Кто вынудил СССР подписать пакт с Риббентропом
Ровно 80 лет назад был подписан Пакт о ненападении между Германией и СССР, более известный как пакт Молотова-Риббентропа. К нему прилагались так называемые секретные протоколы, разграничивавшие сферы влияния двух держав в Восточный Европе. Действия Москвы в этой связи считают аморальными, даже преступными. Но был ли у советской власти другой путь? И сам Пакт, и протоколы к нему считаются в Польше и Прибалтике враждебным актом, который определил их судьбу на долгие годы. Этот пакет документов превратился в пропагандистский фетиш и элемент политического давления на Москву. России предлагают за него каяться как из-за рубежа, так и изнутри - существует довольно сплоченная группа, считающая само заключение договора с Германией чем-то исключительно аморальным, одним из основных проявлений сталинизма. Попробуем объяснить ситуацию на пальцах, в режиме «реалполитик». Так, чтобы не оставалось «стыдных» вопросов - ради чего и зачем это было нужно. Летом 1939-го года Советский Союз вел бесперспективные переговоры с англо-французской коалицией о создании единого фронта против Гитлера. Париж, обладавший самой большой армией в мире, ранее предоставил гарантии безопасности Чехословакии, но Чехословакии к тому моменту уже не существовало. Лондон, не обладавший сухопутной армией вообще (всего две дивизии при около 200 у Франции и 120 у СССР), гарантировал безопасность Польше. Гитлер на военном совещании в Оберзальцберге от 22 августа рассуждал примерно так (текст его выступления перед генералами сохранился): У Запада два пути борьбы с Германией. Первый – блокада, которая будет неэффективной из-за наличия альтернативных возможностей снабжения. Второй – нападение от линии Мажино. Это невероятно. Третий – самовольное нарушение нейтралитета и статуса Бельгии, Голландии и Швейцарии. На это они не пойдут. Следовательно, помочь Польше в военном плане они не смогут. Конец истории. Как минимум, истории Польши. Единственной страной, которая могла бы не только спасти Польшу, но и уничтожить на тот момент все еще недостаточно многочисленный и не до конца перевооруженный вермахт, был СССР. Немецкие фельдмаршалы Кейтель и Браухич предупреждали Гитлера: если Москва на этом этапе окажется в стане врагов Берлина, Рейх проиграет войну заранее. Это прекрасно понимали и в Лондоне, и в Париже, но в Париже это понимали ясно, а в Лондоне туманно. С целью создать трехстороннюю коалицию в Москву приехали англо-французские миссии во главе с адмиралом Драксом и генералом Думенком. Английский адмирал был в переговорном плане беспомощен, а французский генерал в последний момент получил четкое указание от премьера Даладье заключить военный союз с Москвой любой ценой и в кратчайшие сроки. На ключевой встрече в Москве маршал Ворошилов задавал предельно конкретные вопросы. Существует ли договор, который определял бы действия Польши? Какую помощь может оказать Англия в случае начала войны? Как поведет себя Бельгия? Выяснилось, что поведение Польши никому не известно, что статус Бельгии как суверенного государства никто нарушать не будет, что Англия сможет выставить после первичной мобилизации шесть дивизий. У Ворошилова округлились глаза. На следующей встрече он напрямую спросил англичан и французов, полагают ли их генеральные штабы, что советская армия сможет пройти через территорию Польши (через Вильно и Галицию в частности), чтобы контратаковать Германию? Как вспоминали Дракс и Думенк впоследствии, тем самым их загнали в угол. У Дракса были четкие инструкции насчет Польши: говорить, что Лондон ничего ей гарантировать не может. А французы лихорадочно попытались надавить на Варшаву, поскольку положение выглядело анекдотом: единственным способом спасти Польшу было втянуть Советский Союз в войну, но она спасаться не хотела. Поляки проявили непостижимую глупость. Это выражение американского историка Уильяма Ширера, наблюдавшего происходившее из Берлина, было высказано в далеком 1960 году, так что польскому общественному мнению возбуждаться за это оценку не стоит. 18 августа министр иностранных дел Польши Бек заявил французскому послу в Варшаве, что русские «не заслуживают внимания с военной точки зрения». Французы запаниковали и даже предложили англичанам включить пункт о «русской помощи Польше» в англо-польский двусторонний договор о гарантиях безопасности, чтобы Варшаве некуда было деваться. Но поляки стояли на своем, и французы продолжили получать высокомерные ответы в стиле «мы Москву еще в XVII веке брали, и нам их помощь не нужна». Это был, красиво говоря, конец истории или, по выражению Даладье, катастрофа. В самой Москве в результате переговоров решили, что Англия и Франция пытаются втянуть Советский Союз в войну против Германии практически в одиночку и в крайне невыгодных обстоятельствах, поскольку второй фронт на Западе они открывать или не могли (из-за военной недееспособности Англии) или не могли (это бы «нарушило суверенитет» Бельгии и Голландии). При этом раскорячившаяся в приступе шляхетского гонора Польша исключала возможность быстрого наступления на Берлин. Все. Дальнейшие споры бесполезны. Молотов до последнего тянул время и технично увиливал от настойчивых просьб из Берлина о встрече, чем довел фюрера до истерики. По свидетельству очевидцев, в те несколько дней, пока Риббентроп заставлял посла Шуленбурга ломиться в московские двери, Гитлер не мог спать и метался по своей резиденции в Бергхофе. Дело в том, что вермахт должен был начать наступление на Варшаву до начала осенних дождей – с дорогами в Польше тогда было не лучше, чем в России. Сроки поджимали так сильно, что Берлин не стал даже запятые править в предложенном из Москвы проекте Пакта о ненападении. Будто издеваясь над немцами, Молотов предлагал принять Риббентропа в Москве 26-27 августа, а Берлин умолял сделать это хотя бы на пару дней раньше, поскольку две германские армии и флот ждали приказа о развертывании. Сошлись на 23-м. Кто первым предложил разделить сферы влияния в Восточной Европе не вполне понятно. Из текста дипломатических телеграмм можно заключить, что это было обоюдное желание, но для Германии такое предложение было практически единственным, что они могли дать СССР в обмен на нейтралитет. То есть, англо-французская коалиция затягивала переговоры, по сути предлагая СССР остаться в одиночестве (последовавшая «странная война» на Западном фронте только подтвердила правоту этой оценки), а Германия была согласна чуть ли не на все. Выбор линии поведения оказался предрешен. Окончательное решение о заключении договора с Германией было принято Сталиным в ночь с 14 на 15 августа после позорного провала англо-французской делегации на переговорах с Ворошиловым. До этого рубежа Молотов отказывался говорить с Шуленбургом о чем-то еще, кроме как о погоде. При этом иллюзий в Москве не питали. Риббентроп написал к Пакту о ненападении пафосную и сентиментальную преамбулу о «вечной и исторической дружбе» между Германией и Россией, но ее вычеркнул карандашом лично Сталин, а Молотов прокомментировал устно: мы не можем под этим подписаться после того, как Берлин четыре года поносил нас последними словами. В целом раздел сфер влияния между Москвой и Берлином полностью соответствовал дипломатическим нормам того времени. Черчилль в Ялте 1944 года точно так же - карандашом на карте - рисовал Сталину проценты влияния в странах Восточной Европы, и никто теперь Лондон этим не попрекает, включая страны Прибалтики. Кстати, их собственные правительства на тот момент сделали однозначный выбор в пользу Германии. Какой здравомыслящий политик потерпит у себя под носом появление целого кластера потенциальных врагов? Во второй половине августа 1939 года советская власть руководствовалась исключительно соображениями государственных интересов. У лимитрофных государств выбор тоже был, Польша им воспользовалась, но ничего героического в ее поведении с пикой наперевес нет. Наследники Пилсудского по инерции продолжали грезить воссозданием Речи Посполитой «от моря до моря» с Вандой Пилсудской в качестве королевы, что, мягко говоря, не соответствовало текущему историческому моменту. В Латвии и Эстонии выбор тоже был сделан быстро, а вот литовцы пытались маневрировать до последнего, чем вызвали общую неприязнь и в Берлине, и в Москве. В результате Литва в последний момент перешла из немецкой сферы влияния в советскую вместе с Вильно и Сувалкией, но уже без отобранной немцами Клайпеды (одна только история с Клайпедой должна была показать всем вокруг, что в рассуждении литовцев что-то пошло не так). Дальнейшие события подтвердили правоту позиции Москвы в те летние дни. Можно, конечно, рассуждать о том, что Гитлер обманул Сталина, напав на СССР уже через полтора года, хотя пакт о ненападении был заключен на пять лет. Но страшно подумать, что было бы, если бы в августе 1939 года СССР остался бы в одиночестве в прежних границах и с не до конца перевооруженной армией. Сама идея оборона от линии Ленинград-Псков-Минск-Киев-Тирасполь выглядела самоубийством, а западная граница тогда проходила именно так. Было ли заключение договора с Германией и раздел сфер влияния моральным поступком – вопрос бессмысленный. Был ли морален Мюнхенский сговор? А попытки затащить СССР в коалицию без возможности физического участия в ней западных стран? Польской же стороне с их имперскими амбициями и участием в разделе Чехословакии о морали лучше вообще не заикаться. Но еще долгие десятилетия события тех дней будут вызывать множество споров. Западная рефлексия на их счет связана в основном с попытками задним числом переложить ответственность за собственное странное поведение «на кровавого русского диктатора», а прибалтийская в принципе носит сюрреалистический характер. Немцы просто истребили бы прибалтов, втянув в свою орбиту влияния, а так они 60 лет считались привилегированными нациями внутри СССР с уровнем жизни заметно выше российского. Поскромнее следовало быть.
