Эдуард Бояков: МХАТ — национальный театр. История и современность должны здесь встречаться

Прошло 100 дней с момента назначения на должность художественного руководителя театра МХАТ им. Горького Эдуарда Боякова, известного режиссера и продюсера многих ярких постановок и проектов, в том числе фестиваля "Золотая маска", Московского Пасхального фестиваля, театра "Практика" и других. К этому рубежу новый худрук подходит с обновленным менеджментом, смелыми планами дальнейшего развития и обновления театра. О том, как он будет сопрягать это с репертуарным и творческим наследием, накопленным за три десятилетия руководства МХАТом его нынешним президентом Татьяной Дорониной, как "обеспечит преемственность не на словах, а на деле", Эдуард Бояков рассказал в интервью ТАСС. — Ваши первые 100 дней в должности худрука МХАТа хронологически совпадают с премьерой 14 марта спектакля "Сцены из супружеской жизни" Андрея Кончаловского. Это был сознательный ход с вашей стороны — устроить громкую премьеру под 100 дней? — Ничего специально не планировал. Скорее всего, счастливое совпадение вышло. С Андреем Сергеевичем мы начали обсуждать эту идею еще в ноябре прошлого года, когда разговора о моем назначении в МХАТ не было и в помине. Тогда он участвовал с Гергиевым и Мацуевым в церемонии открытия в Мариинском театре Санкт-Петербургского международного культурного форума с участием президента Путина. Я эту церемонию как режиссер-постановщик ставил, а Кончаловский в ней участвовал как актер. — Актер?! — Ну, не совсем, конечно, хотя мы много шутили на эту тему… Я понимаю масштаб личности Кончаловского, на открытии Культурного форума он говорил о своих учителях и своей молодости. И мы тогда радостно возобновили наше знакомство, которое длится с конца 90-х, когда Андрей активно работал в Мариинке, поставив там, например, великолепный спектакль "Война и мир" Сергея Прокофьева, где блистала молодая Анна Нетребко. Я тогда тоже много работал в Мариинском театре, и мы не раз общались. Так что прошлой осенью мы вновь встретились и сразу стали обсуждать возможные совместные планы. А тут случилось мое назначение. Вот, собственно говоря, и вся предыстория нынешней премьеры. — Что-то еще задумали? — У нас уже есть идеи и для следующей работы. Если, конечно, Андрей Сергеевич захочет оставаться в этом театральном пространстве. Но обсуждать это серьезно будем только после Бергмана, конечно… Пока же Кончаловский говорит, что в нашем театре работают очень хорошие, отзывчивые люди, нет спеси, вредности. Попутно он дает мне весьма мудрые советы, и я с радостью воспринимаю их. — Например? — Как важно сохранять все ценное, что накоплено здесь за годы работы Татьяны Васильевны, обеспечить преемственность не на словах, а на деле. — Но раз новое руководство, то, естественно, подразумевается обновление репертуара театра. Чем при этом руководствуетесь? Убираете из репертуара те спектакли, на которые мало ходят? И в этой связи вопрос: как обстоят дела с посещаемостью в целом? — Нельзя отделять вопрос посещаемости от творческого результата. Нельзя закрывать глаза на посещаемость, говорить, что вот есть такой-то спектакль великого режиссера по великой книге, в нем играет великий артист, а раз вы не ходите на него, то это проблема ваша, дорогие жлобы-зрители. Но нельзя упирать и на обратное: раз люди ходят на спектакль, мы его безусловно оставляем. — То есть не стоит тупо гнаться за посещаемостью в ущерб творчеству? — Именно так. Мы назначены в театр не зрителями, мы назначены профессионалами, экспертами. Это предполагает честное, бескомпромиссное служение художественной правде, поиску художественной истины. И тут я с огромной горечью констатирую, что навык критиковать друг друга, разбирать произведения друг друга в сегодняшней театральной среде — якобы толерантной, открытой, насыщенной — абсолютно утерян. Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Сулержицкий, Таиров, Горький, Чехов, Толстой, поэты Серебряного века очень часто и много разбирали друг друга, не боялись критиковать и стать объектом критики. Не боялись сказать что-то типа: какая это чепуха! Иногда так критиковали друг друга, такие искры шли! Возьмите "Письма о русской поэзии" Николая Гумилева, два тома рецензий на все, что выходило в начале века в русской поэзии. Как будто великий поэт работал своего рода пресс-секретарем, копирайтером какого-то условного издательства. — И что случилось потом? — В советское время этот навык, традиция начали теряться. В том числе и по идеологическим причинам. Люди начали оглядываться, остерегаться. — Кто эти авторитеты? — Не буду предъявлять списка, он возникнет сам, в процессе. Но, например, если тот же Андрей Сергеевич Кончаловский посмотрит спектакль, скажем, Руслана Маликова и скажет: "Эдуард, чепуха!", я приму его мнение к сведению, сделаю выводы. — И тогда? — И тогда получается: если экспертиза совпадает с "мнением" кассы, если то и другое позитивно, значит, спектакль хорош. А если какая-то часть провисает, значит, мы что-то недотянули. — То есть вы просто обязаны ориентироваться на кассу? — Вы же знаете исходное название нашего театра — Московский общедоступный художественный театр. Мы обязаны быть общедоступными, но не в вульгарном, а в высоком демократическом смысле. — Вы интересно рассказали о взаимообмене экспертными оценками сто и более лет назад. Но сегодня, похоже, режиссеры на спектакли друг друга не ходят. — И это катастрофа! Как говорил мне Вырыпаев, Кирилл Серебренников не видел ни одного его спектакля. Я уж не говорю о вовсе маститых мэтрах, те тоже не ходят на постановки друг друга. Но так не должно быть! — Неужели все? — Нет, не все, к счастью. Константин Райкин, например, практически на каждой премьере в "Практике" у нас был. Кончаловский в этом отношении еще одно исключение. Он хорошо знает европейское кино, да и европейский театр тоже, начиная с блестящих мастеров сцены Эцио Фриджерио и Джорджо Стрелера, европейскую философию. Недавно прислал на почту неизвестное для меня эссе Солженицына. Я был просто поражен: какие неожиданно глубокие, публицистические мысли в нем содержатся на тему отношений Традиции и Запада! Я, конечно, приветствую поведение, которого придерживаются Райкин и Кончаловский. — А к вам это относится? — Я лично много смотрю "чужих" постановок. А как же иначе! Я знаю работы Серебренникова и Богомолова, Диденко и Волкострелова, брусникинцев. Современный контекст я знаю неплохо. — У МХАТа давно сложившийся актерский состав, которому хорошо удаются постановки русской классики. В созданном же вами полтора десятилетия назад театре "Практика" классики никакой не ставилось… — Да, я отдаю в этом отчет и буду действовать, конечно, совершенно по-другому. В этом отношении МХАТ совсем иной проект. Но это совершенно не исключает использования того опыта, который накоплен в "Практике". Я буду развивать идею труппы как сердца, центра театрального организма. — Коль скоро у вас будет меняться репертуар, не повлечет ли это за собой приглашения других актеров, "заточенных" на иные, нежели в классических постановках, стандарты? — То, что будет труппа обновляться, это наверняка. Но при этом не планируем никаких агрессивных зачисток, каких-то "квот" увольнения. Моя позиция такова: я должен год как минимум знакомиться с труппой. Это не выжидание такое, после которого последуют "репрессии", а достаточно продолжительное знакомство и получение мною морального права через год сказать кому-то: "Ты не артист МХАТа, уважай мое решение!" Но это непросто дается. И я никогда не буду говорить такие слова ради того, чтобы принять другого актера на работу, освободив для этого чью-то ставку. Такого не должно быть! И я искренне надеюсь пройти этот путь вместе с труппой и сохранить тот принципиальный костяк, который здесь многие годы существует. Но есть один момент. Я очень жестко отношусь к актерской дисциплине, и вот на днях один артист покинул театр — не захотел работать на условиях этой жесткой дисциплины. — Причина? — Я почувствовал запах алкоголя. И внутри театра это обсуждалось активно. Это важно: не просто трудовой кодекс или я непримиримый — сама среда должна формировать отношение. И коллектив среагировал в унисон кодексу и трудовому, и творческому — не поддержали право выпивать на работе. Это важно. Конечно, новые люди будут приглашаться. Но речь, скорее всего, пойдет о единичных случаях; труппа будет точечно обновляться. А во-вторых, будут еще и приглашенные звезды. Как, например, Юлия Высоцкая и Александр Домогаров, которые сейчас в "Сценах" сыграют. Скоро объявим о новом проекте, в который пригласили Ингу Оболдину. Эти звезды будут не в труппе, но они нам нужны. Есть примеры совершенно исключительные, и я об этом скажу сейчас впервые публично. Мы пригласили Надежду Маркину, артистку абсолютно выдающуюся. Я десять лет занимался "Золотой маской", и мои коллеги по этому проекту могут подтвердить, что я никогда так не радовался за все те годы, как в тот момент, когда в 1998 году Надежда получила "Маску" за роль в спектакле Сергея Женовача "Пять вечеров". Она тогда конкурировала за премию с Инной Чуриковой и другими выдающимися актрисами! Надежда работала в великолепной труппе Женовача в Театре на Малой Бронной. Ее роль в "Идиоте" никогда не забуду! И я счастлив сейчас объявить, что Надежда — артистка МХАТа им. М. Горького. — То есть она перешла к вам из другого театра? — Нет, она вообще в театре не работала долго. Тогда, в 1998 году, многие ушли с Малой Бронной вместе с Сергеем Женовачем. И многие прекрасные актеры не вернулись в театр… Хотя Надежда все эти годы снималась в кино. В "Елене" Андрея Звягинцева, например. Я считаю ее настоящим сокровищем, нашим национальным достоянием. Таких актеров, как Маркина, надо беречь. При этом они не требуют — в отличие от медийных персон — никаких похвал и пиара. — Как у вас с посещаемостью? — Есть определенные проблемы. Но никакой катастрофы не наблюдается. Да, посещаемость существенно ниже, чем, скажем, в Вахтанговском театре или МХТ им. А.П. Чехова. Хотя, думаю, что и в МХТ неизбежен период трансформации, связанный с приходом Женовача, которому я желаю всяческих успехов, являясь в целом почитателем его творческих методов, его спектаклей. — Когда это будет достигнуто? — Я обещаю сделать все, чтобы посещаемость приблизилась в 2021 году к 90%. — Да, это задача много труднее, чем стояла перед вами в "Практике" 15 лет назад, когда нужно было заполнить 90 мест. — В первый год там и этот маленький зал не заполнялся. Ведь театр был настолько радикальным по своей стилистике, что публика не сразу его восприняла. Во второй год было лучше, а в третий… 90 билетов на спектакль туда стали стоить столько же, сколько 500 билетов в некоторых государственных театрах. А на отдельные спектакли билеты распродавались за два месяца, за три… В те годы, когда в "Практике" шли лучшие спектакли Вырыпаева, Агеева, Угарова, Маликова, Алферова, пьесы Никифоровой, Дурненкова, Клавдиева, Мошиной, Ретрова, Погодиной, когда работали открытые нами прекрасные художники Перетрухина, Солодовникова, Бахтина, Джагарова, Меликова (которые сейчас выросли до уровня Большого и Мариинского), тогда мы могли бы на один вечер и по тысяче билетов продавать. А ведь были еще и поэтические спектакли. Отсюда пришла популярность "Политеатра", где уже 600 человек приходили на спектакли, а на последний спектакль Happy sixties, посвященный поэзии 60-х, — которым мы закрывали не только "Политеатр", но и Политехнический музей, где начинался капремонт, — три тысячи человек не смогли попасть, стояли у входа, как во времена Есенина или Высоцкого! Мы хотим сделать рабочими все три зала, отдав под спектакли еще и Большой репетиционный зал. Это настоящий шедевр архитектуры. Уникальная деревянная дека со специальным потолком из ценных пород дерева со сложной акустической конструкцией. То есть это акустическая коробка с поворотным кругом! Это, думаю, единственный такой репетиционный зал в стране. Это будет сцена №3. — То есть настанет время сторонних постановок? — Сторонних будет немного. Проблемы большой сцены не решить без сцены №2 и сцены №3. Только в совокупности эти три сцены могут запустить процесс, благодаря которому через два года заполнится Большой зал, где идет наш репертуар. Аренда там будет возможна лишь в порядке исключения. Мы никогда не сдадим Большой зал в аренду ради денег! Будем сдавать Большой зал только под те постановки, которые соответствуют уровню МХАТа. То есть предоставление кому-то нашей сцены автоматически означает, что мы как бы рекомендуем спектакль нашему зрителю, даем ему свой бренд. Мы к аренде очень серьезно относимся, и мы этого не скрываем. — То есть под Киркорова не сдадите зал? — Ни Киркорова, ни Шнура, ни Ольги Бузовой здесь не будет никогда! Ничего личного! Если они не переродятся, конечно. — То есть попсы не будет. А концерты арт-рока, этнической и классической музыки возможны? — Конечно! И оперные представления тоже могут идти. Для этого можно будет иногда использовать и Большой зал с его прекрасной акустикой и оркестровой ямой. Кстати, я уже говорил об этом с Гергиевым. Теперь о Малом зале. Он служит не для "ссылки" туда неуспешных спектаклей, которые не могут продаться на большую сцену, а ровно наоборот. Там зреют зерна, ростки тех явлений, которые, победив во внутренней конкурентной борьбе, выйдут на большую сцену. Так устроен West End в Лондоне и Бродвей в Нью-Йорке. Суперхиты, в которых заняты Кевин Спейси, Эдвард Нортон и другие звезды, возникали как экспериментальные работы на малых сценах, называемых Off Broadway. А есть еще и Off-Off Broadway с еще более смелыми сценическими площадками… — …объявившими и вовсе тотальную войну коммерческому театру… — Да, и то же самое в Лондоне, в Сохо происходит, где есть театры на 80 мест, я их прекрасно знаю. Да и Royall Court начинался там не с того дворца, который у этого театра сейчас имеется. Все большие театры там питаются маленькими студиями. А самые большие театральные комплексы внутри самих себя имеют такие студии. То есть, хочу сказать, малая сцена — это полигон, и туда должны стремиться самые большие любители нашего театра, самые верные зрители, потому что у них есть шанс увидеть сегодня завтрашнего Женовача, завтрашнего Додина или Бутусова, будущего Гинкаса. И тогда переход на большую сцену будет естественным. В обычном алгоритме мы видим это так: режиссер интересный, он справляется, и тогда следующую постановку дадим ему делать на большой сцене. — Сцена №3 как видится? — Она будет отличаться от первой и второй принципиально. В то время как сцена №2 будет отдана молодым режиссерам и драматургам, а сцена №1 — уже состоявшимся режиссерам и продюсерам, притом желательно в одном лице (все-таки 1350 мест — это продюсерский театр априори), сцена №3 будет совсем иной. Как и Большой зал, сцена №3 представляет собой совершенно уникальное акустическое пространство с поразительными характеристиками, со специально спроектированными стенами, потолком. Так вот ее мы отдаем междисциплинарным студиям. Там будет царить поиск, экспертиза, эксперимент, встреча людей, которых пока еще не принято считать главными в театре. Это художники, музыканты, поэты, философы… — Как это проявится на практике? — Один вечер в неделю будет отдан философам, один — поэтам, еще по одному — драматургам, музыкантам этнического направления, музыкантам авангардного и музыкантам классического направления. Да, еще и художникам один вечер предоставим. Каждый вечер туда будем приглашать зрителей. То есть днем эта сцена работает как репетиционная, а вечером мы открываем ее для зрителя по тем направлениям, которые я назвал. Кстати, там и детские проекты будут представлены. Другими словами, это будет площадка междисциплинарного диалога. — Возвращаясь к вашим творческим планам, подкину идею. На будущий год приходится 150 лет со дня рождения Ленина. Вы ничего не планируете в связи с этим? Помню, у вас в "Практике" шла прекрасная пьеса Игоря Симонова "Девушка и революционер" о том, как и где провел ночь Октябрьского переворота Сталин. А здесь, во МХАТе, в 70-е годы ставилась — самим Олегом Ефремовым — пьеса Михаила Шатрова "Так победим!", причем роль Ленина там играл Александр Калягин. — Спасибо за неожиданный вопрос-реплику. Надо подумать. Естественно, ничего механического не будет. Если ко мне Зюганов придет, даст пару миллионов долларов и при этом скажет: "Ты полностью творчески свободен и можешь высказаться на тему нашего вождя", что ж, может, я и приму его предложение. Ну а если серьезно, то тема исторической пьесы нам представляется очень важной. Это тоже одна из составляющих миссии МХАТа. Я часто повторяю: МХАТ — это национальный театр. История и современность должны здесь встречаться. Беседовал Евгений Верлин