Кто ел досыта в блокадном Ленинграде: правда и миф

Эту годовщину снятия блокады Ленинграда страна в очередной раз отмечает ожесточенным историческим спором. Подхлестнул его резонанс вокруг фильма режиссера Алексея Красовского «Праздник», который пощекотав национальные раны, тем не менее совершенно не раскрыл заявленную тему: разделила ли всё-таки советская элита военные тяготы с народом, от имени которого она так охотно выступала. Дискуссия о неравномерности и даже несправедливости распределения продуктов в блокадном Ленинграде, как известно, не нова. Наиболее популярны крайние точки зрения, продвигаемые ангажированными историками «сталинистского», «либерального» или монархического толка. Мы не будем обсуждать художественные особенности «Праздника» и цели, поставленные режиссером этой картины. Мы попробуем понять, как было самом деле и возможен ли хотя бы сегодня общий взгляд на этот вопрос. «Пиры Жданова» В общем-то разница в снабжении рядовых граждан и привилегированного контингента не оспаривается никем, хоть порой признается с известным скрипом. Вопрос в широте контингента, существенности и обоснованности этого самого разрыва в условиях жизни. Обычно наименьшие сомнения вызывают сведения о пирах партийной верхушки Ленинграда, особенно первого секретаря обкома Андрея Жданова, который по некоторым сообщениям, питался в осажденном городе ананасами и пирожными. Номенклатура? Ну уж эти-то точно себя не обижали. О питании Жданова много писала филолог и историк Юлия Кантор. В 2013 году в правительственном издании «Российская газета» вышла ее очередная статья. «В правительственной столовой было абсолютно всё, без ограничений, как в Кремле. Фрукты, овощи, икра, пирожные. Молоко и яйца доставляли из подсобного хозяйства во Всеволожском районе. Пекарня выпекала разные торты и булочки», — это дневник сотрудника столовой Смольного. Из воспоминаний ленинградского инженера-гидролога: «Был у Жданова по делам водоснабжения. Еле пришёл, шатался от голода… Шла весна 1942 года. Если бы я увидел там много хлеба и даже колбасу, я бы не удивился. Но там в вазе лежали пирожные», — передает Кантор слова очевидцев. Наиболее ходовой контраргумент в связи с этим отрывком: у Андрея Жданова якобы был тяжёлый диабет и сладкое он есть не мог. Это, кстати, повторял министр культуры Владимир Мединский. Но откуда такая информация? Перед самой войной у Жданова пошатнулось здоровье, был констатирован повышенный уровень глюкозы в крови, что действительно может указывать на диабет второго типа. Но был ли он диагностирован, уточнить корреспонденту News.ru по открытым источникам не удалось. А это важно: ведь только в этом случае ему могла быть прописана диета без сладкого. Если же он был болен диабетом, но диеты не придерживался, то его преждевременная смерть на фоне других болезней тем более объяснима. Кстати, многие диабетики специально держат под рукой сладкое, на случай резкого падения уровня сахара, грозящего потерей сознания. Так что аргумент про болезнь вовсе не безупречен. Проблема с версией о «пирах», как и с многими острыми сюжетами о возмутительном расслоении в осажденном Ленинграде, другая: на каждое воспоминание есть как минимум одно или больше, которые его прямо или косвенно опровергают. Например, бывший директор Большого драматического театра Геннадий Суханов, рассказывал, что в годы Блокады был близок к сотрудникам обкома и ничего не слышал о чревоугодии первого секретаря: «Я не мог заглянуть к Жданову в кабинет, но однажды видел его в коридоре Смольного в то время. Он был, как все мы. Серого цвета френч, пустой, лицо чисто выбритое, немного одутловатое, мне еще показалось, что у него была водянка. Вид у него был плохой. Он был не такой толстый, каким был до этого кошмара». В феврале 1944 года, сразу после снятия Блокады, в Ленинград попал шеф московского бюро «News-YorkTimes» Гаррисон Солсбери. Там он виделся и разговаривал с Андреем Ждановым. По словам Солсбери, тот не выглядел особенно сытым: «Глубоко запавшие, угольно-темные глаза горели; напряжение испещрило его лицо морщинами, которые резко обострились, когда он работал ночи напролет (…) Ему приносили еду на подносе, он торопливо её проглатывал, не отрываясь от работы, или изредка часа в три утра ел по обыкновению вместе с одним-двумя главными своими помощниками». Солсбери описывает и паёк высшего партийного руководства Ленинграда, но приводить его вряд ли имеет смысл, очевидно, что, если оно и питалось на порядок лучше остального населения, то от иностранного журналиста это скрыли. Зато он свидетельствует, что обитатели Смольного были явно физически истощены, хоть и далеки от дистрофии. Оператор центрального узла связи в Смольном Нейштадт, тоже свидетельствовал, что не видел там банкетов. Один раз при нём руководство города отмечало всю ночь напролет годовщину Октябрьской революции: «К ним в комнату мимо нас носили тарелки с бутербродами … Но каких-то там излишеств не помню». Очевидно, что Жданов обеспечивался лучше, чем массы. В отличие от них, голодная смерть ему не грозила. Есть свидетельства и о чрезмерном изобилии на его столе. Но от свидетельства до исторического факта очень большое расстояние. «Говоря о том, как питались в блокадном Ленинграде, нельзя не затронуть тему источников, — рассказал News. ru историк Михаил Пискунов. — Дело в том, что мы не знаем, как конкретно питались Андрей Жданов или Алексей Кузнецов (второй секретарь обкома, — News.ru). Делопроизводственная документация Смольного историкам по-прежнему в значительной части недоступна, её заменяют общими сводками или косвенными источниками — партийного, военного или личного характера. Истории о „персиках“ или „ромовых бабах“ на столе Жданова как раз из последних: дневников, писем, интервью. Зачастую в своих дневниках люди передают важные для них бытовые мелочи — слухи, сплетни, фантазии. Особенно это касается темы еды в блокадном Ленинграде. Для ленинградцев, особенно в тяжелую зиму 1941/42 гг., еда стала темой номер один, на которую было обращено максимум внимания и воображения. Подобно тому, как сегодня простые люди фантазируют о быте олигархов или высших силовиков, от которых они максимально удалены, так 75 лет назад циркулировали слухи о том, что едят Жданов, Кузнецов или Попков». Санатории для партийцев Часто приводятся выдержки из дневника инструктора отдела кадров горкома ВКПб Николая Рибковского: «С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак — макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед — первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой». Это декабрь 1941 года, почти пик голода. И запись от 5 марта 1942 года. «Вот уже три дня как я в стационаре горкома партии (…) Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещь, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао…». Этот стационар — реабилитационное отделение Ленинградской больницы № 31 имени Свердлова. Таких стационаров открывалось довольно много. Только с января по март 1942 года через них прошло 64 тысячи человек, разных статусов и профессий. Обычно туда помещали по заявлению начальника предприятия, если ценный сотрудник от голода терял работоспособность. Легко допустить, что для партийцев условия были отдельные — как госпитализации, так и содержания. С этим дневником главная проблема одна: он полностью нигде не опубликован и найти его никому не удаётся. По сети и материалам прессы ходят только выдержки из статьи, в которой он, опять же весьма частично, был опубликован. Её написала в 1998 году доктор философских наук Наталья Козлова, которая почему-то единственная получила доступ к такому важному историческому документу. Сама Козлова пишет, что нашла дневник в так называемом Центре документации «Народный архив». Он создан в 1988 году по инициативе группы студентов и преподавателей исторического института и при поддержке Фонда Сороса. Целью было собирать материалы и документальные свидетельства о советским периоде «которыми пренебрегают государственные архивы». Трудно сказать, почему государственные архивы могли пренебрегать такими ценными источниками в самый разгар перестройки и разоблачений преступлений советского режима. Особенно это странно, если верна информация, что главным вдохновителем создания «Народного архива» был один из лидеров перестройки Александр Яковлев, в конце 80-х годов член Политбюро ЦК КПСС, который, думается, дверь в любой госархив мог открыть левой ногой. Сейчас «Народного архива» нет, а его собрание якобы было передано Российскому госархиву новейшей истории — почему, опять же непонятно, так как, по сути, это архив КПСС, где из частной документации хранятся разве что мемуары генсеков. Несколько историков-любителей, преследуя целью разоблачение дневников Рибковского попытались найти их там, но не смогли. Следы этого документа, возможно уже утеряны навсегда. Если он вообще когда-либо существовал. Возможно его нахождение могло бы дать очень многое, так как в нем содержатся достаточно непротиворечивые и конкретные указания на привилегированный образ жизни партийных работников. Ромовые бабы Известны споры вокруг фотографии, сделанной якобы в Ленинграде во время блокады, на которой изображен кондитер с противнем полным ромовых баб. Писатель Даниил Гранин говорил, что был в шоке, когда увидел эту фотографию. «Итак, в разгар голода в Ленинграде пекли ромовые бабы, венские пирожные. Кому? Было бы еще простительно, если бы ограничились хорошим хлебом для командования, где поменьше целлюлозы и прочей примеси. Но нет — ромовые бабы! Это, согласно рецепту: «На 1 кг муки 2 стакана молока, 7 яиц, полтора стакана сахара, 300 г масла, 200 г изюма, затем по вкусу ликер и ромовая эссенция. Надо осторожно поворачивать на блюде, чтобы сироп впитывался со всех сторон», — писал он в своей последней книге «Человек не отсюда». Там же Гранин пишет, что фотографировать производство ромовых баб в блокадном Ленинграде было нельзя, это была военная тайна, за это сразу попадали в лапы СМЕРШ. Именно поэтому, по его словам, такие фотографии никогда не могли попасть в советскую печать. Но буквальном двумя абзацами ниже он же рассказывает, что во время блокады работник ТАСС Михайлов был послан на кондитерскую фабрику «для начальства», где и сделал эту фотографию. Далее он пересказывает версию, с которой сам соглашается, что таким образом начальство хотело показать читателям газет, что «положение в Ленинграде не такое страшное». Гранин называет это циничным заказом пропаганды, не имевшей нравственных запретов. Но как два соседних утверждения сходятся друг с другом? Была ли эта фотография засекречена или напротив сделана в интересах пропаганды? Работник современного пропагандистского фронта министр Владимир Мединский в ответ на эту книгу накинулся на Гранина с обличениями. Трагедия в том, что против Гранина — Мединский, хочется закрыть глаза на любые неувязки в словах первого. Оппозиционная интеллигенция оказалась пленником этого выбора и предпочла сторону Гранина. Но история этой фотографии вовсе не настолько изучена, как это преподносят оппоненты Мединского. Главная неопределенность в датировке. Предположительно её, вместе с фотографиями из цехов по производству блокадного хлеба, нашли в архиве фотокора ТАСС Алексея Михайлова, про которого ходил слух, что он погиб в 1943 году. Из этого либеральными историками делался вывод, что фото с ромовыми бабами было сделано до этого времени, то есть пока держалась блокада. Однако по данным Санкт-Петербургского Союза журналистов, Михайлов не погиб и проработал в том же ТАСС до 1960 года, от чего уверенность в датировке рассыпается. То есть остается вольная интерпретация, которую тот же Мединский в споре вокруг фотографии и брал на вооружение: мол, «она сделана не в блокадное время — я так считаю, потому что так выгодно России». Читалось продолжение: «а вы считаете по-другому, потому что вы против России». Цинично, но небессмысленно, ведь его противники действительно не свободны от идеологического фактора. В том числе и Даниил Гранин, который внеидеологичным человеком не был никогда: сначала он получал премии за коммунистическое воспитание турдящихся (последнюю — медаль «Серп и Молот» он получил в 1989 году), а потом подписывал письмо с призывом запретить любые коммунистические движения. Внезапно точная датировка этой фотографии — 12 декабря 1941 года возникает у патриотического, просоветского (при этом гражданина Финляндии) писателя-публициста Баира Ирчичеева. Забавно, что он как раз выступает против так называемых «спекуляций» с использованием этого фотосвидетельства. Он в общем-то вполне логично заявлял, что никаких доказательств, что эти ромовые бабы готовились именно для верхушки, и тем более с соблюдением рецепта, а не были суррогатом — не представлено. В то же время, по его словам, какое-то мизерное количество кондитерских изделий в Ленинграде производили, на них даже были якобы специальные карточки. Откуда же он сам взял дату 12 декабря 1941 года, когда якобы была сделана фотография с ромовыми бабами, остается невыясненным. Не исключено, что он её сам придумал просто для того, чтобы закрыть эти дебаты и сконцентрировать свой посыл на одном-единственном, но, надо признать, рабочем доводе. Елисеевский. Массовое распределение. Тут мы подходим к главной теме, верхний эпителий с которой срезал режиссер «Праздника»: привилегии в распределении для широких слоев партийных работников, творческой и научной интеллигенции. В Ленинграде действительно существовал закрытый распределитель в Елисеевском магазине на Невском проспекте. В 2014 году вышло интервью Нины Спировой, которая работала в нём во время Блокады. Она говорит, в магазине «для своих» было настоящее изобилие: «Яблоки, груши, сливы, виноград. Все свежайшее. И так — всю войну. Напротив меня был мясной отдел. Несколько сортов колбасы, окорока, сардельки. Рядом кондитерский — конфеты, шоколад. Чуть подальше, в другом конце зала — алкогольные товары: вина, водка, коньяки». По её словам, приходили люди, показывали особые книжечки и забирали продукты. Каждый вечер магазин и персонал тщательно обыскивали. Когда Спирова там работала, ей было 16 лет. В то время, в 1942 году, она, по собственным словам, видела, как с трупах на улицах голодные ленинградцы срезали куски мяса. По словам петербургского историка, специалиста по Блокадному времени Никиты Ломагина, слова Нины Спировой вполне похожи на правду. Фрукты и овощи завозились в город даже в 42-м году, были они и в распределителе на Елисеевском. Её воспоминания косвенно подтверждаются блокадными документами — дневниками, воспоминаниями, партийными распоряжениям. Ломагин пояснял, что в обычном смысле магазин был закрыт, окна заколочены, но «знающие люди» заходили в него с заднего входа. При этом, они приходили по индивидуальному расписанию так, чтобы не создавать очередь. Знали о нем очень немногие даже среди высокопоставленных должностных лиц. «К спецмагазину были прикреплены крупные ученые, выдающиеся деятели искусства и члены их семей», — говорит Ломагин. Кроме этого, никаких других распределителей в городе не было, но имелось так называемое литерное питание для элиты «первой категории» — нескольких сотен руководителей: военных, высших партийных функционеров, работников руководства Горисполкома и прочих, рассказывал Ломагин в интервью «Новой газете в Санкт-Петербурге». Затем, в том же интервью историк говорит довольно нерядовую вещь, которая выбивается из заданного настроения: он называет тогдашних руководителей Ленинграда «достаточно совестливыми людьми». Ломагин утверждает, что первые лица многократно говорили своим подчиненным: вы в тепле, накормлены и должны думать о людях; вы должны вкалывать 24 часа, вы должны организовывать работу транспорта, вы должны бороться с воровством. Кстати, примерно такую картину работы чиновников «на износ» даёт и американский журналист Солсбери, прибывший в город сразу по окончании Блокады. «Цель была у них одна — они не свою шкуру спасали. Когда мы сегодня говорим про эти ромовые бабы, то подразумеваем, что власть ничего не делала. Это не так», — рассказывает Ломагин. Итак. «Привилегированный контингент» получил гарантии того, что они не умрут от голода, а значит, могут не отвлекаться ежедневными заботами от труда, необходимого в том числе для коллективного выживания. Какими специальными знаниями нужно обладать, чтобы решить кто из этих нескольких сотен человек был достоин войти в это число? Кроме, конечно, опыта нахождения в этих диких условиях. Например, был ли достоин этого сотрудник среднего-низшего административного звена Николай Рибковский? Если он в действительности существовал. «Среди историков есть консенсус относительно тех принципов, на основе которых строилось снабжение осажденного Ленинграда. Этот принцип — распределение продуктов между людьми в соответствии с их „ценностью“ для нужд обороны города и будущего страны. Конкретная реализация этого принципа конкретным руководителем в отношении конкретного человека могла быть сколь угодно субъективной, но именно такой подход определял общую картину снабжения», — утверждает Михаил Пискунов, говоря об общих началах распределения еды среди населения. Уже упомянутый патриотический публицист Баир Иринчеев настаивает, что помимо этого списка «нужных людей» по приказу Жданова был составлен еще один, в который вошли учёные и культурные деятели. Они не нужны были для спасения города, но которые должны были пригодиться власти в мирной жизни, и которым нельзя было позволить умереть. Они, по его словам, разово получили продуктовый набор к Новому году в Елисеевском магазине. Правда, этот пассаж, опубликованный совсем недавно, слишком перекликается с фабулой пресловутого «Праздника», что заставляет заподозрить в ней некую «ответку» со стороны патриотической общественности. Эта иерархия была усилена злоупотреблениями. В декабре 1941 года начальник Управления НКВД по Ленинградской области писал в горком о вопиющих фактах использования партийцами служебного положения для получения продуктов сверх нормы. Из его записки, которую цитирует в своей книге «Неизвестная блокада» Никита Ломагин, из райкома звонили директору столовой, в которую перед ноябрьскими праздниками поступили шоколад и икра, потребовав всё доставить к ним. Там же приводятся случаи присвоения продуктов со складов и из распределителей должностными лицами «по звонку». То есть это было, но было несанкционированной практикой, на которую так или иначе реагировали органы — правда о конкретных результатах этой реакции говорить сложно. Неприкасаемая История Уже этих трех моментов вполне достаточно чтобы сформировать картину, которая отдельными своими моментами, точечно высвеченными на фоне повального голода, может шокировать. Было ли, помимо этого, что-то еще? Быть может историки когда-нибудь смогут об этом договориться. «В целом система распределения скудных благ в блокадном Ленинграде была устроена достаточно рационально (насколько это может быть условиях тотальной войны) и, насколько мы можем судить, признавалась населением в целом относительно справедливой. Достаточно большое количество категорий, по которым распределялось продовольствие, и инстанций, следивших за этих распределением, предоставляло населению возможность комбинировать разные стратегии выживания от устройства „по блату“ на работу на военный завод, переработки промышленного сырья в что-то относительно съедобное и т. д. На политическом уровне неизбежное недовольство населения катастрофической ситуацией в осажденном городе никогда не выходило за критические рамки, а власти сохраняли устойчивый контроль», — считает Михаил Пискунов. В Истории не может быть ничего неприкасаемого. Это то, что уже случилось. И это случившееся стучится в наш день, чтобы быть понятым и принятым во всей своей сложности и нешаблонности. Но мы не хотим понять Историю. Мы лучше начнем вербовать её в свои ряды, для поддержки в своих мелочных спорах. Таким образом История была пленником советской пропаганды, а после стала заложником сразу всех сторон воюющего между собой российского общества. Но если уж мы не можем избавиться от идеологии, стоит сохранить за собой другую добродетель критика — последовательность. Можно говорить о неравенстве или несправедливости распределения еды в Блокаду. Можно утверждать, что в Ленинграде система показала свое лицемерие. Мол, прикрываясь маской якобы самого справедливого в мире общества, в критический момент она дала своим служителям больше, чем остальным, которые стояли перед реальной угрозой голодной смерти. Но как делать это одновременно выступая скажем противником любой «коммунистической уравниловки» и государственного распределения? Представим на секундочку что дефицитное продовольствие в осажденном городе, где были бы богатые и были бы бедные, распределял свободный рынок и как бы там соблюдались в таком случае принципы «справедливости» и целесообразности. Такие мысленные эксперименты иногда помогают расставить точки там, где их вроде бы не хватает.