Жизнь после Доренко

Спустя 5 месяцев после смерти Сергея Доренко смотреть на хамоватых отечественных «корифеев журналистики», способных устроить истерику за наклеенный народом ярлык «лакей-путиноид», невыразимо скучно. Разучились те, кто претендует на гордое звание журналиста, хамить народу и власти элегантно, красиво, как это делал Сергей Доренко — «хам от Бога». Лакеем его называть никто бы не смел. Телекиллером? Это, пожалуйста. Негодяем? Вполне можно было бы согласиться. Безумцем? Эту роль он играл упоительно и на радио, и на ТВ. Без лёгкой припадочности его передачи представить невозможно. В передачах Доренко, в скандалах с участием Доренко, в показушной жадности, которую он выпячивал напоказ, в точно также декларируемом шутовстве, граничащем порой с натуральной психопатией, была бездна «нескучного таланта». В 90-е поклонники этого заразительного, а может и завораживающего таланта, ждали, когда начнётся программа «Время». 21.00! И на глазах у разочарованного и обманутого демократами народ Доренко упоительно линчевал власть, чего представить себе сегодня, в эпоху патриотической журналистики, невозможно. Когда Сергея не стало в телевизионном эфире, ждали его утреннего рыка «Говор-р-р-р-рит Москва!» Что привлекало в харизме Доренко? В каждой телевизионной или радийной передаче, в каждом его ролике на YouTube было столько спасительного глумления над реальностью, не поглумиться над которой просто нельзя. Заразительная «сумасшедшинка», выход за пределы дозволенного, издёвка над происходящим, парадоксальность в суждениях, которой — вот ведь трагедия! — больше нет ни у кого, делали Доренко единственным в своём роде. Он издевался над всеми. Обворованным народом. Обворовавшей этот народ властью. Снимающей сливки с таких удобных предлагаемых обстоятельств «оппозицией». Ушёл Доренко. Взошёл на экран пантеон истерично-постных и бесконечно скучных лиц патриотов, которые готовы устроить в прямом эфире рукопашную после вполне себе невинного заявления «дежурного» поляка о том, что «коммунисты были красными фашистами». И вдруг стало совершенно понятно: Доренко никто не выгонял с телевидения. Той самой передачей об «утонувшем Курске», после которой Константин Эрнст, вызвав его в кабинет, положил перед ним чистый лист бумаги, ручку и сказал своё легендарное: «Nothing personal!», Доренко совершенно осознанно и умышленно «покончил с собой» на ТВ. Совершил, так сказать, репортёрскую «сэппуку». Ведь на современном телевидении, в роли ведущего любой из передач какого угодно федерального канала, его просто невозможно себе представить. Каким умом надо обладать, чтобы просчитать, к чему всё идёт, когда всё только-только начиналось? Где они все – гении журналистики 90-х? На современном ТВ нет оставшихся в живых «взглядовцев». Любимов обслуживает в качестве ведущего чьи-то корпоративы. Татьяна Миткова, один из лучших политических журналистов 90-х, появляется на экране за полночь, рассказывая «крутые истории» о яхтсменках, которым не удалось финишировать первыми, несмотря на заветную мечту. Парфёнов – персона нон грата. С его интеллигентным лицом среди топовых журналистов, расписывающихся под аплодисменты аудитории в серийных убийствах, совершённых в Афганистане, ему делать категорически нечего. Доренко ушёл сам, словно камикадзе, показав всему миру всю суть нашей пресловутой боеспособности в репортаже о семье командира русского АПЛ. Семье, которая в отсутствие своего мужа и отца, пытается обогреть утлое жилище… кипятильником. Доходчивее всех объяснил, почему у нас без всяких «Мемфисов» тонут лодки, а экспериментальные виды вооружения лучше всего взрываются именно над нашими территориями. Не стоит думать, что в жизни Сергей Доренко был тем, кем представал перед нами на ТВ и экране. Вспомните обнародованное завещание, в котором он просил проститься с ним под лирическую композицию Bridge Over Troubled Water, предав его тело огню и разделив по модной сегодня (после Хворостовского) традиции прах на две части, одна из которых должна была оказаться развеянной над горой Митридат. Заветы типичного романтика с очень ранимым сердцем и ранимой душой, которая вероятно болела и за страну, и за народ. Такая история.