Два открытия: "Зарядье" и фестиваль оркестра
Еще в августе, когда в Большом зале "Зарядья" проверяли акустику, (кстати, тот же оркестр и тот же дирижер), стало ясно, что с ней все хорошо. Но главная проверка, конечно, произошла именно на концерте, в зале, наполненном публикой, а не в пустом как прежде, зрительском пространстве. Автор этих строк испытал чувство уверенности, когда дирижер Михаил Плетнев встал за пульт Российского национального оркестра, и уже минут через пять акустика была испытана им еще раз. Можно оценить ее на пятерку. А в финале концерта, когда были проверены и вокал с оркестром, и сам оркестр, стало окончательно ясно, что звук здесь объемный и густой, что хорошо слышно не только в середине зала, но и сбоку и что качественная отчетливость оркестровых тембров каждого в отдельности оптимально сливается в общий поток. Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье" Сам концерт, в котором пели Ильдар Абдразаков, Франческо Мели и Красимира Стоянова, первоначально был рассчитан на дирижирование Риккардо Мути. Но он не приехал, и Плетневу, помимо любимых им произведений, таких, как "Рассвет на Москве-реке" Мусоргского или Пятая симфония Чайковского, пришлось взяться и за Доницетти. Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье" Мусоргский увлек Плетнева, кажется, демонстрацией картинности рассвета: начальное" дрожание струнных (как краешек луча, скользнувший в ночной темноте) "пастушьи" звуки духовых, все сперва тихо — и потом вдруг когда солнце выплыло из-за горизонта — полнозвучный оркестр, заливающий "ярким солнцем" зал. Потом — людское: тревога ударных и трубчатых колоколов И снова умиротворение вечной природы: соло флейты, пиццикато виолончелей и тихий всхлип арф. Чайковский же, с его исповедальным неоромантизмом, был в меру задушевен, что ему очень идет: сильные переживания без пережима таковых – типичная плетневская манера, когда напряжение как бы загоняется внутрь, и чувствуется подспудно, чтобы не утерять при этом ни грамма силы. И сбалансированность музицирования, когда все выделено – и все пригнано, один к одному, но без педантизма, — тоже покорило. Если Мусоргский и Петр Ильич были сыграны с увлечением, то с Доницетти, по- видимому, не совсем та же история. Почему-то показалось (и не мне одной), что итальянский композитор — не любимый автор маэстро. Во всяком случае, особой гармонии дирижера с музыкой (и музыки — с вокалом) не возникло. Хотя медовая добросовестность изложения (точнее, аккомпанемента солисту), несомненно, присутствовала. К тому же тенор Мели, вышедший на сцену в концертном фраке ( что сейчас почти редкость) спел арию Неморино хотя и громко, и настойчиво, но как-то "фрачно": без особых лирических эмоций, но с обстоятельностью знаменитой оперной "звезды". То же приключилось и с арией Хозе (которая с цветком): герой оперы о великой мужской страсти предстал вокально гладким, умеренным и аккуратным. Было много уверенности оперного лидера, но не было того певческого чувства, которое делает заученное — непосредственным. Зато энергичная Стоянова все компенсировала. Она так поддала жару в арии Татьяны из "Евгения Онегина", спела с таким волевым посылом, что зал разделился на две части: одна (большая) неистово аплодировала, другая — кисло морщилась: мол, разве ж это излияние лирической героини так поется? Но кто сказал, что Татьяна Ларина у Чайковского (да и у Пушкина) – божий одуванчик? Совсем нет. Фото: пресс-служба МКЗ "Зарядье" Наиболее бесспорным оказалось выступление Абдразакова. "Ты взойдешь, моя заря" — и мольба и тоска, и непреклонность, и ужас пред бездной, и уверенность в себе — все в голосе. Как и анархические страсти Алеко из одноименной оперы Рахманинова. На следующий день РНО и Плетнев открыли ежегодный фестиваль этого оркестра в Концертном зале имени Чайковского. Фестиваль по счету уже десятый, и юбилейная программа составлена с надлежащей серьезностью. Тут и "Кандид" Бернстайна (к столетию со дня рождения композитора), и оперная дива Анджела Георгиу — с сольным вечером, и концерт, программу которого составили арии, ансамбли и сцены из опер "Черевички" Чайковского и "Ночь перед Рождеством" Римского-Корсакова . Много чего еще. Первый концерт фестиваля тоже претерпел изменение имен и названий в афише. Отпали Прокофьев и Рахманинов. Возник Шостакович — с послевоенной Девятой симфонией. Вместо не приехавшего (по техническим причинам) скрипача Циммермана на сцену вышел скрипач Сергей Крылов, чтобы сыграть Концерт для скрипки с оркестром Чайковского. Крылов играл легко и цветисто — как кружева плел, и весьма декоративно, подавая обильно внедренные Чайковским технические трудности как нечто само собой разумеющееся. Правда, иногда казалось, что у скрипача своя история, а у оркестра — своя. Акценты Плетнева показались очень точными: плотная чувствительность (а как без нее у Петра Ильича?), но без излишних сантиментов. Фото: Ирина Шымчак Второе отделение отдали Девятой симфонии Шостаковича, и тут невозможно не отметить блистательную первую скрипку — Алексея Бруни. Плетнев вместе с оркестром вдумчиво прошел музыкальный путь — от игривого флирта в начале, где кто-то как будто насвистывает бодрый мотивчик (это "насвистывание" было, в момент первого исполнения в 1945 году, поставлено композитору в упрек – сталинскими соколами от искусства). До нарочито показушного и игривого тоже, но совсем по-другому, финала, разраставшегося после вселенской тоски и черной меланхолии медленных "серединных" частей. Фирменный композиторский гротеск (и даже издевательство — над теми, кто этого гротеска не услышит или наоборот, услышит слишком хорошо). Бодрячество – невозможность более притворяться – усилие над собой – и новый приступ натужного "оптимизма": всю эту черную клоунаду, воплощенную Шостаковичем в момент всеобщей, казалось бы, эйфории, РНО с Плетневым превратили в манифест на все времена. Легко и страшно. Страшно — и легко. И все понимаешь. Даже когда ничего не можешь изменить. Но попытку убежать от своих демонов все равно предпримешь. Пока жив.
