"Добывать нефть опасно и тяжело": специалист по бурению скважин честно о своей работе
Художник и борец Я родился в Грозном в 1952 году. Семья моя русская, в Чечне оказалась в 30-е годы, когда спасалась от раскулачивания и расказачивания в Ставропольском крае. Отец работал мастером по производству моделей нефтедобывающего оборудования. То есть косвенно он тоже был связан с отраслью, которую я потом выбрал делом жизни. Он закончил семь классов, но мог сократить расход материалов на производстве в два-три раза, у него была очень светлая голова. Он любил работать с деревом, вырезал цветы на мебели, узоры, научил этому меня. В детстве меня отдали в художественную школу, но позже я увлекся спортом — вольной и классической борьбой. Хулиганом не был никогда. На Кавказе мальчишки не растут без драк, а спорт направил мою энергию в правильное русло. Родители поставили условие: если буду успевать учиться и в общеобразовательной школе, и в художественной без троек, можно ходить и на секцию. Они, как большинство людей, прошедших войну, считали, что у мужчины должно быть дело посерьезнее. О карьере нефтяника я тогда и не думал, тем более в спорте у меня были успехи: победы и призовые места среди юношей на высоком уровне. Мой тренер мечтал, чтобы я поступил в институт физкультуры, и очень переживал, когда я все же выбрал другую дорогу. Я энергичный человек, не признающий поражения, и оказалось, что специальность в сфере нефтедобычи бросает мне больший вызов, чем спорт. Я поступил в Грозненский нефтяной институт имени Миллионщикова, на промысловый факультет, в группу бурения. Решение принял сам, без влияния родителей. От школьной учительницы математики слышал, что у буровиков высокие зарплаты, хотя в этой профессии труднее всего. Сразу спорт я не оставил, продолжал первые курсы совмещать учебу с соревнованиями. Помню, пришел к декану, объяснил, что мне надо уехать на пару недель, а он мне так грубо: "Спортсмен? А ну пошел отсюда. Мне нужны инженеры, а не спортсмены". Меня это задело. Говорю: "Нет, так не пойдет". "А как пойдет?" — спрашивает. "Хочу сдать сессию досрочно", — говорю. Он открыл зачетку, а там все пятерки. Отпустил. С тех пор я почти все экзамены сдавал досрочно. Учеба была трудная. Физика, все виды химии, сопромат, высшая математика. С курса в 30 человек до выпуска дошли только 15. Тогда не было презентаций, как сейчас, все было на чертежах. Мне помогли навыки художественной школы. Обычно за две недели чертил все, что нужно за семестр, и потом иногда брал только чертежи для подработки. Летом мы ездили на практики — в горы Кавказа, в Западную Сибирь изучать строение пород, работали в буровой бригаде. Отработав в вахте, в выходные собирали материалы для курсовых работ. Немногословный буровик В первый раз женился в 19 лет. После института поработал три года в Грозном, где родился сын Роман. Затем переехал на Сахалин по приглашению моего друга детства Виктора Разина. Он со мной учился в институте, только на инженерно-экономическом. На мой факультет его не взяли из-за плохого зрения. Он прислал мне вызов, я собрал семью и поехал. Сразу на буровую не попал, чтобы получить жилье, надо было поработать старшим инженером в технологическом отделе в объединении "Сахалинморнефть". Через три года дали квартиру, и я ушел работать буровым мастером, руководил бригадой из 32 человек. Эта должность очень хорошо оплачивалась. Если на материке зарплата в 350 рублей считалась очень высокой, то я получал больше тысячи. Когда я уже перерос эту должность и стал руководителем из 15 бригад, моя зарплата снизилась до 700–800 рублей. Вот такой парадокс: буровой мастер, бурильщик зарабатывали больше, чем руководитель. Работа на буровой тяжелая. Добывать нефть вообще тяжело и опасно. Просто чтобы было понятнее: собаки и кошки на морских буровых не живут. Пробовали привозить, но они там умирают. Видимо, высокая концентрация вибрирующего и шумного оборудования. Все под огромным давлением, даже небольшая поломка может привести к катастрофе. Понимаете, что такое давление в триста атмосфер? Ниточка под давлением в сто атмосфер перережет человека пополам. Во время работы как космонавт — вокруг десятки мониторов, датчиков, пультов. Нужно представлять, что происходит на глубине 5–10 тысяч метров (по стволу), направлять людей из бригады, часть из которых видны только на мониторах. У меня есть об этом состоянии свое стихотворение: Буровик Походит, помолчит, ругнется, да так, что в клочья тишина. А слову что? Оно не рвется. Сказал — и вымокла спина. Осилив груз, вновь нем как рыба. Немногословный буровик. В его работе слово — глыба. А предложенье — материк. Когда вы пробурили первый слой, спустили в скважину колонну, зацементировали ее, устанавливаете противовыбросное оборудование — ну, это как задвижка на батарее, она должна удерживать давление, пока вы не закачаете в скважину более тяжелую жидкость, чтобы уравновесить его. Если рассчитаете что-то неправильно, будет авария. Аварии, конечно, большой стресс. При ликвидации одной из аварий я не спал шесть суток. Но мне, видимо, повезло с крепким здоровьем. Не принято рабочему проводить на буровой больше месяца. А на буровой в море еще сложнее: представьте пятиэтажную площадку над водой, в 50 километрах от берега, 120х120 метров. Она нашпигована оборудованием, выйти некуда, постоянная опасность, перегрузки. Ну и отсутствие дома — то еще испытание, для всех в семье. Моя первая жена не выдержала. А я второй раз женился на Сахалине. Встретил женщину, которую душа приняла сразу, казалось, что с ней побыть и поговорить — как подышать воздухом, полное взаимопонимание. Вместе мы уже 40 лет. У нас родилась дочка. Доцент и эксперт На Сахалине я отработал 17 с половиной лет и уехал только в 90-х, когда в Чечне началась война. Там тогда жила моя сестра, у нее убили мужа. Он не военный был, гражданский, просто пошел в магазин, а его убил снайпер. Сестра всегда была решительным человеком, а тут потерялась. К сожалению, она умерла в 52 года от рака — возможно, стресс повлиял на развитие болезни. Тогда я принял решение переехать поближе. Мне предложили работу в крупном проекте. Сначала мы жили в Подмосковье — в Балабанове, потом в Щелкове. Потом переехали в Москву. С 2013 года я на пенсии, преподаю в Институте нефти и газа имени Губкина, доцент кафедры нефтяных и газовых скважин. У меня разные студенты, много и тех, кто уже давно в отрасли и пришел получить дополнительную специальность. Мне интересно с ними работать. Не менее интересно быть экспертом в различных конфликтных ситуациях между компаниями. Например, если пострадало дорогое оборудование при эксплуатации или произошла авария и надо разобраться, что же стало причиной. Стараюсь брать только те случаи, которые мне интересны как профессионалу-буровику. Часто документация при авариях искажается, надо добраться до истины, как детектив. Деньги не были главной целью в моей относительно хорошо оплачиваемой профессии. И как только дело было сделано и начинало приносить одни дивиденды, мне становилось скучно и я искал новое место, искал вызов. Наверное, кому-то это покажется нелогичным. Но в этом, видимо, и есть суть моего характера. Беседовала Карина Салтыкова
