском районе детей, возвращающихся из школы, отцы отбивали от волков буквально с боем - шли встречать своих отпрысков с заряженными ружьями и не всегда успевали. Зарплаты людям не платили вовсе, глухие деревни жили только за счёт пенсионеров, а их денег хватало в основном на сахар, соль, спички и порох. Север Омской области выживал охотой и сбором кедрового ореха с клюквой. Поэтому мы не сразу сообразили, что тут дело в маньяке. А когда сообразили, первым делом проверили школьного сторожа Петра Петровича Герасименко. Ранее судимый за издевательства над женой и малолетней дочкой, он доверия не вызывал. Я его допрашивала трижды, но чисто интуитивно чувствовала, что на убийство и на изнасилование с последующим убийством он не способен. Знаете, есть люди, которые вспылят, схватят, что под руку попадётся, - и этим предметом по башке, ну, или там, если нож, в сердце. Вот он был такой. Жену бил смертным боем за то, что та любила выпить и не всегда находила в себе силы добираться домой. Дочка мать защищала, но подозреваю, что милиция её показания присочинила. Я с ней общалась и, по её словам, она вообще против папы показаний не давала. Говорила, что любит его, и, если бы была такая возможность, предпочла бы жить с ним, а не с вечно «весёлой» мамой. Когда пропал второй ребёнок, а через две недели третий, сомнений в областной прокуратуре не осталось: это маньяк-педофил. Начальник собрал лучших следователей. Один из вопросов: закрывать ли школу на время расследования? К этому времени мы уже догадывались, что зверь работает именно там. Рискнули и решили не закрывать. Ведь если закрыть, извращенец заляжет на дно… Надо отдать должное нашему руководству, люди относительно молодые, они пошли на меры, которые даже сегодня воспринимаются как сюжеты телесериалов. Меня устроили в эту школу простой уборщицей. Но пока моё внедрение согласовывалось, в Большереченском районе пропали ещё два ребёнка. Мы понимали, что у маньяка началось обострение. Прокуратура, милиция, даже КГБ работали по полной, но результата не было. Ни трупов, ни свидетелей, которые могли бы рассказать, с кем уезжали девочки, куда и с кем они шли. Прокрутили всех уголовников близлежащих деревень, прочесали с добровольцами близлежащие леса, опушки и колки - результат нулевой. Да, это мог быть какой-нибудь «одинокий зверь», караулящий детей на обратном пути из школы, но мировой опыт подобного криминала подсказывал другое - подонок, очень хитрый и изобретательный, сидит непосредственно в школе. Когда я приступила к работе уборщицы и начала присматриваться к персоналу, первым, кто вызвал у меня большое подозрение, стал учитель музыки. Может быть, это было предубеждение, но мужчина 35 лет, с бородкой-эспаньолкой, маникюром и в замшевом пиджаке с шейным платком, особенно в сельской школе, настораживал. Я аккуратно навела справки. Вроде как ничего особенного: учёба в омской шебалинке, класс аккордеона, распределение - обычная по тем временам история неудачника. Но когда попробовала пообщаться, мои подозрения практически утвердились. Не женат, страдает жутким логоневрозом - проще говоря, заикается. И пару раз уже «получал» от старшеклассников за сальные комплименты девочкам шестого-восьмого классов. Но даже после этого Эдуард Афанасьевич (так его звали) из школы не увольнялся, в милицию о произошедшем не заявлял. Любой следователь, хоть бы и самый что ни на есть «зелёный», подтвердит: такие персонажи - первые кандидаты на разработку. Я проверила его алиби на предполагаемое время исчезновения детей. Сделать это было нетрудно - школа сельская, все на виду. Но дело в том, что алиби как такового не было ни у кого из школьного персонала. Любой учитель мог попросить ребёнка подождать его, скажем, в берёзовом колке, а там уже и осуществлять свой преступный умысел. Милиция обошла все дворы окрестных деревень, откуда приходили учиться ребятишки, познакомилась со всеми жителями, поговорила с их начальством по месту работы. Никто никуда не отпрашивался, не прогуливал, не считая запойных. Но этот контингент был тоже как бы вне подозрений - во время запоев они не то чтобы куда-то за три километра пойти, а и пару шагов до бутылки делали с трудом. Ситуация сильно осложнялась тем, что мы не могли найти тела детей. Конечно, уголовные дела были возбуждены, и работа по ним шла полным ходом. Но у криминалистов и, кстати, опытных преступников есть пословица «нету тела - нету дела». Видимо, об этом хорошо знал и убийца, так как даже наши поисковые собаки никакого следа взять не сумели. Эдуард Афанасьевич вёл себя нервозно. Я стала следить за ним и поняла почему. Он, как человек «высокообразованный», помогал директору школы вести бухгалтерию - штатное место бухгалтера пустовало из-за отсутствия специалиста. Эдуард Афанасьевич с момента моего появления в школе практически каждый день после занятий оставался в директорском кабинете, доставал из сейфа бумаги и что-то изучал. «Любое преступление имеет экономический след», - это я помнила ещё с университета и решила полистать школьные бумаги вместе с учителем музыки. Пришлось ему открыться, кто я на самом деле. Эдуард Афанасьевич побелел и упал со стула, потеряв сознание. «Ну вот и всё, - подумала я тогда, - преступник изобличён». - Будем признаваться? - грозно спросила его, когда он пришёл в себя. - Будем, - кивнул Эдуард Афанасьевич и… Оказывается, три года управляя бухгалтерией школы, он то для себя, то для коллег делал некие «добрые дела». Школьный бензин шёл на частные автомобили, кому-то выписывались линолеум, обои, краска, шифер, которые должны были идти на ремонт школы. Из всего этого можно было, пожалуй, построить новую школу. Но, слушая его признания и изучая бумаги, я уже начала скучать и подумывать, как передам этот «подарок» нашим бэхээсникам. Как вдруг натолкнулась на непонятное. Кроме прочих реактивов для уроков химии Эдуард Афанасьевич выписывал огромные объёмы соляной кислоты. В общей сложности литров семьдесят. Попросила разъяснить, зачем столько, и добавила, что, если скажет правду, буду лично просить о снисхождении для него за разбазаривание школьных средств. Эдуард Афанасьевич даже заикаться перестал и затараторил, что заказывал кислоту для учителя русского и литературы Сергея Анатольевича Ивлева - тот радиолюбитель и травит кислотой платы для сборки разной аппаратуры. Мешкать я не стала. Набрала номер своего начальника, тот в свою очередь - местного участкового. В класс русского и литературы я зашла, держа в пакете - чтобы не пугать детей - табельный пистолет. Когда мы приехали в дом Ивлева, участковый уже открывал стоящую в огороде бочку с кислотой, ничем не отличающуюся от тысяч, в которые и в деревнях, и на дачах набирают воду для полива. А в ней - ещё не успевшие раствориться останки. То, что мы там увидели… Чикатило курил в сторонке… С трудом удалось нам тогда спасти Ивлева от самосуда односельчан. Даже в воздух пришлось стрелять, чтобы люди не разорвали его на куски. Но дом его они всё же сожгли. Мы ещё не успели выехать из деревни, как он заполыхал до самого неба. Ирэна Фокс
