Н.Н.Пунин. В борьбе за новейшее искусство (Искусство и революция)

Футуризм, собственно говоря, выдумали итальянцы. Справедливость требует вернуть им его. Для них это, пожалуй, нечто похожее на мировоззрение; во всяком случае, это — картины. Русский футуризм почти не оставил картин; никогда он не был системой зрительных восприятий, только эмоцией. Это — сигналы, перераставшие в восстание. Ничем иным — революционным темпераментом, стихийным бунтом против всех условностей до конца условной жизни, мятежом, вспыхивавшим по всяким поводам, в том числе, по поводам, не имевшим решительно никакого отношения к искусству — вот чем был русский футуризм. Об одной выставке 13-го года рассказывает Малевич: «Решено было подготовить нечто особенное; мною была куплена у „Аванцо“[1] репродукция Джоконды. Наклеив ее на холст, сделал кубистический фон, на место губ приклеил папиросный окурок, через все сделал надпись: „Сдается квартира“. Бурлюк повесил кальсоны, мыло и свои визитные карточки. Появились статьи в газетах: статья Яблоновского в „Русском Слове“ под заглавием „Оскал мещанина“. Тогда Моргунов принес большой гвоздь, сена и пакли. Паклю и сено обвязал веревкой и повесил на гвоздь против самого входа, подписав: „Мозги Яблоновского“. Сено и пакля провисели всю выставку». «Вчера, — сообщало „Раннее утро“ — группа местных футуристов объявила: — Днем пройдем по Кузнецкому в шутовском наряде, с деревянными ложками в петлицах». Кто-то об этом узнал. На Кузнецком собралась публика поглазеть. В 4 часа дня футуристы, действительно, появились. Их было всего двое[2]: оба в обыкновенных пальто и только у каждого к петлице прицеплена деревянная ложка. С гордо поднятой головой прошлась эта пара кандидатов в Преображенскую больницу по Кузнецкому. Всюду их сопровождают удивленные взгляды публики: одни хохочут, другие возмущаются вслух: — «Неужели к ним не может быть применен новый закон по борьбе с хулиганством» и т. д. Когда Малевич, читая лекцию о «супрематизме», показал аудитории красный супрематический квадрат, пристав предложил ему отправиться в участок. Ни с одной легальной общественной группировкой не был связан русский футуризм. «Все грады и веси, — писал Д. Философов, — переполнены „свинофилами“»; свинофилами он называл черносотенцев-антисемитов и футуристов. Войтоловский из «Русских ведомостей» инсинуировал: «Между мелким издевательством квартального, плевком бурлюка... действительно, имеется глубокая родственная связь. Разворот книги Николая Пунина «В борьбе за новейшее искусство», 2018 И если одно сословие выдвигает Хвостовых и Пуришкевичей, то другое служит питомником бурлюков, мелко издевающихся исправников, мелко хихикающих педагогов и т. д.» Буржуазные радикалы, пугая накрахмаленными Европой латами, больше, пожалуй, чем черносотенные «нововременцы», хохотавшие пошло и самодовольно, ненавидели футуризм и боролись с ним. Это в их адрес, с наивным чистосердечием, писал в 1914 г. открытое письмо Николай Бурлюк: «Некоторые из вас борцы за свободу религии и труда и — вот какое позорное противоречие!! МЫ ВАШИ БРАТЬЯ, а вы нас оскорбляете и унижаете за то, что мы не рабы и живем свободой... Вы — лицо той старой России, которая пережила 1905 год... Вы жалуетесь на реакцию и безвременье! — Вы же их создали... Вы хуже и опасней черной сотни, — она не скрывает своего дикарства и изуверства; вы же одеваетесь в манишку западничества...» и т. д. Конец письма Н. Бурлюка не мог быть напечатан «по независящим от редакции обстоятельствам». В том и заключается особенность русского футуризма, что он никогда не был только «профессионально-художественным», формалистическим движением; в нем бились пришедшие в движение культурно-социальные энергии эпохи. Резонируя залпами Пресни, он, вместе с тем, был эхом перекатывавшегося по стране революционного гула. Русский футуризм — не мировоззрение, не система художественных приемов, не течение в искусстве, это — род революционного темперамента: явление общественное, иногда, даже, бытовое — «пощечина общественному вкусу»: эстетизму и мещанству, в первую очередь; догматизму и рационализму. Из всех боев, какие вел футуризм, самыми тяжелыми были бои с рационализмом. Витрувий где-то говорит: «rationatio», т. е. теория, знание это тень творчества. Рационализм — это система таких теней. Бывают периоды, когда творчество — Витрувий называет его «fabrica» — задушено; в такие периоды только тени бродят по земле, слоняются и тоскуют; теории, теории, одни теории. Творческие силы, десятилетиями не получавшие выхода, прорвались футуризмом; понятно, что футуризм вступил в борьбу с этими расплясавшимися тенями; но как случилось, что он их не одолел. И вы, стихии Октября… Разворот книги Николая Пунина «В борьбе за новейшее искусство», 2018 Как-то осенью, ночью, кажется, 19 года, я возвращался откуда-то с Лурье; он был тогда «комиссаром МУЗО»; у нас были ночные пропуска; после девяти часов на улицу не выпускали; встретившийся патруль нас не проверил; мы шли одни; дул зверский ледяной ветер; снег еще не выпал; шарила над застывшей землей сухая метель; нигде никаких огней: электрические станции стояли за отсутствием топлива. Ветер, громады домов и больше ничего. Мы говорили о преодолении рационализма. Жизнь, казалось, была разворочена, недра ее обнажены, все теории опровергнуты, стихии развязаны, было все передоверено, поручено, отдано интуиции. Мы знали: это счастье Октября. Как же случилось, что рационализм все-таки не был преодолен и теории снова забродили по земле, слоняясь без дела и мороча головы. Впрочем, все это было позже и об этом потом, я еще не кончил с «первыми футуристическими боями». Они начались «Пощечиной общественному вкусу»; в «Пощечине» Хлебников, Маяковский, Д. Бурлюк и Крученых писали: «Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве». Знали ли они, что такое эти «мы» и каково было «лицо Времени»? Футуризм только кличка; под футуризм попадало тогда все, что поднялось и уходило с мертвых становищ прошлого. Некий «Эръ» (обращаясь к нему, допрашивал Д. Бурлюк: Что такое псевдоним: 1) трусость...) писал о стихах Хлебникова: «Это не бред буйного помешанного, как мы имели неосторожность полагать, — это Акмеизм». Некий «И. К.», переводя слово «акмеизм» на «простой русский язык», предлагал бросить этих футуристов и вернуться к Пушкину: «Ей-богу, недурно писал Пушкин в свое время и напрасно мы о нем забыли». Он не шутил; узнаю в этом голос наших отцов, всего их поколения. Пушкина они, действительно, знали только по цоколю местных памятников и теперь каялись, сожалели, что забыли; страшны им были «дети» и непонятны; темное греческое слово «акмэ», или латинское «футуристы», или «уж не знаю, как там их еще» — все было равно, все расплывалось для них в бесформенную массу и, путаясь от ужаса, лени и невежества, сочиняли они свои смрадные и до конца бездарные пародии: «А, о, у, Ак меист ду- Рак Его в су- масшедший дом всу- нуть надо Бурлюка потом В придачу На Канатчико- ву дачу». Думаю, что это никому не было смешно и надеюсь, что некоторые содрогались. Разворот книги Николая Пунина «В борьбе за новейшее искусство», 2018 Кроме «акмеизма», под кличку футуризма попадало еще многое: символизм Кульбина, символистический экспрессионизм Е. Гуро, московский «фовизм» («Бубновый валет»), запоздалый эстетизм «Центрифуги», эго-футуризм, подлинный экспрессионизм Кандинского и Шагала, конструктивизм, кубофутуризм, супрематизм, кубизм, наконец. Эти течения были различны по про- исхождению, имели разные возрасты и разную судьбу. Я пишу сейчас среди гор; некогда излагать, что представляло собою каждое из этих течений: за горами солнце садится в море; сызмальства любил закаты; на закатах чувствуешь, что земля — шар, что ходишь по шару; на закате пристал однажды к матери мальчик: «Мама, если пройти насквозь всю землю, где надо перевернуться, чтобы не выйти на ту сторону вверх ногами, скажи». На закатах всегда приходят в голову большие вопросы и приходится думать величественно. У футуризма был свой день и свое солнце. Примечания «Аванцо» — название магазина, очевидно, по имени владельца — основателя; магазин торговал «художественными вещами». [Прим. Н. Н. Пунина]. Это были Малевич и Моргунов. [Прим. Н. Н. Пунина].