Транзит власти в Казахстане идет не так гладко, как было задумано

Заблокированные мессенджеры и соцсети. Закрытые рестораны и офисы. Забаррикадированные двери крупнейшего гастронома. Очень мало прохожих и автомобилей на улицах, зато необыкновенно много полиции – так выглядела жизнь в центре крупнейшего города Казахстана, Алма-Аты, в день инаугурации второго президента страны. Ждали протестов против итогов выборов. К ним призывал через соцсети главный оппозиционер режиму Назарбаева, живущий в эмиграции и заочно осужденный на родине, бывший министр и банкир Мухтар Аблязов. Его движение «Демократический выбор Казахстана», признанное в стране экстремистским, сумело провести несколько шумных акций в Нур-Султане и Алма-Ате в предыдущие дни, после чего сотни человек были задержаны. Казалось, что к дню инаугурации потенциал протеста иссяк. Может, так оно и было – 12 июня крупных выступлений не произошло. Но главное, чего можно было добиться этими манифестациями, уже случилось – власть оказалась напугана. Доводилось наблюдать, как на улицах незнакомые люди, часто разных национальностей, а это о многом говорит в современном Казахстане, едва ли не демонстративно, перед полицейскими, подходили друг к другу с вопросами типа «ну а вы что видели?» Одна из обсуждаемых тем – почему никто из глав государств и правительств других стран, даже союзных, не был на инаугурации Токаева? Пример диалога: – Ну у Путина-то сегодня свой праздник! – Так хотели бы наши – приспособились бы, перенесли бы инаугурацию на день! Все это сильно интригует казахстанцев. За долгие годы назарбаевской эпохи пропаганда сформировала мнение, что мировой политикум не может игнорировать крупные события в столь геополитически важной стране, как Казахстан. А раз это произошло, значит, тут есть серьезная интрига. Какая? Действительно интересный вопрос, учитывая, что международному пиару казахская власть всегда уделяла много внимания и не жалела на него ресурсы. Во главе этой титанической работы стоял МИД, в то время возглавляемый нынешним президентом. И вот такой афронт. Почему? За день общения с алмаатинцами на улицах довелось услышать три версии. Первая – зарубежные политики не поехали в Нур-Султан, поскольку не были уверены, что там им будет обеспечена безопасность. Поводом для этого беспокойства послужили беспорядки, имевшие место в Казахстане в день выборов. Вторая – казахские власти сами никого не позвали, опасаясь, что оппозиция устроит бучу и важные иностранные гости все это увидят своими глазами, а приехавшая с ними пресса расскажет о случившемся всему миру. Третья – их не позвал Назарбаев, стремящийся сохранять свое влияние, реальное и символическое. Первые две версии показывают то же, что и заполненный полицией обезлюдевший центр Алма-Аты, – в стране растет напряжение. Немногие сегодня готовы открыто поддержать протесты оппозиции, но многие уже не боятся демонстрировать критическое отношение к власти. И не только в соцсетях. За сутки до инаугурации оппозиционеры устроили марш на одной из центральных улиц города. Встречные горожане нередко говорили: «Вот молодцы!»… Все последние 20 лет Казахстан со стороны выглядел государством с очень стабильным политическим режимом. Более того, его воспринимали как государство, где стабильность зависит не только от работы полиции и спецслужб, казалось, казахские власти смогли найти некую формулу общенациональной консолидации, сплотившей народ вокруг лидера. И это было правдой. Залогом успеха (этой самой «формулой») служила беспрецедентная накачка общества оптимизмом, начавшаяся еще в 1990‑х. Мол, «вот-вот мы обойдем всех, да и уже почти обошли! У нас самая эффективная в СНГ банковская система! Мы в числе лидеров среди бывших соцстран по внешним инвестициям «на душу», мы значительно обогнали Россию по иностранным инвестициям в нефтедобычу! И вообще, большая часть казахской нефтянки приватизирована западными компаниями, не то что в России!» В середине 1990‑х ближайшие сподвижники Назарбаева публично говорили, что «Россия сильно ревнует к нашим успехам», а один близкий к «олимпу» политолог писал, что Ельцин оставил президентский пост, потому что проиграл Казахстану битву за каспийскую нефть. С самого «олимпа» заявляли, что благодаря этой нефти и американским компаниям страна вот-вот станет «второй Саудовской Аравией». Похожие пропагандистские утверждения делались и в других странах, но по какой-то причине именно в Казахстане они очень удачно легли на настроения и ожидания граждан. Конечно, всегда были люди, воспринимавшие это критически, но долговременный скачок цен на нефть в начале 2000‑х и действительно значительно увеличенные с помощью американских технологий объемы ее добычи на месторождении Тенгиз серьезно улучшили ситуацию в экономике Казахстана. И оптимизм населения. Как раз тогда премьером был Касымжомарт (в ту пору официальное написание имени было таковым) Токаев. При анализе сегодняшних процессов в Казахстане беспристрастный наблюдатель обязан учитывать, насколько серьезными были усилия и ресурсы, направленные на формирование имиджа Казахстана как страны исключительно успешной, современной, креативной. Особенно удачно этот образ транслировался на Россию. Многие российские либералы, державники и коммунисты с восторгом отзывались о Казахстане, игнорируя проблемы, очевидные уже тогда. Это тиражировалось не только на российское, но и на казахстанское информационное поле. Так укоренялось и в Казахстане, и в России представление об «особом пути», который смог найти казахский лидер, в отличие от иных. Казалось, что нация принимает это. Но краткий период между официальным уходом Назарбаева и инаугурацией Токаева показал, что теперь это как минимум не совсем так. Есть страны, где трехдневные беспорядки в центре столицы и крупнейших городов с сотнями задержанных не слишком удивят общество. Но только не в постназарбаевском Казахстане (хотя можно ли в полной мере его назвать постназарбаевским?). Что же сорвало гайки? Громкие инциденты в Казахстане имели место и раньше. Но даже трагедия в городе Жанаозен в 2011 году, когда погибли десятки людей, не имела столь широкого резонанса. Акции оппозиции проходили начиная с 1 мая. О реакции на них можно судить по такому факту: 9 мая в Алма-Ате невозможно было даже песню «День Победы» послушать по интернету – не открывались сайты, хотя власти официально отрицали блокировку. Что и почему изменилось в стране? Если говорить о поводах, всколыхнувших недовольство властью, то надо отметить следующее. Заявление Нурсултана Назарбаева 19 марта этого года об отставке хотя и вызвало удивление, но было воспринято позитивно. Казалось, что теперь начнется нормальный транзит власти. Настроения быстро поменялись, после того как было объявлено о переименовании столицы и центральных улиц в городах в честь Назарбаева. Кстати, при изменении имени столицы (в пятый раз за неполный век) не учли много эмоционально и символически важных нюансов. Например, как будут звучать заголовки новостных лент, если в «новой» столице засорится водопровод? Или как теперь называть столичных жительниц? Со временем чиновники нашли соломоново решение: город теперь называется по-новому, но его жители, как и прежде, – «астанчане», ибо «Астана» – это национальная ценность, «всемирно известный казахский бренд», от которого никто не отказывается… Конечно, у протеста более серьезные причины, чем неприятие термина «нурсултанки»… Оказалось, в казахстанском обществе, что называется, действительно «назрел запрос на реформы». В том числе на символическое освобождение от многого из того, что связано с предшествующей эпохой. Но почему? Ведь даже сегодня казахстанцы живут лучше, чем их соседи в Киргизии или Узбекистане. Разрыв между обещаниями власти в прежние годы и нынешними реалиями – серьезный раздражающий фактор. Но его одного маловато, чтобы довести общество до того состояния, в котором оно сегодня находится. Так в чем же дело? «Уровень жизни действительно повыше, чем в соседних странах, но это в больших городах. В глубинке уже не так. Да, в аулах привыкли жить в скромных условиях, плюс у них есть скот, и это дает возможность сводить концы с концами. Но молодежь рвется в города. И города обрастают поселениями вчерашних сельчан. В сельской местности зарплата 60–70 тыс. тенге – это уже хорошо, в то время как в городе и 150 тыс. – это мало. Притом что люди еще помнят относительное равенство советской поры, а теперь видят эту кричащую разницу и с разными перспективами у детей. И это даже не амортизируется традиционной казахской структурой общества», – объясняет правозащитник Евгений Жовтис. Экономический обозреватель Аскар Машаев видит причины растущей социальной напряженности так: «Народу с обретением независимости обещали светлое будущее, «мол, когда-то Москва, вывозя сырье, не давала нам развиваться». И это только один из сконструированных нарративов, их было много. Их легко можно было поддерживать в эпоху высоких цен на нефть. Сейчас у обывателей происходит крах иллюзий. Они потихоньку начинают понимать, что не так просто сделать из Казахстана «Жеруйык», – «Землю обетованную». И это во многом неожиданное для людей открытие подпитывает негатив к власти». Некоторые эксперты считают, что о росте протестности говорить пока рано, хотя уровень лояльности власти действительно снижается. Однако напряжение последних недель дает повод задуматься, как быстро одно может перетечь в другое. Еще до выборов прошли очень резонансные акции многодетных матерей, начавшиеся с трагической истории, – в столице в пожаре погибли пять малолетних детей из семьи, жившей в очень тяжелых условиях. Журналист Сергей Домнин отмечает: ситуация с многодетными тяжелая, примерно 90% семей с четырьмя и более детьми балансируют на границе прожиточного минимума. Власти пообещали всерьез заняться их проблемами (повысить пособия, обеспечить доступным жильем), и, если эти обещания не будут выполнены, очень высока вероятность, что многодетные матери опять выйдут на акции протеста. Однако обращает внимание Домнин и на другое: «В тех регионах, где экономически тяжелее всего, как правило, не протестуют. Протесты последних месяцев, попавшие в объектив СМИ и соцсетей, происходили в регионах достаточно богатых – в Алматы, где медианный уровень доходов домохозяйств на 50% выше, чем в среднем по стране, и в Нур-Султане, где он на 24% выше. Это города, где не только наиболее заметен и ощутим разрыв в доходах; жители этих городов достаточно политически развиты, чтобы прибегнуть к массовым протестным акциям, могут организоваться на площадке какого-либо гражданского проекта или в соцсетях. Экономические предпосылки на переход от протестных настроений к протестным выступлениям оказывают далеко не самое значительное влияние». Большую роль в последних событиях сыграла молодежь. Причем не маргиналы, а люди зачастую с хорошим образованием и социальным статусом. Эта выплескивающаяся на поверхность протестность скорее не ценностная, а поколенческая – «старики достали». И это чувствуется не только на уровне тех, кто снаружи системы, но порой и у молодой части госаппарата. В частных разговорах можно услышать, что те, кто наверху, давно от всего отстали, особенно от информационно-технологического прорыва, и не понимают, как он меняет мир. Сегодня все это быстро переплетается – социальное расслоение, невозможность добиться справедливости, амбиции молодых и «нафталин» наверху. Поэтому, когда прозвучало объявление о транзите, оно было с энтузиазмом воспринято в соцсетях – «наконец-то что-то изменится!» Но на смену надеждам быстро пришло разочарование. Что дальше? Власть, конечно, понимает серьезность ситуации, но как будет реагировать на нее? Почти сразу после инаугурации было заявлено о создании Национального совета общественного доверия при президенте. Шаг в правильном направлении, такая площадка для диалога власти и общества необходима. Но кто будет представлен в совете? Политические партии за исключением социал-демократической абсолютно лояльны власти. Представить, что в совет попадут яркие и критически настроенные представители гражданского сектора, очень сложно. Не получится ли в итоге очередной орган для одобрения действий президентской администрации? Пока власти реагируют на растущее недовольство различными инициативами вроде повышения зарплат и социальных выплат наиболее уязвимым слоям населения. Тоже хороший шаг, но радикально ослабить напряжение он не поможет – зарплата воспитателя в детском саду в Алма-Ате, например, после повышения составляет 70 тыс. тенге (менее 12 тыс. рублей). Экономика страны зависит от цен на нефть даже больше, чем российская, значит, радикального роста благосостояния казахстанцев ждать не приходится. Получается, что ни политические, ни социально-экономические причины роста напряженности в обществе никуда не денутся. С другой стороны, вряд ли стоит ждать, что протесты станут масштабнее. География диктует условия – огромная территория с малой плотностью населения и редкими крупными городами всегда была одним из главных факторов стабильности режима. Следует учитывать и репрессивные возможности власти, и «синдром майдана» – многие казахстанцы боятся масштабных протестов. Вероятно, в ближайшем будущем сохранится ситуация минувшей весны: рост радикализации настроений у активной, но пока небольшой части населения, протесты которой будут купироваться властями. Дальнейшие перспективы зависят от ряда факторов, которые сейчас невозможно просчитать. Самый главный – это здоровье и дееспособность первого президента, который остается главной скрепой политической системы Казахстана и ее работоспособности. Пока транзит власти в стране совершился лишь формально.