"История ненасытимости" в новом романе Анатолия Королёва
Анатолий Королёв (1946) – современный русский прозаик, драматург и сценарист, автор романов и повестей "Гений места", "Голова Гоголя", "Эрон", "Быть Босхом", "Человек-язык", лауреат многочисленных премий. В ноябре 2014 в московском Театре на Малой Бронной состоялась премьера его пьесы "Формалин" в постановке художественного руководителя театра, режиссёра Сергея Голомазова. Фото: etazhi-lit.ru Насмешка бытия над человечеством В эссе Льюиса Кэрролла "Пища для ума" есть такие слова: "Последствия пренебрежительного отношения к телу нам нетрудно представить и ощутить. Для некоторых из нас было бы неплохо, если бы наш разум стал таким же видимым и осязаемым, как и тело, чтобы его можно было, например, показать врачу и дать пощупать пульс". Создатель бессмертной "Алисы" делится с нами важной и ясной мыслью. Кормишь тело – соизволь кормить и разум. Без одного нет другого, верно? Безумно простая сентенция, которую нетрудно усвоить. Но что, если пища заменит собой всякое духовное, а если и не заменит, то станет им? Об этом размышляет Анатолий Королёв в своём новом романе "Хохот". Законченный ещё в 2011 году и только недавно опубликованный, что всегда опасно, когда речь заходит о долгой "утайке" художественных текстов, роман "Хохот" представляет собой лаконичную философскую фантасмагорию, ту разновидность литературы, где форма текста неотделима от его содержания. Уже с первого эпиграфа – слов Конфуция о том, что "человек есть то, что он ест", — авторское повествование подчиняется особому музыкальному ритму, отчего весь роман воспринимается как большое стихотворение. Фото: fotogl.com Поначалу кажется, что единственный объект исследования в романе – это еда. Количество упомянутых блюд удивляет, качество же их описаний – интригует. Рождается логичный вопрос: неужели весь текст – одна пространная апология чревоугодия? Что стоит за этими длинными списками? Имеется ли в романе объяснение подобной чрезмерности? Как выясняется позже, имеется. Истоки "барочного изобилия" в тексте – очевидны: еда оказывается порождением тотального хохота бытия. Отсюда и название. Согласно Королёву, разрастание пищевых масс, заполнение мира бесчисленными продуктами есть ни что иное, как насмешка бытия над человечеством. В главе "Голем" жратва вселенского смеха и вовсе оживает, вследствие чего хохот становится страшным монстром, осязаемым и зримым. Это – физиологический кошмар, доведённый до естественной кульминации. К тому же следует понимать, что слово "смех" здесь никак не подходит. Смеются дети, — звонко, переливчато, легко. Но вот хохочут – одни лишь толстосумы, практические лопающиеся от собственной чрезмерности. Фото: ucrazy.ru Метод, избранный Королёвым, отчётливо наследует "прожорливым" романам Нового времени с их неизменно плотским и низменным взглядом на жизнь (упоминаемый в самом тексте "Гаргантюа и Пантагрюэль" Рабле, "Симплициссимус" Гриммельсгаузена), за внешней густотой, балаганностью которых скрываются настоящие мысль и чувство, — пускай порою холодные и отстранённые. То же мы наблюдаем и в "Хохоте". Но это вопрос, касающийся оформления, внешности, наружности. Куда интереснее выяснить, что же таится внутри "Хохота". Текст о тексте Трудно определить, чем является этот текст. На традиционный роман он не похож, беря от плутовских сочинений лишь стилистику и не более того. На "роман с ключом" — тоже, ибо упоминания в "Хохоте" реальных людей (как, например, художника Олега Кулика) или же детства рассказчика служат лишь инструментом изображаемого, не становятся самоцелью. Наверно, точнее всего этот роман можно охарактеризовать как громадное эссе на заданную тему. Даже предыдущие определения – фантасмагория, стихотворение, — не подходят. А "эссе" — весьма. Художественность здесь – смирное создание, полностью подчинённое воле авторского размышления. Про еду ли оно? Вряд ли. Фото: pdf-print.ru "Хохот" напоминает роман Томаса Карлейля "Sartor Resartus" (1833), который сам по себе есть замаскированный "под художественную речь" трактат и одновременно с тем пародия на всяческие трактаты и романы. Текст Анатолия Королёва во многом также разносторонен – это и пародия на современность, её отравление "тотальным хохотом бытия", и размышление на тему смеха, и личная история автора, рассказываемая от первого лица, передающая неподдельное переживание искусства и жизни. Если у Карлейля во главу размышления ставится "философия одежды", сравнение человеческой жизни с законами создания нарядов, то у Королёва во главу вопроса ставится "философия еды": с одной стороны, подобная "философия" отдельным людям покажется смехотворной, очередным проявлением тотального хохота бытия, а с другой – точно отразит нынешнюю реальность, где многое сведено к бездумному удовлетворению души одним лишь материальным. Худ. Джордж Крукшенк. Фото: spitalfieldslife.com К примеру, одна из сюжетных частей романа – история о похищении торта, стилизованного под тело Элвиса Пресли, - является законченным размышлением о жизни: нам показан мир многочисленных, неоднократных пародий, где всё великое пожирается мелкими, незначительными людишками, именующими себя то арт-кураторами, то художниками, то просто ворами. И это – очередное проявление тотального хохота бытия. Также "Хохот" — текст о тексте, талантливо раскрывающий перед читателем как процесс создания произведения искусства, так и муки, сопровождающие творца, мотивы, движущие им до последнего, итогового штриха. За всеми пластами "Хохота" заседает сам Автор, — шахматная фигура, без которой невозможна как вся партия, так и сама игральная доска. В сам текст Королёвым сознательно допущена малая нотка омертвения, без которой произведение точно бы не сработало. Живых героев в нём – кроме самого Автора — нет; Уайльд, Тетель, Россини, — лишь управляемые куклы, а Каблуков – и вовсе симулякр, "пародия" на человека, очевидное воплощение хохота. Автор у Королёва предстаёт магом, с лёгкостью порождающего одних духов и убивающего других. Роман "Хохот" многоголос и красочен. В нём множество локаций – от Африки и Франции прошлого до Москвы нашего времени. Удивительно, что среди такого разнообразия декораций Королёву удаётся сохранить чёткую линию повествования. Интонации меняются, но суть остаётся нетронутой, потому что на самом деле место действия в "Хохоте" лишь одно, и является оно рабочим столом автора, его личным полем битвы. Питер Брейгель. "Чревоугодие". Гравюра. Фото: akidoka-5.blogspot.com Это небольшое произведение вмещает в себя, казалось бы, непозволительно много и только чудом не рассыпается на мелкие фрагменты. Лучшие эпизоды "Хохота" – лично-авторские, те самые отрывки "из дневника", крупицы драгоценных воспоминаний. Читая их, понимаешь, как по-детски чист взгляд рассказчика на окружающий мир, казалось бы, уже вовсю изнемогающий от переизбытка знаний и мнений. Главный конфликт романа – это автор и плоды его труда, противоборство оригинала и двойника, настоящего и ложного. Трудно сказать, к чему приходит Анатолий Королёв в конце своего романа, однако последние слова в нём ободряюще-светлы, тверды и убедительны: "Как приятно знать, что любой предмет… перепелка ли, зеленый кролик ли или даже быстроногий Ахилл, словом, любой камень, брошенный в воду — даже с закрытыми глазами брошенный, — всегда идеально, безупречно, совершенно и безукоризненно попадает точно в самый центр круга." Так и будем размышлять, искать ответы и задавать новые вопросы. В частности – читая этот роман.
