"Люди Донбасса". Интервью со "свидетелем" по делу МН17 Владимиром Цемахом

В интервью исполнительному директору МИА "Россия сегодня" Кириллу Вышинскому в рамках проекта "Люди Донбасса" Владимир Цемах рассказал о похищении сотрудниками СБУ, допросах и о том, что такое донецкий характер. — Владимир Борисович, добрый день! Мы с вами в сентябре летели в одном самолете, я вас видел так эпизодически, и даже парой слов не успели перекинуться, но вы были одним из самых известных пассажиров — и мне страшно хотелось узнать вашу историю, потому что вас сделали чуть не главным свидетелем по делу сбитого "Боинга". Но начнем не с этого. Давайте начнем с вашей биографии. Расскажите пару слов о себе. — Родился в 1961 году. В 1978-м поступил в Полтавское высшее зенитное ракетное командное краснознаменное училище имени генерала армии Ватутина Николая Федоровича. В 1982 году окончил. Дальше попал служить в 40-ю армию, это Афганистан. Там был два года и 3,5 месяца, после этого попал на Дальний Восток по обмену опытом, где послужил до 1992 года и вышел в запас в 1992-м на День Победы. После вернулся в родной город. До 2019 года проживал благополучно, не считая 2014-го, конечно. Здесь работа была разнообразной. На одном месте не сидел. — Но ничего, связанного с армией? — Нет, абсолютно. — Вас сделали чуть ли не главным свидетелем по делу "Боинга" только потому, что вы возглавляли противовоздушную оборону Снежного начиная с 2014 года. Расскажите, как вы попали туда? Что она вообще представляла собой? Какое было вооружение? — Подошел к коменданту города, спросил: я нужен? Да, говорит, вон "зэушки" стоят, не работают. — Это когда было? — Это было 26 июня 2014 года. Когда я понял, что этот цирк в Краматорске и Славянске не закончится так просто. Семеновка… Я понял, они не успокоятся. Украинские власти не захотели разговаривать с народом, решили поговорить с позиции силы. Если так подумать, что внуки мои будут думать не на моем языке... На украинском думать могли заставить. Это неправильно, я считаю, поэтому пришлось идти в ополчение, а после штурмовых действий авиации по центру города у меня и люди появились сразу. В этот же день у меня оказалось очень много народу. Вооружение было — две "зэушки" и два переносных зенитно-ракетных комплекса. — А что вы вообще знали тогда про этот сбитый "Боинг"? — Что населению было известно, то и мне. Я узнал или вечером, или на следующий день утром, что произошло. — А скажите, в 2019 году вы еще в армии служили, в Народной милиции? — Нет. Я в 2017 году закончил службу, был компрессионный перелом позвоночника, поэтому уже здоровье не позволяло служить. — Вас задержали 27 июня, правильно? — Да. — Двадцать восьмого вы были в Киеве, то есть фактически на следующий день. Вас задержали в Снежном. Это где-то километров 60 от линии разграничения? — По дороге больше получается. Это до Донецка от нас только 78 километров. — Двадцать седьмого задержали, 28-го были уже в Киеве, а 29-го вы оказались в суде, где избиралась мера пресечения. Как, при каких обстоятельствах вы оказались на территории Украины за такое короткое время? — Буквально сразу меня на линию разграничения повезли. Там он постоянно держал связь с той стороной. — Он — это кто? — За рулем сидел. Участвовал в похищении, два человека было. С той стороны произвели минометный обстрел. Сказали, будут кидать пять мин. Меня начали везти в коляске, они почему-то кинули шестую. Я говорю, наверно, сразу прикопайте. Что издеваться дальше? Меня обсыпало. Мы чуть не попали под эту шестую мину. Там — в ответ, я так и не понял, наши начали уже стрелять? Кажется, эти два человека подорвались на своих минах. Кажется, это было до обстрела. Состояние, сами понимаете, я под транквилизаторами, иногда окружающую действительность не очень хорошо воспринимал. Пересидели мы обстрел, потом мешок на голову. В подвале меня продержали минут 20. — Это уже на той стороне или здесь? — На той стороне. Буквально через ручей метров 20 — их позиция. Недалеко получается. С мешком на голове пробежали с полкилометра до микроавтобуса. Давление померили — 190 на 110. Сказали: бугай здоровый, нормально. Голову перебинтовали и отправили на микроавтобусе сразу в Киев. — А через линию разграничения вас перевозили в коляске? — До ручья в коляске, а потом просто поставили на ноги, ноги подгибались, попридержали, толкнули в спину. Я тем в руки упал, да и все. — То есть вы были в таком состоянии, что ходить не могли? — Ноги подгибались. Я даже, когда сажали в кресло-каталку, не смог сам ногу поставить на ступеньку. Ногу поднимали. Она отрывалась от земли сантиметров на пять, не больше. — А почему вы так себя чувствовали? Что произошло? — Два транквилизатора они мне вкололи дома и один перед Донецком, третий. — В Киев вас в каком состоянии привезли? — Отходил, наверное, еще неделю после этого. Я не привыкший к таким препаратам. — Это было что-то мощное? — Да. Обычно сплю семь-восемь часов, это предел мечтаний. А так — обычно шесть-семь часов. А там поднимался в шесть — подъем был в камере — и до завтрака, до десяти часов, я дремал. — Вы говорили, что у вас вроде бы забрали все документы? — Да. — Приобщили их к материалам дела. Они попали под гриф "тайна следствия"? — Получается, так. — Тем не менее в середине июля ваше военное удостоверение появилось на каком-то расследовательском сайте, кажется, Bellingcat. Как вы можете это объяснить? — Получается, предоставила Служба безопасности Украины эти сведения. — Такая "тайна следствия" оказалась. — Тайны не было. Сотрудничество ведется нормально, никаких тайн. — Где вас содержали в Киеве, в каких условиях, что это было вообще? — В следственном изоляторе на Аскольда. Камера два на пять, две койки. Я там находился один, буквально перед самым освобождением мне подселили человека, а так постоянно один. Первые две недели даже куска мыла у меня не было. Я просил: дайте хоть обмылок. Нет, вообще никак. Ничего не дают. Такая серьезная структура. Могло бы хватить денег хоть на кусок мыла. Не получилось. Питание — жить можно, с голоду не умрешь. Отбой в десять, подъем в шесть. — Свет отключали? — Нет, постоянно горел. Приглушался, но одна лампочка горела постоянно. Прогулка, дворик два на пять. Постоянно один. — Все время под контролем? — Да. Туалет в камере. — Как проходили допросы? — Если приезжали австралийцы и голландцы, то это проходило в помещениях СИЗО, а если проводили следователи СБУ, то везли к ним. — Применяли какой-нибудь полиграф, что называется "детектор лжи"? — Нет, этого не было. Представитель Генпрокуратуры меня почему-то очень "любил" — постоянно пугал пожизненным заключением. Но что интересно. Когда, второй допрос, кажется, был, а представитель австралийской или голландской стороны, видно было, что воспитывались в наших, славянских семьях. Представитель Голландии Ара Хатарян — фамилию точно не помню, вроде армянин, но владеет языком исключительно. Речь без акцента, великолепно знает язык. Представитель Австралии Сергей — тоже видно, что он или иммигрант, или воспитывался в нашей семье. Тоже владеет хорошо языком. Но и вот — перед допросом как раз присутствовал Ара, представитель Генпрокуратуры при нем же говорит мне: ты смотри, тебе не обмен, тебе только пожизненное светит, но очень многое будет зависеть от того, какие ты дашь ответы вот этим товарищам. Тут же включается камера. Стандартная процедура, спрашивают: были ли угрозы? Я отвечаю: если пожизненное заключение — это не угроза, то все нормально, хорошо. — Вы относитесь к этому с юмором? Хотя, конечно, веселиться в тот момент не приходилось. — Я человек военный. — Можете поподробнее рассказать, как представили этих людей, этих иностранцев? — Представители австралийской полиции и полиции Нидерландов. — Только они, или были американцы, британцы, еще кто-то? — Нет-нет. Постоянно, если англоговорящий товарищ сидит с голландской стороны, значит, русскоговорящий — австралиец. А последний допрос — Ара и Сергей были русскоговорящие. — Давили на вас? — Предлагали программу защиты свидетеля, предлагали гражданство, домик в Голландии почему-то, почему не в Австралии? — вот это меня удивило, я торговаться не стал (смеется). — Может быть, в Голландии бы пожили? — Нет, я где родился, там и пригодился. Если я из Хабаровска сюда вернулся... Мне ближе все-таки родные места. Мне предлагали в 14-м году квартиру в Москве, у моего солдата-афганца стояла пустая, говорит: плати коммуналку, живи. Но как я могу бросить? Тут же старики остаются, дети остаются. Бежать — это всегда просто. — А методы физического воздействия? — Когда сажали в микроавтобус, "постреляли" по почкам немного. — А почему вы с ними вообще разговаривали, а не сослались на 63-ю статью Конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя и близких? Это стандартная процедура. Они, кстати, должны были вас с ней ознакомить. — Ознакамливали. А чего мне бояться? Я не считаю себя террористом. Я защищал свой дом. Кого мне бояться? Я считаю, что эти товарищи… Неподсуден я. Просто внутренний такой настрой. — Ваше дело, если я правильно понимаю, это 258-я, вторая часть. Это создание либо террористической группы, либо организации. Это дело не закрыто на сегодняшний день? — Да. Получается, под личное обязательство выпущен. — Что вас ждет на Украине, как вы думаете? — Ничего хорошего не ждет. Особенно если такие товарищи в Генпрокуратуре сидят. У которых, ну просто слюна, наверное, текла от желания меня посадить на пожизненное. — Вы готовы говорить в суде о том, что с вами произошло? О похищении, о транквилизаторах, о насильственном удержании, о допросах... В международные суды собираетесь обращаться? — Рассматриваю такую возможность. — Как вы оцениваете все, что с вами произошло? Что это было? — Я считаю это актом терроризма украинского государства по отношению ко мне — пытаться навешать. Ну был я начальником ПВО. Я им объяснял, что, по большому счету, я перепугал их авиацию. Один раз самолеты пролетали и больше в районе Снежного не летали. Я попросил: ребят, мне привезите трубы пустые. Мы набили их песком, из жести сделали пусковые механизмы, покрасили, и у меня "по красоте" ходили восемь групп и показывали, что у нас действительно есть ПЗРК — и очень много. Хотя реально две "зэушки" и два ПЗРК держали оборону такой территории! Это просто название у меня было, что я начальник ПВО. Это даже взводом сложно назвать, по большому счету. — Вы считаете себя жертвой терроризма? — Конечно. Это беспредел какой-то. Ведь у них реально против меня ничего нет и быть не может. Потому что я не участвовал в этих событиях. И пытаться сделать из меня козла отпущения? Это неинтересно. — Ваше отношение к Украине поменялось после того, что с вами произошло? — Для меня это все-таки родина. Горько и обидно смотреть на все, что там творится. Люди почему-то свято верят в помощь Запада, но я говорю: наверное, читать надо "Тараса Бульбу", там все четко было написано. — Ляхи так и не помогли... — Да, так и не помогли, но у них эта вера почему-то присутствует. Пора жить своей головой… — Скажите, пожалуйста, что такое донецкий характер? — Еще во время службы в Советской армии, если приезжали служить из Донецка, некоторые господа офицеры хватались за голову. Это отдельная каста какая-то получилась людей. У нас многонациональная сторона, больше двухсот национальностей живет в Донбассе. И всем миром его поднимали в свое время. Поэтому здесь и дружба, и товарищество, и кухня — симбиоз такой. — В 14-м году это помогло? — Конечно помогло. Подготовить личный состав, по большому счету, времени не было. Людей научил буквально за три-четыре дня. Как показывают дальнейшие события, наверное, некоторые и за два года такому не научатся. — Спасибо вам большое.