Сенатор Алексей Александров: "Правосудие изначально рассчитано на оправдательный уклон, но в России пока всё иначе"

Недавно руководство Верховного Суда заявило о реформе судебной системы России. Она включает, например, расширение функций присяжных и создание системы окружных судов. О преимуществах и недостатках реформы, а также о том, какая правоохранительная система нужна современной России, рассуждает один из ведущих юристов страны, член комитета Совета Федерации по конституционному законодательству и государственному строительству Алексей Александров. – Алексей Иванович, о необходимости коренного реформирования судебной системы говорили уже давно. И вот сейчас, похоже, время пришло: руководство Верховного Суда заявило, в частности, об изменении системы работы кассационных инстанций. Давайте сразу объясним читателям, что это за изменения. Если районный суд вынес некое решение, то обжаловать его гражданин теперь будет не в своем областном суде, а в другом регионе. Таким образом, по замыслу авторов реформы, можно исключить коррупционные связи между судьями… – Да, такое решение принято. В принципе, оно положительное. И то, что расширен институт суда присяжных – это хорошо, и создание окружных судов – тоже. Судья не будет знать, кто будет анализировать его приговор. И дело здесь не только в пресечении возможных коррупционных связей. Раньше, когда я работал следователем, был так называемый кассатор. Тогда вторая инстанция называлась кассационной. Ситуация была следующей: судья первой инстанции по сложному делу звонил судье второй инстанции и спрашивал совета. А когда судья первой инстанции уже вынес приговор, и дело поступило в суд второй инстанции, судья в ужасе видел, что все на самом деле очень плохо, но понимал, что он сам посоветовал так поступить, принять такое решение. Нам необходимо разорвать подобные связи между судьями первой и второй инстанций. – Видимо, подобная практика отчасти является причиной того, что в России выносится только 0,3% оправдательных приговоров: судьи второй инстанции прикрывают ошибки своих коллег из первой. Понятно, что это дает самые широкие возможности для произвола. – При этом в Конституции РФ огромное количество статей посвящено уголовному процессу и защите прав личности. Да, сегодня существует «обвинительный уклон» рассмотрения дел в судах. А должно быть иначе: судья должен основываться прежде всего на презумпции невиновности. Психология следователя сегодня точно так же направлена на обвинение, а не на установление истины. Правосудие изначально рассчитано на оправдательный уклон суда, а в России подсудимый, словно дикий зверь, сидит в клетке. Клетка – главный символ порочной презумпции виновности. Это настоящая мерзость! – Но вы же боретесь с этой мерзостью? Есть законопроект об отмене клеток в залах судебных заседаний, инициированный членами Совета Федерации. – Да, пытаемся бороться. Но процесс идет непросто. У нас в стране, к сожалению, плохое сделать просто, а доброе дело – крайне тяжело. Общество должно требовать сурового наказания по отношению к подонкам, но к случайно и единожды оступившимся – нет. Изначально автор УПК Михаил Строгович закладывал в Кодекс прогрессивные принципы. Однако во времена перестройки идея была обезображена. Мы когда-то скомпрометировали идею коммунизма. Сама идея же была очень хорошая, но ее испортили. Сначала глупой концепцией о диктатуре пролетариата. Зачем пролетариату диктатура? Если бы перестройка была другая, если бы мы внедрили в 50-е годы двухпартийную систему, рыночную экономику на своей огромной территории, отказались от псевдонационалистических интересов и занимались бы общими интересами граждан, мы бы тогда построили уникальную систему. И контролируемая рыночная экономика должна была быть. Вообще, я за цензуру. – Неожиданно. Поясните. – Запрещать необходимо только то, что все до одного граждане считают плохим. Например, ругаться матом при детях цензура должна запрещать. А мы посчитали, что цензура должна запрещать политические высказывания, какие-то личные мнения и так далее. Это большая ошибка. – Мы периодически слышим высказывания о необходимости отмены моратория на смертную казнь. Как вы к этому относитесь? – Я однозначно против смертной казни. И только по одной причине: я очень боюсь судебных ошибок и знаю, как много их совершается. У нас сегодня в сотне обвинительных приговоров, которые выносит суд, 90 людей признают себя виновными. Я не уверен, что они на самом деле виновны. Мы прекращаем судебные «расстрелы», когда находим настоящего преступника. А если не находим, то это будет латентная судебная ошибка. И дети, внуки расстрелянного человека будут считать, что это справедливо, что их родственник на самом деле виновен. – Судебная реформа должна проходить максимально публично, ведь речь идет о конституционных правах граждан. Как вы считаете, через какие механизмы должно происходить это опубличивание? – Это должны быть и ученые, и политики, и грамотные журналисты. Тройственный союз. Но здесь есть очень важный нюанс – все они должны быть максимально независимыми. Например, член парламента более независим, чем руководитель правоохранительного органа. Последний по понятным причинам всегда субъективен. Он, так или иначе, будет думать о показателях, о том, что ему отчитываться перед начальством, о том, что подумают «наверху», и так далее. Это одно из следствий отсутствия идеологии в государстве. Поэтому нет доверия к правоохранительной системе.