Екатерина Шульман — об инстаграм-политике, новой Мосгордуме и последствиях Я/МЫ

Strelka Mag поговорил с политологом Екатериной Шульман о том, как за последние несколько лет изменились наши гражданские навыки, чего ждать после выборов в Мосгордуму и летних протестов. ОБ ИНСТАГРАМ-ПОЛИТИКЕ И НОВЫХ СПОСОБАХ УЧАСТИЯ Сегодня люди настолько стремятся к демократическому участию, что добиваются этого, используя самые разные инструменты. Мы видим, как инстаграм главы города становится и площадкой для обсуждения городских вопросов, и возможностью пожаловаться и призвать к ответу кого-нибудь «нехорошего». В этой инстаграм-политике есть много комического, но всё же это хоть какой-то инструмент. Конечно, люди добиваются своего всё чаще через протесты. События последнего времени, надеюсь, внушили многим руководителям на местах мысль, что стоит договариваться в самом начале, а не доводить проблему до драмы федерального масштаба. Нет такого крупного города в России, в котором не было бы спящих или бодрствующих конфликтов вокруг проблем городской среды: строек, сносов домов, аварийного жилья или обманутых покупателей, перестройки набережных, вырубки парков или прокладки дорог. Это то, что людей волнует, и не советоваться с ними по этим вопросам уже невозможно. В противном случае появляется очередной «екатеринбургский сквер». Такие истории невыгодны ни городским управленцам, ни федеральному центру. ОБ ИДЕАЛЬНОМ МЭРЕ Отмена прямых выборов мэра – худшая из политических реформ последнего времени. Она подрывает основу легитимности политической власти: люди не чувствуют, что между ними и обобщенным “начальством” есть хоть какая-то связь, хоть что-то общее. Нельзя до такой степени разделять управляемых и управляющих. Попытка заменить выборность электронными приёмными, комментариями в Instagram и совместными пробежками — это лучше, чем ничего. Ведь потребность в коммуникации настолько велика, что находит себе лазейку в самых странных местах. Но ничто не заменит основной базовый канал обратной связи между политической системой и гражданами – выборы. Их надо возвращать. Мэр города должен быть избран гражданами напрямую. Нужно увеличивать число мандатов в городских собраниях, в том числе и в городах федерального значения, где городская дума — орган законодательной власти субъекта, и добиваться того, чтобы как минимум пятьдесят процентов депутатов работали на освобожденных местах. Это не очень популярно выглядящий лозунг. Мало кто при нынешнем уровне доверия к легислатурам согласится «тратить еще больше бюджетных средств на оплату этих дармоедов». На самом деле работа на общественных началах, при всей своей благородной видимости — это формальная работа. Городской депутат должен работать городским депутатом. Иначе власть оказывается в руках, во-первых, аппарата представительного органа, а, во-вторых, тех единичных людей – обычно это председатель, его заместители и председатели комиссии, которые работают на постоянной основе. Остальные приходят на ритуальные сессии, чтобы проголосовать за решения, которых они не вырабатывали и смысла которых не в состоянии понять. Это нарушает права не депутатов, а их избирателей. ЧТО НАС ЖДЕТ ПОСЛЕ ВЫБОРОВ Сейчас, когда Московская городская дума уже начала работать, дальше все зависит от аппаратных навыков в большей степени, чем даже от политических. У немногочисленных самовыдвиженцев, прошедших в московскую думу, и у кандидатов парламентских партий нет большинства. Большинство по-прежнему у московского правительства. Поэтому можно действовать, опираясь на очень хорошее знание регламента и на аппарат — собственных сотрудников, которые должны у них появиться. Я думаю, что мы будем больше слышать об этой Мосгордуме, чем обо всех предыдущих, вместе взятых. Основа для прошедших выборов была заложена во время муниципальной избирательной кампании 2017 года. Новые кандидаты выросли из осенних выборов в муниципальные собрания 2017 года. Тогда же начала формироваться та база поддержки, которая этой осенью позволила провести в московскую думу даже ноунеймов типа «Александра Соколова» силами разгневанных избирателей, которым не дали проголосовать за своих кандидатов. А из выборов этого года, в свою очередь, вырастут выборы в Госдуму в 2021-ом. У нас впереди большая федеральная избирательная кампания, а до нее — ещё несколько избирательных кампаний в регионах. Конечно же, прежнего спокойного переизбрания любого инкумбента будет добиваться все труднее и труднее. Мы все надеемся увидеть и снижение муниципальных фильтров, и законодательное изменение процедуры сбора подписей, которая оказалась абсолютно неработающей и провоцирующей политические конфликты на каждом этапе своего применения. Конечно, радикальной избирательной реформы пока не видно на горизонте, да и нерадикальной тоже. Разговоры об ограничении муниципального фильтра слышатся уже много лет, и от вполне высокопоставленных спикеров, но пока ничего не происходит. Хотя я бы не сказала, что это совсем невозможно. Чем ближе к двадцать первому году, тем больше систем будет пытаться придумать, как демпфировать эту волну народного недовольства. Многие политологи и политтехнологи уже очень давно говорили, что «антиистеблишментный» тренд, сокрушивший многие электоральные твердыни в Северной Америке и в Западной и Центральной Европе, дойдет и до России. Мы вполне часть человечества и часть общего информационного пространства. Эта трудно формулируемая, но отчетливая неприязнь к обобщенному начальству у нас также присутствует. Ей не дают проявляться жесткие правила, по которым проводятся наши выборы, и недопуск к участию, который является основным нашим электоральным инструментом. Но тем не менее, настроение есть, и оно никуда не денется и в ближайшее время, как минимум, не ослабнет. где мы натренировались ПРОТЕСТОВать Последние пятнадцать и даже двадцать лет мы наблюдаем за ростом самоорганизованности и развитием навыков совместной деятельности, которое демонстрируют граждане. Раньше это проявляло себя не столько в политическом действии, сколько в филантропической, благотворительной деятельности: в вовлеченности в работу общественных организаций. Сегодня НКО – одни из немногих институций, к которым увеличивается доверие общества на фоне снижения доверия ко всем публичным политическим институциям — правительству, парламенту, президенту. И причины этого понятны: люди всё больше вовлечены в деятельность таких организаций и видят результат их работы. Приобретенные в благотворительной деятельности или в домовых и родительских чатах навыки гражданского взаимодействия очень легко конвертируются в навыки политические. Люди, выражающие свое недовольство сегодня как в сети, так и на митингах, натренировались спасать свой дом от реновации или наоборот —вносить свой дом в список подлежащих реновации. Именно социальные сети, чаты и тематические сообщества научили людей тем социальным навыкам, которые гражданам более благополучных обществ даются чуть ли не с рождения. Но потребность в этих навыках настолько естественна, что гражданские мышцы, отшибленные советской властью, регенерируются сами собой. Довольно поразительно этим летом было видеть не столько протест как таковой, сколько то, как люди объединялись, чтобы делиться информацией, оказывать правовую помощь, возить передачки в СИЗО. Это напомнило возникающие из ниоткуда сверхэффективные структуры: как в фантастических в фильмах, когда из воздуха собирается трансформер. И дальше его не остановить. Это внушает большие надежды на будущее. Я бы сказала, что нынешний протест отличается от событий семилетней давности именно степенью зрелости общества. Все эти годы общественное развитие не стояло на месте, и не шло путем деградации, хотя многим в минуты малодушия так казалось. Оно училось общаться, и оно развивалось, когда казалось, что под сугробом консерватизма и мракобесия все либо заснуло, либо сгнило. Мы еще должны изучить и понять, что произошло с нами за эти годы. Это предмет будущих социологических и политологических исследований. Но мы точно видим, как люди выросли за это время. Иногда на улицы выходят одни и те же люди, иногда другие. Я не поклонница той версии, что в протест пришла молодежь, и это всё изменило. Демографическая динамика не поддерживает это предположение: молодежь придет скорее в 2020-х годах. Сегодня активные молодые люди – это те, кто родился в девяностых, но тогда была демографическая яма, низкая рождаемость. Высокая рождаемость начала двухтысячных еще выведет на социальную сцену своих людей. Родившиеся с 2004 по 2014 годы, в десятилетие относительно высокой рождаемости, только в двадцатых годах станут студентами, избирателями, налогоплательщиками, возможно, протестующими. Тогда мы увидим в публичном пространстве больше молодежи. Исследование демографического состава митингующих, которые проводят наши коллеги социологи и антропологи, не показывают радикального омоложения. Молодежь всегда более видима, на нее обращают внимание, из-за чего и кажется, что её больше, чем есть на самом деле. Но происходящее — не бунт школьников, и сводить к этому — значит, не видеть более широких и объективно обусловленных социальных процессов. Намного важнее, что сегодня двадцатилетние и сорокалетние выходят за одно и то же. У них нет ценностного конфликта, они недовольны одним и тем же. Для меня все протесты политические, но события именно этого лета имели политическую в обыденном смысле слова повестку: за право голоса, за политическое представительство, за своего кандидата, за возможность проголосовать так, как люди считают нужным. Это, как писал Антон Павлович Чехов, «о несъедобном». Мы видим, что люди выходят не только за свои дом и двор, но и за свое право и за свой голос. Они уже осознали, что эти две вещи взаимосвязаны. Что есть прямая связь между тем, что у тебя нет своего депутата, и тем, что твой дом сносят, у тебя не спросив. К ЧЕМУ ПРИВЕДЕТ Я/МЫ Сегодня люди почуяли сладкий вкус победы. Успех – это окситоцин, это сильное чувство. Тот, кто ощутил наслаждение коллективного действия, притом еще и успешного действия, придет за этим снова. В целом лозунг новой эпохи – «А что, так можно было?». Оказывается, да. И мы уже увидим результаты, если оглянемся назад, увидим длинный список людей, спасенных от уголовного преследования. Не обязательно журналистов и членов корпораций, но врачей, учителей, эко-активистов, просто обычных людей, попавших под руку системе. Сможет ли структурированное общество добиться изменения правил? Это более сложная задача, чем освобождать невиновных, и даже чем обменивать заложников. Менять норму — это сложно, долго, и под это труднее собрать волну, потому что люди скорее реагируют на других людей, чем на абстрактную правовую норму. Очевидная несправедливость, совершающаяся с человеком, с которым я могу себя ассоциировать – это ясно. А провести кампанию за частичную декриминализацию 228 статьи Уголовного кодекса — это труднее, чем подписываться за Голунова. Из этого не следует, что люди, которые подписываются за Голунова – легкомысленные. Это специфика повестки. Одну повестку воспринять легче, а другую понять труднее. Но ощущение общественной поддержки должно воодушевить те профессиональные группы, которые могут заниматься изменениями в законодательстве. Адвокаты, правозащитники, руководители профильных НКО могут добиваться того, чтобы законодательство менялось. И будут это делать, если почувствуют у себя за спиной поддержку граждан. Даже если эти граждане не бегут каждый раз с одиночным пикетом к Государственной думе, хотя те, которые бегут — большие молодцы. Общественный запрос игнорировать трудно. Должны быть те, кто его выражают. Не пикетирующие, не митингующие, а люди, способные заниматься этим профессионально. Но их никто не будет слушать, если у них за спиной не будет митингующих и пикетирующих. Интервью прошло в рамках форума «Среда для жизни: города» в Великом Новгороде, где 20 сентября Екатерина Шульман выступила с лекцией.