В послепетровские времена в России продолжилось торжество антирусской элиты

Heritage Image Partnership Ltd/Alamy Stock Photo/Vostock photo В послепетровские времена в России продолжилось торжество антирусской элитыВсе, кто когда-либо знакомился с отечественной историей ХVIII столетия, отмечали неоднородность сформировавшейся в России правящей прослойки. Общим местом в литературе является восприятие борьбы в верхах в контексте так называемых инородческой и «русской» партий. Если касательно первой все предельно ясно, то этого никак нельзя сказать о второй, поскольку о «русском» тут можно говорить с большой натяжкой. В этом серьезное упущение историографии, не осознавшей, а точнее, не желавшей осознавать, что под «русской» в действительности замаскирована малороссийско-польская партия. Кто, в самом деле, в ней коренные русские – уж не Феофан ли Прокопович со Стефаном Яворским и целой россыпью им подобных, довершивших уничтожение нашей веры? Да и среди «птенцов гнезда Петрова» помимо иностранцев немало украинско-польских лиц, без тени сомнения объявленных русскими. Вспомним сына органиста из Литвы П. И. Ягужинского, назначаемого то на один, то на другой высокий пост. Вице-канцлера, затем и канцлера Г. И. Головкина: его мать и мать Петра – двоюродные сестры Раевские. Возьмем кабинет-секретаря А. В. Макарова: уроженец Вологодщины попал в поле зрения государя по способностям, но удержался в высшем свете благодаря женитьбе на П. Ладыженской, которая сделала его там своим. Украинский колорит Вообще, «русских» представителей в верхах отличало открытое пренебрежение ко всему русскому в московском понимании этого слова, причем в этой ненависти они полностью смыкались с инородческой партией. Преследование староверия, уничтожение народных культур – все это их совместные «славные» дела. Конкурировали же они за придворное влияние, за властные преференции, за доступ к материальным ресурсам, т. е. за возможность грабить Россию. Украинско-польская партия, именуемая «русской», осуществляя «духовное руководительство» страной, претендовала на более солидный куш по сравнению с западниками. Петровская эпоха определенно разочаровала ее, отсюда едва скрываемые обиды на царя-реформатора, всегда тлевшие именно в этом элитном сегменте. Не стоит забывать, что железная рука Петра I не позволяла противоречиям в верхах проявиться в полной мере, но после его смерти они выплеснулись наружу. Украинско-польская партия собиралась отодвинуть иностранцев‑западников, занявших видные аппаратные позиции, на второй план. Большие надежды давало в этом смысле царствование юного Петра II, который под влиянием окружения симпатизировал прежним порядкам, существовавшим до его знаменитого деда. Только речь не заводилась о возврате к дониконианской эпохе, о пересмотре церковных «завоеваний». В планы «русской» партии с украинско-польским нутром подобное, конечно, входить никак не могло. Просто она жаждала снова окунуться в атмосферу, где понаехавшая иностранщина не занимала бы ключевых мест у кормушки. Не случайно двор Петра II удалился из прозападного Петербурга в Москву: сначала под предлогом коронации, а затем пошли разговоры, что молодой император намерен вообще остаться в Первопрестольной. Аристократия, еще толком не обжившаяся в столице, потянулась в свои прежние московские особняки. В сентябре 1729 года в Москве состоялась помолвка императора с княжной Долгоруковой, причем празднество было не лишено украинского колорита. Карету невесты сопровождали гайдуки в национальных одеждах. Но главное – это политический поворот в отношении Малороссии, коей занялись с таким энтузиазмом, будто более срочных дел не существовало. Украинским полковникам и старшинам правительство принесло извинения за историю с обнаглевшим гетманом Полуботком, затем вновь подтвердило отказ от налогов, что всех обрадовало. Восторг вызвало упразднение ненавистной украинцам Малороссийской коллегии. Устроенная в ней ревизия выявила многочисленные нарушения, к ответственности потребовали привлечь председателя коллегии Вельяминова. Новым гетманом избрали заслуженного миргородского полковника Данилу Апостола. Один из его сыновей воспитывался в вельможном Петербурге, зять В. Кочубей стал полтавским полковником; наследники этого «страдальца от российского гнета» превратятся в богатейший и влиятельный княжеский род. Ободренный гетман Апостол и не думал останавливаться, для чего направился в Москву, где около года проживал при царском дворе. Плодом его стараний стали так называемые «решительные пункты», т. е. резолюции правительства на поданные петиции. Ими подтверждались «права и вольности», а также намечались новые, упорядочивалось судопроизводство, причем документ изобиловал ссылками на Богдана Хмельницкого. К этому времени тот становится символом русско-украинского единства, а роль предателя закрепляется за Мазепой. Апостол усилил гетманское управление, не «ломясь в открытую дверь», в отличие от своего предшественника Полуботка, испытавшего крутой нрав Петра Великого за чересчур развязное поведение. Перспективная вдова Внезапная кончина в 1730 году молодого Петра II не остудила желания продвигаться в сторону польской управленческой модели. Именно по примеру Речи Посполитой задумывалось ограничение монархии в конституционной форме с ведущей ролью аристократического меньшинства. Короновать в этом государственном формате намеревались бабку Петра II, первую супругу Петра Великого Евдокию Лопухину, которую тот заточил в монастырь. При внуке она обрела волю и почет, а по его смерти оказалась единственной прямой наследницей престола, от которого, правда, наотрез отказалась. Тогда и возникла кандидатура племянницы Петра I Анны Иоанновны – вдовы герцога Курляндского, проживавшей в прибалтийской Митаве. Дочь умершего в 1696 году брата Петра Ивана Алексеевича (Милославского) стала инструментом в дипломатических играх. Анна Иоанновна – первая из дома Романовых, выданная Петром I за рубеж, за правителя Курляндии, дабы закрепить там российское влияние. Предлагая ей престол, рассчитывали, что оторванная от московских дел герцогиня будет не менее удобным орудием для аристократических затей, чем скоропостижно почивший Петр II. В образованный Верховный тайный совет вошли четыре представителя семейства Долгоруких, три Голицыных, а также Г. И. Головкин и А. И. Остерман, которые вступили в переговоры с Анной. Очень любопытна ее родословная, о которой стараются лишний раз не вспоминать: по матери она из рода Салтыковых, ее прапрадед Михаил Глебович Салтыков в Смутное время начала ХVII века входил в посольство к польскому королю Сигизмунду III с просьбой дать сына Владислава на московское царство. Правление Анны Иоанновны вошло в русскую историю как период так называемой бироновщиныHeritage Image Partnership Ltd/Alamy Stock Photo/Vostock photo Прадед Петр Михайлович растерзан за преданность полякам, а дед сначала послужил новой родине, т. е. Польше, а затем, взвесив за и против, перебрался к Романовым, крестился в православие, приняв имя Федор; его дочь Прасковья Федоровна и была матерью будущей императрицы. Казалось бы, с точки зрения государственности такая репутация, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Однако по меркам романовской элиты это не так: достаточно вспомнить деятельность патриарха Филарета (Романова) и других бояр, так что запятнанные потомственным предательством Салтыковы немногим отличались от этих «патриотов». Как известно, попытки «верховников», т. е. Долгоруких и Голицыных, узурпировать власть не увенчались успехом. Украинско-польская партия представляла собой развитый элитный слой с неодинаковыми интересами, к тому же верховенство двух семей раздражало не только ее. Взошедшая на престол Анна Иоанновна сразу оказалась в эпицентре соперничества различных группировок. Ядро ее сторонников, требовавших отмести монаршие ограничения, составили ободрившиеся родственники новой императрицы Салтыковы, почтенный фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, генерал-прокурор П. И. Ягужинский, церковный гуру Феофан Прокопович. К ним, естественно, присоединились и митавцы Р. Левенвольде и Э. Бирон, преисполненные планов на грядущее. Напору желающих сохранить влияние или дорваться до трона «верховники» противостоять не могли. Тем более что их узкий круг быстро дал трещину в лице А. И. Остермана, чья семья была близка Анне Иоанновне. Его родной брат Дитрих являлся любимым учителем будущей императрицы: переписку с ним она никогда не прерывала. Неудивительно, что именно опытнейшему царедворцу Андрею Остерману Анна поручила координировать интригу, которая привела бы ее к самодержавному правлению. Еще один «верховник», Г. И. Головкин, чья дочь была замужем за Ягужинским, также дистанцировался от Долгоруких и Голицыных. В результате они потерпели полное фиаско: все Долгорукие были арестованы, их обвинили в преступном отношении к покойному Петру II, чье здоровье расстроили частые охоты и увеселения. Голицыных оставили на свободе, отправив управлять далекими сибирскими областями. «Облепили двор и престол» Когда же все это утряслось, то быстро выяснилось, что проигравшим оказалось украинско-польское лобби. Симпатии Анны были на стороне немцев: остермановские уроки и остзейские будни не прошли бесследно. Как писал В. О. Ключевский, инородцы в это царствование посыпались в Россию, «точно сор из дырявого мешка, облепили двор и престол, забрав все доходные места в управлении». Правда, в последнее время утверждения о немецком засилье в тот период ставятся под сомнение, хотя все же нельзя отрицать, что тогда наряду со старыми петровскими кадрами (Минихом, Остерманом и др.) верхний элитный слой накрыла волна нового немецко-прибалтийского призыва. Наиболее известны Бирон, Левенвольде, Кайзерлинг, Корф, Ливен, Беверкам и др. Лишь у нас эти западноевропейские выходцы средней руки смогли возвыситься, став основателями видных дворянских родов. Достаточно сказать, что дед всемогущего фаворита императрицы Бирона был конюхом герцога Курляндского, отец служил на незначительной должности в польской армии, а вот внуку выпала честь рулить Россией. Заметим, что торжество инородческой партии для украинско-польских конкурентов оказалось неожиданным. Тем более что начиналось все оптимистично: при восшествии на престол Анна сразу сделала ряд новых фискальных поблажек для Малороссии, упразднив десятины с табака и меда, отменив сборы с мостов и перевозов, уменьшив тяжести военного постоя. Но в 1732 году последовал переезд двора в Петербург, наступила эра Бирона, Остермана, Миниха, Левенвольде и им подобных, коим Украина была глубоко безразлична. В созданном кабинете министров (правительстве) разворачивалось соперничество этих двух сил, причем Анна все-таки старалась сохранять баланс. Вот почему нельзя говорить о безраздельном господстве немцев. Некоторые современные ученые справедливо указывают на противовесы «душе» кабинета Остерману: сначала в этом качестве выступал канцлер Головкин, после его смерти Ягужинский, затем А. П. Волынский. Ошибка здесь только в том, что эти перечисленные оппоненты инородцам традиционно принимаются за русских. В действительности костяк этих «русских» – украинско-польская знать со своими видами на грабеж того народа, именем которого они надежно прикрылись. Их ненависть к иноземцам – это не боль за униженную и оскорбленную страну, а негодование таких же колонизаторов за упущенный гешефт и недополученные материальные блага. Именно этим объясняется «патриотизм» группы Волынского, бросившей открытый вызов Бирону, с одной стороны, и Остерману – с другой. Посмотрим, кто эти исконно русские дворяне: Еропкин – из смоленского княжеского рода, Саймонов – из клана Раевских (троюродный брат матери Петра), Хрущев, женатый на польской девице Колтовской, затесался сюда и прибалтиец Эйхлер, обиженный за что-то на Остермана. Те же элитные расклады мы видим и в гвардейских полках, чей статус с петровских времен сильно возрос. Преображенский полк возглавляли: родственник императрицы С. Салтыков, В. Нейбуш, Н. Трубецкой, Л. Гессен-Гомбургский, И. Альбрехт, А. Лукин. При Анне Иоанновне созданы еще два привилегированных полка, Измайловский и Конный. Их офицерский состав комплектовался из европейско-прибалтийских кадров, а младший состав набирался главным образом из украинцев. В общей сложности из 120 офицеров Измайловского и Конного полков свыше трети принадлежали к иностранцам, а до половины остальных – к украинскому шляхетству. Вот из кого реально формировался командный состав ударных воинских подразделений. Конечно, попадались там и местные, как, например, один из шефов Семеновского полка А. И. Ушаков, затем глава зловещей Тайной канцелярии. Однако они растворялись в украинско-немецкой камарилье, задававшей тон. Отсюда становится понятным, почему российская армия так легко шла против населения, безжалостно подавляла вспышки недовольства, проводила карательные операции. Наши народы всегда оставались чужими для этих господ, относившихся к ним как к второсортным, обязанным рабски обслуживать их благополучие. Добавим еще, что низший командный состав, наиболее тесно соприкасавшийся с рядовыми солдатами, формировался из кантонистов, т. е. детей рекрутов, фактически выросших при казармах, в военных поселках. Они взрослели полностью оторванными от населения, с которым их ничего не связывало, и становились послушным орудием в руках украинско-польско-немецкого комсостава. Отметим, царствование Анны Иоанновны не приветствуется «незалежными» историками, считающими, что императрица проявляла непочтительность к Украине. Указывают на восстановление Малороссийской коллегии после смерти гетмана Д. Апостола в 1733 году. Вновь учрежденная коллегия состояла из шести человек: трех украинцев и трех великороссов. Давайте перечислим имена: А. Шаховской, Я. Лизогуб, А. Барятинский, В. Гурьев, М. Забела, А. Маркевич. Человек, не погруженный в исторические изыскания, не сможет точно определить, кто тут пострадавший, а кто – оккупант. Перед нами типичное украинское переплетение со своими отношениями, обидами. Также вспоминают церковные дела, когда опале подвергся ряд представителей малороссийского духовенства, прочно осевших на ключевых местах в иерархии. Однако душой прокатившихся в 1730-х годах архиерейских процессов был Феофан Прокопович, чьи протестантские замашки импонировали немецкой партии. Как метко заметил А. В. Карташев, параллельно «бироновщине» в церкви господствовала «феофановщина». Но это ни в коем случае не означало какого-либо потепления к местным уроженцам. Елизаветинская «оттепель» Недовольство Анной Иоанновной только усиливается при сравнении с царствованием Елизаветы Петровны, когда в стране наблюдался настоящий украинский расцвет. Потому-то это время любимо романовским официозом, воспевающим торжество «русской» партии, чей час пробил. На самом деле восшествие на трон «русской» надежды настолько далеко от образцов патриотизма, что об этом нельзя промолчать. При Анне Иоанновне молодая принцесса вела себя тихо, не проявляя политических амбиций. Но после смерти императрицы втянулась в соперничество различных группировок, причем в союзе не с кем-нибудь, а с Бироном. Тот, став поначалу регентом, мечтал закрепиться у трона, подумывая о женитьбе своего сына на дочери Петра I, чтобы породниться с царствующим домом. Однако бироновские планы рухнули вместе с его арестом: на престоле оказалась племянница Анны Иоанновны принцесса Анна Леопольдовна с малолетним сыном, ставшая вместо него регентшей. Власть перетекала к Брауншвейгскому семейству, что уже не устраивало Францию и Швецию, имевших свои виды на Россию. Они-то и предложили Елизавете добыть трон посредством переворота. Шведы развязали войну с Россией, заявив о защите петровского потомства, имея в виду не только Елизавету, но и герцога Голштинского – внука Петра I, одновременно внучатого племянника шведского короля Карла, разгромленного под Полтавой. Французское посольство в Петербурге, где плелись нити заговора, снабжало принцессу деньгами для раздачи гвардейцам. Ее доверенными лицами в этой среде стали Грюнштейн и Шварц, навербовавшие около тридцати преображенских офицеров, готовых «за матушку Елисавету Петровну хоть в огонь, хоть в воду». В этой неспокойной обстановке регентше Анне Леопольдовне посоветовали для укрепления позиций короноваться. Назначенная на 9 декабря 1741 года церемония не состоялась: за две недели до нее произошел дворцовый переворот в пользу Елизаветы Петровны. Взойдя на престол, та немедленно вступила в мирные переговоры со Швецией, освободила пленных, объявила наследником герцога Голштинского, превратившегося после крещения в Петра Федоровича. Ободренные шведы готовились принять большую часть Финляндии с Выборгом. Но Елизавета повела себя иначе, вдруг заявив, что не отдаст ни пяди земли, завоеванной ее отцом. Вместо территориальных уступок она объявила войну изумленным шведам, которые уже отвели армию на зимние квартиры. Также внезапно наступило и охлаждение с Францией, которая немало сделала для Елизаветы. Ситуация чем-то напоминала начало ХVII века, когда Лжедмитрий I усилиями польского короля сел на российский трон, после чего утратил интерес к своему благодетелю. Разница лишь в том, что самозванец не успел расправить патриотические крылья, а Елизавета «пролетала» на них двадцать лет. Иностранная помощь, как видим, нисколько не помешала ей предстать в образе патриотки. Видные представители немецкой партии потеряли высокие посты, Миних и Остерман были отправлены в ссылку, об уже арестованном Бироне никто и не вспоминал. Были вызваны из опалы оставшиеся в живых Долгорукие, включая невесту Петра II. Кстати, супруга казненного в 1737 году главы клана Долгоруких – Ивана Алексеевича – удалилась не куда-нибудь, а в Малороссию, коротая дни старицей Киево‑Флоровского монастыря. Также возвращена свобода и осужденным по недавнему делу Волынского. Елизавета после коронации весь 1742 год оставалась в Москве, а затем направилась в поездку по Украине. Всем этим искренне восхищалась историография, не устававшая повторять «мантру» о наступившем русском возрождении. Императрица Елизавета Петровна хоть и опиралась на помощь иностранцев, тем не менее осталась в памяти народной как «патриотка» (на акварели Александра Бенуа она изображена во время прогулки по Москве)Lebrecht Music & Arts/Alamy Stock Photo/Vostock photo Антирусская «элита» Здесь мы вновь сталкиваемся с краеугольной чертой романовского официоза, когда за русскую принимают типичную украинско-польскую публику. Например, маститый С. М. Соловьев уверенно описывал лидеров «русской» партии: поляка Юшкевича, преобразившегося в архиепископа Амвросия Вологодского, а потом и в митрополита Новгородского, архимандрита Заиконоспасского монастыря Кирилла (Флоринского), обер-прокурора Синода Я. Шаховского, начальника гетманской канцелярии А. Безбородько, приветствовавших падение иностранцев и превозносивших елизаветинское царствование. Истинным украшением патриотического крыла явился фаворит императрицы А. Разумовский: черниговский певчий, оказавшийся при дворе и пожалованный в генерал-фельдмаршалы, не участвуя ни в одной битве. Его младший брат в возрасте 22 лет стал украинским гетманом, а их мать приютилась фрейлиной у Елизаветы. Киевская духовная академия составила для семейства Разумовских гербовник о происхождении от литовского правителя Гедимина на трех языках – латинском, польском и славянском, т. е. даже не сочли нужным использовать русский. Неудивительно, что при господстве такой «русской» партии Малороссия очутилась в еще более привилегированном положении. С украинцев списывались все недоимки по содержанию войска, казаки отпускались по домам, в Запорожье за счет казны раздавалось денежное и хлебное жалованье, не производились рекрутские наборы. Петербургское правительство, называемое «незалежными» историками оккупационным, оберегало Малороссию от крепостного права, в то время как по всей стране крепостничество не просто укреплялось, а приобрело уродливые, кощунственные формы. В Тайной канцелярии расследовались дела по оскорблению украинско-польских выходцев в высших эшелонах власти, особенно свирепствовали за оскорбление Разумовского и его родни. «Русское» возрождение ознаменовалось усилением гонений на староверов, т. е. действительно исконно русских людей, оказавшихся в оккупации на своей родине. Нетерпимость к ним отличала не только высших иерархов, но и саму императрицу; с 1745 года запрещалось употреблять само слово «староверцы». Такие же гонения обрушились и на мусульманские народы нашей родины. Варварский указ 1742 года предписывал разрушение мечетей в Поволжье и запрет на строительство новых. В народной памяти татар и башкир навсегда остался местный епископ той поры Лука (Канашевич), благословлявший карательные экспедиции против населения. Добавим, этого деятеля также причисляют к «русским». Эта элита была настолько чужда коренному населению и ориентирована не на него, что некоторые свидетельства того времени просто шокируют. Вот, например, как попал в высший свет будущий фаворит Екатерины II Григорий Орлов. Будучи поручиком пехотного полка, он принимал участие в Семилетней войне 1756–1763 годов с Пруссией. После одного из столкновений в плен попала группа немецких офицеров, однако обращение с ними их российских визави удивляет. Несмотря на гибель наших солдат-рекрутов, прусским чинам был устроен дружеский ужин. Среди плененных оказался флигель-адъютант прусского короля Фридриха II, удостоенный особенно теплого приема. Его с почестями отправили поправить здоровье в Кенигсберг в сопровождении двух российских офицеров, одним из которых оказался Орлов. После лечения они отправились в Петербург, по дороге сдружились, и по прибытии в столицу прусский деятель рекомендовал Орлова адъютантом к П. И. Шувалову, фактическому тогдашнему премьер-министру. Очутившись благодаря тому при дворе, Орлов попал в поле зрения Екатерины, а затем и в ее фавориты. Согласимся, такую историю невозможно представить, например, в Великую Отечественную войну, когда схваченного адъютанта Гитлера торжественно приветствовали бы, а тот устраивал бы советских офицеров в аппарат ЦК ВКП (б) или Совмина! Абсурдность подобного очевидна, однако если в имперскую эпоху такое имело место, то стоит задуматься, насколько ясны наши представления о правящей элите того времени.