«Второй после Эвереста». Как одессит открыл миру новую страну

Танцы среди руин 4 октября 1905 года в Одессе в семье генерала Лисаневича родился сын. Этот род был давно связан с городом у моря: далекий предок Лисаневичей начала ХХ века участвовал еще в походах Осипа Дерибаса и основании Одессы. Его потомки осели у моря, и также чаще всего посвящали себя военной службе. Самый известный мужчина из этой семьи, Григорий Лисаневич, воевал с турками под Очаковом, против Костюшко в Польше, дрался против Наполеона под Лейпцигом, брал Париж — и в наше время его портрет можно видеть в Военной галерее Зимнего дворца. При таком предке неудивительно, что потомки обычно шли по военной стезе. От маленького Бориса также ожидали, что когда он подрастет, то прославит фамилию на полях сражений. Но жизнь и сам Борис решили иначе. Хотя Бориса отдали в Одесское военное училище, военное дело его ни секунды не прельщало. Впрочем, выдающейся бездарности он тоже не показывал, и быть бы генеральскому отпрыску офицером, но грянул великий и страшный 1917 год. Город переходил из рук в руки, Лисаневичи даже успели бежать из Одессы в Варшаву — и вернуться после того, как красные в очередной раз покинули город. Юный Борис успел даже некоторое время прослужить на флоте у белых, а его старший брат погиб в хаосе войны. Одессу поделили враждующие группировки, сам Борис был ранен в бедро. В конце концов, красные заняли город окончательно, а кадетское училище прекратило существование, как и весь прежний мир. Лисаневичи пробовали было бежать, но в итоге Борис остался в родном городе у дальней родственницы — г-жи Гамсахурдия. Ко всем прочим достоинствам, Гамсахурдия была хореографом одесского Оперного театра. Она сыграла огромную роль в судьбе младшего Лисаневича. Дело в том, что кроме политических пертурбаций, в Одессе можно было погибнуть уже и просто от голода: в городе стало не хватать продовольствия. Гамсахурдия с ее театральными связями оказалась как нельзя кстати. Она устроила Бориса в балетное училище, а затем и в труппу. Благо, после жесткого кадетского распорядка порядки балетного училища выглядели чуть ли не либеральными. Это была работа, а работа была спасением. Физическая подготовка Бориса была выше похвал, привычка к дисциплине никуда не делась, к тому же, неожиданно обнаружился талант к этой области искусства. Это было настоящее пиршество духа во время чумы. В стране голодали, на сцене приходилось выступать при минусовой температуре, на гастроли ездили в теплушках. Однако государство поддерживало зрелища, и труппа вовсю выступала. По крайней мере, она могла прокормиться, и часто именно продукты оказывались наградой за выступления. Лисаневичу такая жизнь не слишком нравилась, и некоторое время спустя он задумал уехать. Ему позволили выехать в Европу для гастролей и изучения зарубежного театрального оборудования. Незадолго до этого в Одессе случилась беда, по трагической случайности оперный театр сгорел, так что разрешение на выезд было получено довольно быстро. Лисаневич приехал в Париж — и незамедлительно отправился за «Нансеновским паспортом» — документом для беженцев. На фоне бедствий России Париж казался совершенно беззаботным городом. Лисаневич выступал в театре Альгамбра, куда его изначально и приглашали, с успехом гастролировал по Германии. Рядом с ним на сцену выходило множество звезд русского балета, и в этой компании одессит чувствовал себя совершенно уверенно. Однако платили танцовщикам неважно. Настолько неважно, что Лисаневич на некоторое время сменил сцену на должность десятника на заводе «Рено». Казалось, что жизнь вошла в какую-то колею. Но конечно, Лисаневич был создан не для того, чтобы командовать рабочими. Благо, в Париже как раз находился один из величайших антрепренеров в истории — Сергей Дягилев. Борис понял, что это его шанс. Дягилев экзаменовал молодого человека лично в театре Сары Бернар — и Лисаневич, по его словам, от волнения «просто порхал». Искусство, которым он овладел, чтобы не умереть с голоду, теперь прославило его. Лисаневич полагал, что хорошо танцевать — это не просто хорошо танцевать. Он играл на пианино, учил не только собственную роль, а все, задействованные в спектакле, изучал профессию хореографа, в общем, старался достичь совершенства во всем. Несколько лет казалось, что будущее Бориса безмятежно и прекрасно. Правда, к деньгам Лисаневич относился чересчур легко. Он жил не по средствам, пускался в неудачные деловые авантюры, играл. Пока он находился под крылом Дягилева, все было хорошо. Но в 1929 году многое переменилось. Летом Дягилев скончался. Прочь из Европы! Смерть покровителя не подломила Лисаневича, но теперь он был куда менее привязан к конкретной труппе. Он перемещался по Европе, гастролировал в Южной Америке, танцевал в Ла Скала. Во время этих хаотичных поездок Лисаневич влюбился в Киру Щербачеву, тоже девушку-эмигрантку — и тоже балерину. Долго Лисаневич не думал, вскоре они обвенчались. Лисаневичу 27, он сверхпопулярен в Европе… и все-таки чего-то ему не хватало. В 1933 году он получает приглашение на гастроли в Азию. Воротами в новый мир для Лисаневича стал Бомбей. Покорив местную публику, он объездил Индию, Китай, Юго-Восточную Азию — везде с успехом. Кроме выступлений он занимался еще охотой. Страсть этого человека к охоте на крупных хищников стала такой притчей во языцех, что вошла даже в литературу: наиболее полная биография Лисаневича называется «Тигр на завтрак». Там же он пристрастился к опиуму, но к счастью не до такой степени, чтобы потерять человеческий облик. Колониальная Азия покоряла Лисаневича не менее полно и стремительно, чем он Азию: после долгих разъездов он решил остаться в экзотических краях. И здесь Лисаневич открылся с неожиданной стороны. В Калькутте, где он долго гостил, его смущало, что в огромном городе, одном из крупнейших британских колониальных центров, мало куда можно пойти вечером. По принципу «хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам», Лисаневич решил открыть светский клуб. Европейским клубом в Калькутте было никого не удивить. Но Лисаневич решил сделать его самым демократичным заведением в городе: туда допускались индусы и женщины, что для консервативных местных клубов было почти скандалом. Лисаневич сумел обаять местных чиновников и предпринимателей, так что те дали денег на открытие заведения. Назвать клуб решили «300», слегка пародируя знаменитый лондонский «400». Изюминку создавало еще и избранное для него здание: вычурный дворец с говорящим названием «Безумие», построенный эксцентричным богачом за несколько десятилетий до этого. Однако подзаброшенное здание имело множество достоинств: огромный сад, множество ниш и комнаток для уединенных бесед, обширные залы, танцплощадки, словом, все что угодно. Оставалась «мелочь» — привести все это великолепие в надлежащий вид. Лисаневич с неожиданным рвением взялся за дело. Отыскать рабочих, чтобы подновить старое здание, найти поваров (кстати, шеф-поваром был русский эмигрант Владимир Галицкий) и договориться о поставках, составить оркестр — слаженно играть странную команду из двух пианистов и барабанщика учил сам Борис. На открытие собралось более 600 человек, от британских колониальных чиновников и их дам до махараджей и купцов. Лисаневич едва пережил этот вечер: работы закончились буквально в последний момент. Все усилия окупились: клуб произвел на всех великолепное впечатление. Эклектика стала фирменным стилем «300» — в странном дворце собралось на редкость пестрое общество, а потчевали их кухней, в которой было множество блюд русской кухни. «300» работал долго и успешно, но в 1939 году началась Вторая мировая война, и разговоры за столиками быстро стали совсем не теми, что раньше. На сей раз в «300» собирались офицеры — сначала британские, а затем и американские. Летчики, моряки, штабисты. Калькутта стала перевалочным пунктом для грузов, идущих на фронт в Китай. Клуб был полон также и шпионами всех разведок мира, а прямо над квартирой Лисаневича на верхнем этаже заседал штаб. Самого Лисаневича подозревали в работе на разведку, правда, разнились версии, какую именно: американскую, английскую или русскую. Благо, среди постоянных гостей клуба был советский полпред, которого Лисаневич ненавязчиво сводил с нужными людьми. Выше некуда После войны Лисаневич отошел от дел клуба «300», но просто так сидеть на месте он не мог. Среди новых знакомых по Калькутте были двое знаковых персонажей местной политики — Джавахарлал Неру и король Непала Трибхуван. С Трибхуваном связан финал фееричной истории жизни этого человека. Трибхуван не имел реальной власти в Непале, был фактически марионеткой собственного премьера. «300», в котором Лисаневич оставался почетным секретарем, стал штаб-квартирой переворота. Трибхуван с соратниками разрабатывал план по низвержению своего премьер-министра — естественно, пользуясь благосклонностью и поддержкой владельца клуба и только-только получившего независимость государства Индии. Вскоре король сумел одолеть министра. Но на этом роль Лисаневича в жизни Непала не исчерпалась. Он едет в сам Непал в статусе почетного гражданина. Страна ошеломляет его: традиционное общество, над которым не властно время, страна, по улицам городов которой ходят леопарды, а пейзажи — едва ли не самые грандиозные в мире. Однако Лисаневич приехал не наслаждаться видами. Его задача — открыть страну миру. Поначалу его со скепсисом слушали даже сами непальцы: что европейцам делать в стране, где и заправку-то не найдешь. Лисаневич пустил в ход всю свою энергию и обаяние — и добился своего. Он начал строить первую в Непале гостиницу современного типа — чтобы достойно встретить гостей и репортеров на коронации нового монарха. Это было куда сложнее, чем создать «300». Буквально все приходилось строить с нуля. Дворцов в Катманду было с избытком, роскошь била в глаза… вот только там не было ни электричества, ни современной канализации. В будущем отеле имелись великолепные хрустальные люстры, огромные зеркала, зато не было горячей воды и унитазов, а вели к нему тропы, по которым не мог проехать автомобиль. Все от мебели до вилок доставлялось мулами и носильщиками. Отель был не единственной проблемой. Нужно было строить дороги (усилиями Лисаневича в Непале появились первые 5 километров шоссе), аэропорт (таможня и пассажирский терминал в Катманду были одним деревянным сараем). Отдельно сложили русскую печь — требовалось много хлеба. Персонал приходилось переобучать на ходу: местные слуги не мыли рук и норовили подать в качестве питьевой воду из сливного бачка. Лисаневич не забыл даже о сувенирной лавке: он прекрасно понимал, что первые туристы сметут все подчистую. В августе 1954 года Лисаневич торжественно открыл «Королевский отель». В Непал начали прибывать первые группы туристов и корреспондентов. Непал выглядел как иномирное государство, одно из последних закрашенных белых пятен на карте мира. Бог весть, как дался Лисаневичу еще и этот проект, но в наше время туризм — один из столпов непальской экономики, и у его расцвета в этой стране есть имя и фамилия. Первые публикации, посвященные непальскому туризму, редко проходили мимо человека, устроившего всю инфраструктуру для путешественников и альпинистов. И неудивительно, что Лисаневича окрестили «второй достопримечательностью Непала после Эвереста»: приезжие, от британской королевы до Жан-Поля Бельмондо проходили именно через его руки. За время своей непальской одиссеи Лисаневич ухитрился попасть в тюрьму на несколько месяцев из-за местных интриг, однако, похоже, это была единственная его серьезная неудача. Весь немалый остаток жизни он провел в Непале, открывая отели, рестораны и ввязываясь в авантюры одна необычней другой, включая попытки поймать йети. Один из самых известных в мире одесситов умер в 1985 году. В наше время его потомки живут на огромном пространстве от Катманду до Копенгагена. Сын безумного и жестокого времени сумел прожить жизнь как приключение и оставить по себе добрую память во множестве стран.