Литера судьбы. Куда уходят гении
Урожайный год подходит к концу. Мы пожинаем разные урожаи. Этим годом ушли Евгений Евтушенко, Наум Коржавин, Анатолий Гладилин. Многие еще. Но этих трех многое соединяет. Мы не говорим об общности времени, не говорим о том, что они были знакомы и благоволили друг другу (дружны не были) – у них был общий знак (литера) судьбы. Непростая вышла у парней каллиграфия, избыточная и сложная. Но, тем больше завораживает этот контекст, нет, не истории литературы – мистическая общность мировосприятия. Анатолий Гладилин, снискал себе славу писателя, едва ему исполнилось двадцать. За год перед тем появился журнал «Юность», главным редактором его был Валентин Катаев – учитель молодого литератора. Гладилина, считали первооткрывателем жанра, в некотором смысле экзистенциальной прозы. Другой, не той, что была принята во времена тотального соцреализма. Другие у Гладилина герои, совсем не вожаки молодежи, но сомневающиеся, любящие и нелюбимые. Впервые за много лет, народонаселение читало о себе, в первую очередь, а не о великих свершениях… У Наума Каржавина была иная судьба. Ранний успех и прочие его атрибуты, случились. На очень короткое время. После, все пошло кувырком, уж слишком он был за контекстом времени. Начиная от полнейшего пренебрежения своим внешним видом (он ходил по Москве в шинели, надетой на голое тело, вместо кашне вафельное полотенце, и брюки, на несколько размеров больше) – его не волновал этот аспект бытования. Только тексты будоражили его, и совсем не их форма (зачастую, просодии и рифмы Н.К. были просты, не сказать примитивны) – обнажение смыслов, это двигало Наумом Коржавиным в течение всей жизни. Все трое умерли в эмиграции, четвёртый, о котором речь чуть позже, помер тоже не на Родине. Теперь о Бродском (как без него): Коржавин, обнажавший смыслы, был завзятым полемистом Иосифа Александровича, поскольку полагал (и в меру справедливо), что филология не может доминировать над поэзией. Бродский, в определении Коржавина - поэт-филолог, и читать его невозможно. Разве что ранние стихи. Развод Бродского и Евтушенко – вовсе коммунальная история, пытливый читатель знает о ней без нас. Кто-то, про кого-то неверное сказал. Поэзией там и не пахло – просто склока, что не украсило обоих. Эмиграцию выдержал только Коржавин (несколько напоминающий Хлебникова). У него достало нежности и наполненности, которые он вывез из России для того, чтобы не стать рафинадом в том бурлящем иноземном котле. Бродский обрел свой настоящий дом на Гринвич Вилледж, (он и в Питере слыл космополитом), последний покой - в Венеции, на острове Сан-Микеле, рядом с Дягилевым и Стравинским. Евтушенко лежит, на кладбище Переделкино, вместе с Пастернаком и товарищем по цеху Вознесенским. Наум Коржавин – на Ваганьковском… Жить можно, где угодно (в меру обстоятельств), упокоиться, желательно, на Родине.
