RMF24 (Польша): на войне я не гоняюсь за сенсациями, меня интересует будничная жизнь

Интервью с фотографом-документалистом Яном Юрчаком (Jan Jurczak) RMF24: Авдеевка, где это? Ян Юрчак: Это небольшой городок под Донецком, который находится по украинскую сторону фронта. Кажется, до войны в Донецк оттуда можно было добраться на трамвае. Сейчас это зона военного конфликта. — Где находится линия фронта? — В двух-трех километрах. — Как там все выглядит? Насколько разрушены здания? — В Авдеевке есть старая и новая часть. Застройка, как и в других постсоветских республиках, — это в основном старые панельные дома. На окраине городка они полностью разрушены, их много раз обстреливала артиллерия. — Кто живет в Авдеевке? — Обычные люди. В 2014 году многих эвакуировали, но потом часть жителей вернулась. Там живут и дети, и старики, можно сказать, что жизнь выглядит нормально. — Что происходит там днем? Слышны ли выстрелы, насколько обстановка кажется спокойной? — К выстрелам можно быстро привыкнуть, они становятся фоном будней. Стреляют в основном ночью, но военные действия на жизнь особенно не влияют, все к ним просто привыкли. Многие люди работают на местном коксохимическом заводе. Открыты дом культуры, школы, магазины, можно спокойно купить продукты. — На улицах опасно? — Мне кажется, нет, хотя сначала я старался слишком часто не выходить. В следующие поездки я уже нормально перемещался ночью по улицам вместе с детьми, взрослыми. Мне кажется, в центре города там вполне безопасно. — Вы побывали в Донбассе в двух ролях: фоторепортера и парамедика. Как так произошло? — Медицинского образования у меня нет, мы с одним моим коллегой поехали на курсы парамедиков, организованные на востоке Украины. Я документалист, но мне захотелось что-то сделать для людей, отдать им часть себя. После этих курсов в роли парамедика я провел там всего одну смену, 15 дней. Это было не совсем для меня, я как-то совершенно естественным образом от этого отошел, но успел завязать контакты с военными и другими людьми из подразделения. Они были со мной искренними, ведь они знали, что я еще и фотограф. Та война ничуть не напоминает кино, в основном там царит скука, у меня было много свободного времени, и мне позволили заниматься документальными съемками. — Вы всегда спрашиваете разрешения, когда хотите кого-то сфотографировать? — Да, всегда, это очень важно. В военных условиях особенно, потому что изображение того или иного человека может использовать противник. Это очень щекотливая тема, разрешение нужно спрашивать каждый раз. — Все соглашались фотографироваться или кто-то отказывался? — В моем материале практически нет лиц бойцов Украинской добровольческой армии, с которыми я там взаимодействовал. — Они все в масках? — Да. Собственно, я опубликовал только один снимок с изображением военного, и его лицо закрыто маской. — Вы говорите, что днем там царит скука, ничего не происходит. Это ведь хорошо? — Да, думаю, что хорошо. Каждый раз, когда я об этом спрашивал, мне отвечали, что хорошо, когда ничего не происходит. Разные ритуалы, рутина позволяют как-то справиться с окружающей действительностью. Мне кажется, люди понимают, что они пережили, не сразу, а только тогда, когда возвращаются к нормальной жизни. — У военных есть ротация? — У профессиональных военных, кажется да. Раз в какое-то время они наверняка сменяют друг друга, а бойцы из так называемых добробатов… Некоторые находятся там уже три, четыре года, для них это стало обычной реальностью. — Среди них есть люди, которые жили в тех местах до войны и остались их защищать? — Многие бойцы из добровольческих сил — уроженцы окрестностей Донецка. Это в основном местные жители, а не те, кто приехал с запада Украины. — Как выглядит там будничная жизнь? Как люди делают покупки, на чем перемещаются, насколько далеко ездят? — Зависит, о каком из этих миров мы говорим. С военными я провел всего 15 дней, а потом изучал жизнь людей в окрестностях. — Давайте начнем с военных. Как это выглядело? — Если кому-то было нужно, он мог спокойно сесть в машину и поехать за покупками. Машины у них есть, магазин недалеко, это не проблема. Визуально этот мир выглядит… Мне не хочется использовать слово «притягательно», все это напоминает фон какой-то компьютерной игры. Там, где шли бои, дома полностью разрушены. — Остались ли какие-то здания, которые защищают жилой район, благодаря которым можно устроить коридоры безопасности? Или это не такая серьезная проблема? — Мне кажется, несколько лет назад, когда линия фронта перемещалась, это было важно, но сейчас на окраине города есть здания, в которых продолжают жить люди, несмотря на то, что те попадают под обстрелы. Сначала мне казалось, что эти два мира разделены четкой границей, но потом я понял, что это не так. — То есть с одной стороны дома живут люди, а другую продолжают обстреливать сепаратисты? — Есть буквально одно здание, где все обстоит именно так. Жители Авдеевки в разрушенной в результате обстрела квартире— Как эти люди там живут? Кто-то размышляет о своем положении? У них нет выхода? — Я думаю, они просто не могут изменить свою ситуацию так, чтобы появился выход. Многие уезжали, но им не удалось закрепиться на западе Украины. Они вернулись и живут, где жили раньше, они привязаны к этим местам. — Что они говорят, как описывают свою ситуацию? — Они говорят, что уже привыкли, что стало чуть лучше, чем раньше. В городке у многих есть работа, благодаря этому с деньгами все не так плохо. Там тоже скучно, работают те же самые механизмы, что на фронте. Человек быстро привыкает к тяжелым условиям. — Какие-то возможности для проведения досуга там есть: дом культуры, кружки для детей. Школа работает нормально? — Да, там несколько школ. Я снимал, в том числе, в доме культуры, там очень много детей. Бытует такое представление, что у линии фронта остались жить одни старики, но это не так. Там очень много маленьких детей, и для них организуют множество кружков. Есть балетные уроки для мальчиков и девочек, в доме, где я жил, была даже студия брейк-данса. — Они тоже ко всему привыкли, потому что не знают никакого другого мира? — Конфликт продолжается уже около четырех лет. Я был там несколько раз, но успел привыкнуть к звукам стрельбы. Фронт находится в нескольких километрах от города, так что они тоже привыкли. — Как выглядит работа парамедика, в роли которого Вы две недели выступали? Я правильно понимаю, что эти люди занимаются эвакуацией раненых? — Они отвозят раненых с линии фронта в больницы. Мы ездили на оборудованном всем необходимым микроавтобусе. Мне повезло, что за эти пару недель никто не погиб, так что я просто менял повязки и выдавал лекарства. Погибшие были, когда я (уже не в качестве парамедика) работал в местной больнице. Война — это трупы. По моим ощущениям, каждую неделю там гибнет несколько человек. — Парамедики или журналисты не носят там никаких опознавательных знаков. — Да, это так. Мне объяснили, что в этом подразделении опасно, на другой стороне работают снайперы. Они выбирают людей, которые чем-то отличаются, чаще всего корреспондентов (с ними я как раз встречался редко, подразделение слишком маленькое). Это касается и медиков, так что лучше не показывать, что появился такой человек. — Можно ли говорить о том, сколько там находится военных, или это тайна? Они Вас инструктировали, о чем можно рассказывать, а о чем нет? — Мне кажется, все данные, касающиеся профессиональной украинской армии и количества раненых, публикуются в украинских СМИ. Это открытая информация. С данными о «добробатах» ситуация другая, об этом говорить я не могу. — Когда и сколько раз Вы ездили в Донбасс? — Первый раз я поехал на Украину год назад, летом. Я отправился в Харьков и собирался снимать там репортаж о переселенцах. За сенсациями я не гонюсь, но они живут там не первый год, успели уже как-то обустроиться. Я стал искать контакты людей, которые занимаются активной помощью, и в октябре 2017 года вместе с капелланом, который ездит на фронт, пошел на курсы по оказанию первой медицинской помощи. Потом я ездил туда еще раз 6-7. В последний раз я занимался там съемками в мае этого года. — Какая у Вас концепция, что Вас интересует? — Думаю, в первую очередь будни, скука. Когда Ингмар Бергман (Ingmar Bergman) работал над фильмом, он говорил съемочной группе одну фразу, описывающую главную идею картины, а я, снимая свои фотографии, держу в голове именно эти два слова. Я не хочу фиксировать жестокие сцены, мне кажется, что так показывать войну неправильно. Сейчас большинство военных репортажей выглядят именно так, их главная цель — шокировать. Зрители видят образы, которые они не в состоянии переварить, осмыслить. Я не знаю, почему это так функционирует. Меня интересует будничная жизнь. Я сталкивался с людьми, истекавшими кровью, но только один раз сфотографировал мертвого человека. Труп был накрыт одеялом, так что картина было не настолько драматичной. Стараюсь снимать обычную жизнь, а не шокирующие вещи. — Как реагируют на Вас люди, которых Вы снимаете, те, у кого Вы живете? Как они относятся к тому, что ими интересуются? Вселяет ли это в них надежду или, может быть, они уже давно утратили все надежды на то, что кто-то приедет и им поможет? Может быть, у них просто вызывает любопытство человек, приехавший из другого мира? — Я думаю им следует помогать, ведь может сложиться такая ситуация, что им потребуется помощь, но они ее не получат. Когда я приезжал в последний раз, я отдавал им всего себя, старался быть максимально искренним, это было важно, чтобы они поняли, что я там делаю. Мне кажется, они прониклись ко мне теплыми чувствами, я тоже очень к ним привязался, ведь я возвращался к одним и тем же людям. Некоторые до сих пор продолжают мне звонить. — Как изменилась там обстановка с момента Вашей последней поездки? — Мне кажется, ничего не изменилось. Когда я закончил снимать людей, я отправился фотографировать пейзажи. Я ездил на машине вдоль линии фронта и видел, что в украинских силах происходит какая-то масштабная реорганизация, но судя по дальнейшим событиям, все там осталось по-прежнему. Это не первый конфликт, спровоцированный Россией. Он выглядит также, как предыдущие, дестабилизирует другое государство. Сейчас мы видим застой: время от времени кто-то начинает стрелять без какой-то конкретной цели, кто-то регулярно гибнет. Мне кажется, что даже на Украине к этому уже привыкли. — Вы хотите помочь этим людям. В чем они особенно нуждаются? — Я хочу собрать деньги на счет фонда и передать этим людям, а они сделают конкретные покупки. Там есть одна группа, которая снимает целый этаж в многоквартирном доме. Это разные люди. Например, Ира, которая до войны была визажистом, сейчас к ней приходят женщины, она делает им макияж, подрабатывая таким образом. Дома у Иры нет, он полностью разрушен. Есть еще Таня с дочкой, которым тоже негде жить. В ее дом попал танковый снаряд, когда мы ездили туда зимой, в комнатах лежал снег. Своеобразный центр помощи организовала Елена — женщина-священник, протестантка. Я чаще всего приезжал именно к этим людям, а они мне, когда я там просто находился или работал, больше всех помогали. Там нужно все. За эти деньги они смогут купить обогреватели и водонагреватели, одеяла, постельное белье, просто предметы первой необходимости. Чтобы собрать средства, я продаю свои фотографии, все, что мне удастся заработать, я передам этим людям. Конечно, фотографии покупать необязательно, можно просто сделать перевод. — Как Вы собираетесь передать деньги и встретиться с этими людьми? — Я веду сбор на сайте «зжутка.пл», и в любой момент могу снять деньги, которые туда поступят. Недавно я перевел Елене 1 тысячу злотых (примерно 17 тысяч рублей, — прим.пер.), а она через свой фонд купила пять обогревателей во все помещения. Пока только это. Сбор средств продлится до 30 ноября, и тогда я, вычтя затраты на печать фотографий, переведу их Елене. — Конфликт продолжается, снова наступает зима, а проблем у нуждающихся не становится меньше. — Я не в состоянии ничего изменить, единственное, что я могу, отдать немного того, что у меня есть, постаравшись хоть немного улучшить жизнь этого небольшого сообщества. Я прошу им помочь.