Активный отдых на старом кладбище
Два года подряд абсолютно разные люди собираются и едут в Дагестан… чтобы работать на кладбище. Точнее — на кладбищах исчезнувших еврейских сел на юге республики. Зачем они это делают — рассказывает участник экспедиции, филолог-востоковед Алексей Дунцов. Попасть туда, где раньше не был — Первый вопрос: для чего все эти экспедиции? — Эпиграфическая экспедиция центра «Сэфер» собирает данные, которыми потом могут воспользоваться специалисты, изучающие историю евреев Восточного Кавказа. Горские евреи — это интересная, самобытная, но в то же время плохо изученная группа евреев, которая веками жила на Восточном Кавказе. А изучая и сопоставляя многочисленные варианты декора захоронений, их оформление, их почерки и многое другое, можно дополнить историю еврейских общин Дагестана и пути их миграций. Мы сохраняем кладбища в виде базы данных, чтобы с ними можно было работать, даже если кладбище перестанет существовать. Ведь известняк, из которого сделаны наши памятники, не вечный. — Люди, даже живущие в Дагестане, часто называют горских евреев татами. — Да, это распространенная ошибка, связанная с тем, что горские евреи говорят на иудео-татском диалекте, он же джугури. Трудно сказать, когда именно предки горских евреев осели в Дагестане, но есть некоторые свидетельства, позволяющие нам говорить о X веке. Переселение с территории Персии продолжалось несколько веков, и по прибытии на новое место евреи переходили на язык местного населения — татский, который относится к иранской группе языков. Дербентские таты позднее перешли на азербайджанский язык, а вот горские евреи благодаря замкнутому образу жизни общины свой старый иранский язык сохранили. — А лично вы зачем тратите свой летний отпуск таким оригинальным образом? — Для меня это, во-первых, активный отдых и возможность побывать в тех местах, в которых просто так оказаться я не смог бы. Я городской мальчик, вырос в Каспийске, и ездить в горы мне было просто не к кому. Впервые оказался в «настоящих горах» на втором курсе факультета востоковедения Дагестанского госуниверситета с научной экспедицией под руководством Амри Шихсаидова. Помню, что у меня болела шея от того, что я постоянно задирал голову, пытаясь рассмотреть вершины, пока мы ехали в стареньком экспедиционном «пазике», набитом раскладушками и кастрюлями. Во-вторых, читать старые рукописные книги, закладные надписи в стенах домов и мечетей, надгробные стелы — мне всегда это было интересно. Поэтому я принял участие уже в двух эпиграфических экспедициях, в которых сочетаются полноценная научная работа и полевая школа. Это возможность набраться опыта в области своих научных интересов и просто интересно провести время в компании с единомышленниками. — Кстати, а кто эти люди? Все они профессионально занимаются иудейской эпиграфикой? — Как правило, но есть и любители типа меня. Но я смею надеяться, что приношу своим присутствием определенную пользу экспедиции. Например, коллеги столкнулись с такой проблемой, как необычные имена на памятниках. Некоторые имена мы даже не знали, как читать! До этого ребята работали только на еврейских кладбищах восточной Европы, и там подобных проблем не было. А здесь в результате длительной изоляции складывается особый ономастикон. Необычными были редкие библейские имена, а также имена иранского и тюркского происхождения: Гюльчимен, Гузтаман или Болгуз. Болгуз — азербайджанское имя, означает «медовая девочка». Так звали мою еврейскую прапрабабушку. После прочтения — сохранить — Что именно происходит, пока вы там работаете? Вы восстанавливаете памятники? — Мы не занимаемся облагораживанием территорий и не ремонтируем старые камни. Вечером накануне выезда распределяемся по группам, каждый может попробовать себя во всех видах деятельности. Маркировщики размечают ряды и нумеруют памятники. Это самая ответственная часть работы, потому что эту нумерацию используют все остальные команды. Следом идут чистильщики: расчищают территорию от сорняков и мусора, щетками снимают с памятников лишайник и, если нужно, переворачивают упавшие стелы, чтобы команды читальщиков и фотографов смогли прочитать и сфотографировать главное — надпись и декор. Мы снабжаем каждую стелу рабочим инвентарным номером, делаем замеры, фотографируем, читаем эпитафию, описываем декор, а затем заносим полученные данные в специальную таблицу. И, наконец, после завершения всех работ мы снимаем план местности, на котором обозначена каждая стела в соответствии с ее номером. Изучением иудейской эпиграфики ученые занимаются не первый год. Но можно сказать, что мы прибавили этой работе массовости и технических средств — у нас современные камеры, отражающие экраны для управления освещением и есть дрон для создания панорамных съемок. — Как вы определяете места, ведь кладбища заброшенные? — Глава и научный консультант нашей экспедиции — завотделом Государственного музея истории религии Наталья Кашовская, известный специалист по иудейской эпиграфике в России. В начале 90-х она начала изучать еврейские кладбища в Дагестане, так что мы во многом просто идем по ее следам. Благодаря ее исследованиям мы точно знаем местоположение кладбищ. Правда, иногда по ходу работы обнаруживаются и неизвестные. Мы совершенно случайно узнали о кладбище селения Аглоби: когда работали в селении Рубас, нам рассказали о нем местные жители. — Кладбищам, которые вы исследуете, как правило, больше двухсот лет, села поменяли название и, можно сказать, национальность. В каком состоянии их обнаруживаете? — В разном. Помню, как мы собрали несколько мешков мусора и костей животных на кладбище Ханджал-калы на правом берегу реки Гюльгерычай. Рядом с кладбищем находится стихийная свалка, и ветер приносит с нее разнообразный мусор, а кости животных натащили бродячие собаки. Полная противоположность ему — кладбище старого Джераха. Жители соседнего села Хюряк заботятся о еврейском кладбище: оградили его валежником, регулярно выкашивают там траву, следят за порядком. Работать на этом кладбище было одно удовольствие, для чистильщиков работы там почти не было. Но то, что ученые проявляют интерес к этим кладбищам и истории края, очень повышает значимость мест захоронений у местных. «Да будет его душа завязана в узле жизни» — За два года ваши экспедиции описали девять заброшенных кладбищ Дагестана. Какой памятник был самым старым? — Кладбище селения Абасава, которое располагалось над Дербентом на горе Джалган, — самое старое из всех, что мы видели: там можно найти захоронения XVII века. Самый старый памятник на этом кладбище — стела Аарона, сына Йосефа и Динор, который умер в 1686 или 1687 году (еврейский календарь солнечно-лунный, поэтому сказать точнее невозможно). Кстати, это редкий случай, когда помимо имени отца на памятнике указано также имя матери. Может быть, Динор была не единственной женой Йосефа? В Абасаве есть еще одна старая стела с именем Нисана, сына Давида, но надпись на нем сильно выветрилась, и дата — 1671 год — читается неуверенно. Кстати, Абасава была разорена в 1800 году правителем Кази-Кумуха Сурхай-ханом. Выжившие евреи переселились в Дербент под защиту Шихали-хана и стали ядром современной еврейской общины города. — Как выглядит типичный памятник на еврейском кладбище? — Памятники могут заметно отличаться друг от друга. С одной стороны, строгие стелы из Абасавы, на которых отсутствует какой бы то ни было декор, с другой — стелы поздних кладбищ в Араге, Мамраче, Рубасе, Аглоби, украшенные фигурными нишами, растительными и геометрическими декоративными элементами, еврейской религиозной символикой. Тут и семисвечники, и шестиконечные звезды, и ниши, стилизованные под скрижали Завета. Встречаются также элементы, характерные для стел на соседних мусульманских кладбищах, например с антропоморфными нишами. Все это разнообразие объединяет наличие эпитафии, которая, как правило, имеет определенную структуру. Она начинается с формулы «Здесь похоронен» или «Здесь сокрыт», затем имя усопшего и перечисление его добродетелей. Указывается также имя его отца и точная дата смерти — день недели, день месяца и год от сотворения мира. В некоторых случаях указывается даже время смерти («канун субботы», «канун первого дня месяца»). Завершается эпитафия традиционной формулой «Да будет его душа завязана в узле жизни». Иногда в надписи можно встретить косвенные указания на некоторые события, которые случились с общиной. Так, в Араге мы обнаружили несколько могил жителей, которые «были убиты жестокими иноверцами» в ночь поста Йом Киппур в 1907 году. Возможно, перед нами отголоски погрома, и было бы интересно найти архивные источники, проливающие свет на то, что произошло в ту ночь. Вообще, на кладбище в Араге много людей, умерших насильственной смертью. Евреям там жилось неспокойно. Интересно, что на кладбище Джераха в начале XIX века появляется много камней с очень разнообразными почерками и видами эпитафий. Наталья Кашовская предположила, что в это время происходило активное переселение в Джерах евреев из разных мест. На камнях встречаются цитаты из Ветхого Завета. Например, из книги пророка Даниила: «Из тех, кто спит во прахе земном, многие пробудятся» (Дан.12:2), а иногда цитаты записываются в сокращении, в виде аббревиатуры из первых букв всех слов фразы. Иврит, арамейский и джугури — Когда мы говорим о «чтении» памятников — мы говорим о каком языке? Иврит? Джугури? — Язык эпитафий почти исключительно иврит, это культовый язык иудейской религии. Тем не менее в этом году на двух памятниках в Аглоби мы встретили формулу «который покинул этот мир» на арамейском языке! Это была приятная неожиданность. Приблизительно с середины XX века имя умершего, даты рождения и смерти на стеле записываются также кириллицей. И совсем необычный памятник мы встретили в прошлом году в Араге. На одной стороне стелы была привычная эпитафия на иврите, а на другой — текст кириллицей на лезгинском языке: и кас кьена («этот человек умер»), затем имя человека — Шамаилов Насим — и дата смерти — 1946 йис (1946 год). Очевидно, евреи Арага знали лезгинский язык и пользовались им для общения со своими соседями. Поэтому на одной стороне стелы надпись на иврите в соблюдение традиции, а на другой — надпись на понятном всем языке. — Вы по профессии арабист-семитолог. Но при этом понимаете эпитафии на иудейских памятниках? — Да, арабский язык — моя специальность, я его преподаю. Но иврит я начал учить гораздо раньше. Когда мне было 11 лет, я посещал курсы современного иврита при еврейском общинном центре в Каспийске. Когда поступил на факультет востоковедения, дома вечерами учил библейский иврит. Ни учебников, ни словарей у меня не было — только Библия на иврите и русский Синодальный перевод. — А кандидатскую пишете по арамейскому языку? Я из ваших постов в Фейсбуке узнала, что на языке Иисуса кто-то еще разговаривает в XXI веке. — Арамейский — не один язык, а семейство близкородственных друг другу идиомов, древних и современных. Иисус говорил на галилейском арамейском языке, который относится к западной ветви. Современный западно-арамейский язык, изучением которого я занимаюсь, — последний представитель этой ветви, но это не «язык Иисуса». На нем говорят жители трех сирийских деревень — Маалулы, Бахи и Джуббадина. В следующем году мы с моим научным руководителем Сергеем Лёзовым собираемся поехать в Сирию, чтобы продолжить изучение глагольной системы этого удивительного языка и записать новые тексты. Семейные истории и «проклятие фараонов» — Ваш интерес к ближневосточному региону как-то связан с вашими еврейскими дагестанскими корнями? — Мой интерес к древнему Ближнему Востоку возник у меня в раннем детстве. В 90-е годы, в эпоху относительной религиозной свободы, протестантские проповедники разносили по домам Библию. Так у меня появилась Библия для детей в картинках, такое доступное мне тогда «фэнтези». Мне нравилось читать про всех этих древних царей и пророков, героев и патриархов, про войны, осады городов и чудеса. О своих еврейских корнях я узнал много позже (в моей семье об этом явным образом не говорили), и существенного влияния на мои интересы это не оказало. Будь у меня какие-нибудь другие корни, я все равно тяготел бы к ближневосточной истории и филологии. — Но семейная история вас тоже заинтересовала? — Мои еврейские предки, насколько это можно проследить, происходят из Темир-хан-Шуры (современного Буйнакска). Согласно семейному преданию, мой прапрапрадед Садык Берзилеев был купцом первой гильдии и занимался снабжением русского гарнизона, который был расквартирован в городе. Темир-хан-Шура в то время была административным центром Дагестанской области. Его сын, мой прапрадед Утей, был трижды женат, и моя прапрабабушка Болгуз — лишь третья по счету его жена. Предыдущие две умерли: первую ударила молния, когда она доила корову, вторая убилась, упав с телеги по дороге домой из села Казанище. Такие удивительные подробности, пусть и трагические, ни в каких архивах не найти, я узнал об этом от своей дальней кузины этим летом и хотел бы и дальше собирать семейные истории у родственников, живущих в Росси и за ее пределами. Кстати, Берзилеевы — очень редкая фамилия. Она происходит от имени Берзилей, которое несколько раз упоминается в Библии. Я встречал эту фамилию на памятниках в Буйнакске и Махачкале и полагаю, что эти люди — мои дальние родственники. — Как мы знаем из кино, если люди тревожат могилы — на них насылают всякие «проклятия фараонов». Встретились вам какие-нибудь темные силы в пути? — Ну, если к ним можно отнести перегрев на солнце и проблемы с пищеварением — то да. Но вообще, «фараоны» к нам благосклонны, потому что мы относимся к могилам почтительно и деликатно.
