Le Monde diplomatique (Франция): Когда Россия еще мечтала о Европе

Иногда состояние отношений России и Европы проявляется в ряде неприятных ощущений, вроде усталости в ногах после долгого ожидания в вестибюле Совета Федерации. Сенатор Алексей Пушков не доверяет западной прессе. «Если вам нужны только одна-две цитаты, у вас не больше 15 минут», — предупреждает он на безупречном французском. Как бы то ни было, бывший глава комитета по иностранным делам в Госдуме и бессменный ведущий программы «Постскриптум» на телеканале ТВЦ уделил беседе полтора часа. С тех времен, когда он писал речи для последнего советского лидера Михаила Горбачева, много воды утекло. Глядя в прошлое, он отмечает, что его бывший наставник, который «до прихода в партию был специалистом лишь по сельскому хозяйству», проявил «наивность». Пушков считается одним из самых ярых сторонников внешней политики президента Владимира Путина и с начала украинского кризиса в 2014 году оказался в списке лиц, которым запрещен въезд на территорию США, Канады и Великобритании. Его путь повторяет тот, что прошла Россия. Горбачев надеялся на возвращение своей страны в большую семью европейских наций. Он ставил себя в число продолжателей идей западников, которые со времен Петра Великого стремятся сблизить Россию с Европой, в отличие от выступающих за свой особый путь славянофилов. В конце 1980-х годов этот подход должен был получить более широкий размах: речь шла о наступлении свободного от логики блоков нового мирового порядка. Понять нынешнее поведение России непросто без упоминания краха этой европейской мечты. Во время первой поездки за границу в качестве генсека КПСС осенью 1985 года Горбачев представил в Париже западноевропейским лидерам свою концепцию общего европейского дома. Французская столица была выбрана для этого отнюдь не случайно. Шарль де Голль отстаивал идею Европы от Атлантики до Урала, то есть Европу независимых от внешних сил национальных государств, в которой должно найтись место для отказавшейся от коммунизма России (генерал считал его преходящим чудачеством). В тот момент в Москве не восприняли его предложение всерьез: СССР жестко придерживался разделения Европы (начиная с Германии), что служило материальным воплощением его присутствия на континенте. Лозунг об общем доме был также призван способствовать расхождению Вашингтона и его европейских союзников, чтобы подтолкнуть США к переговорам. Для Москвы окончание гонки вооружений стало необходимостью из-за давления оборонных расходов на бюджет. Стратегический паритет, гарант мирного сосуществования, остался точкой неустойчивого равновесия. Мир уже дважды успел оказаться на грани полного уничтожения: в сентябре 1983 года офицер подмосковных сил ПВО Станислав Петров предотвратил ложную ядерную тревогу, а в ноябре того же года советские власти чуть не сорвались на фоне натовских учений Able Archer 83, посчитав их прикрытием для нападения. «Ученые представили страшную концепцию ядерной зимы, — вспоминает Пушков. — Я был в числе тех, кто хотел покончить с холодной войной». Во время первой (непростой) встречи в Женеве в ноябре 1985 года Горбачев и Рейган сошлись на том, что ядерную войну нельзя допустить, поскольку в ней не может быть победителей. В октябре 1986 года в Рейкьявике советский лидер выступил со смелым предложением: уничтожить 50% ядерных арсеналов в течение пяти лет, а затем полностью избавиться от них еще через пять лет. Рейган согласился, но оставил за собой право на продолжение Стратегической оборонной инициативы, то есть космического щита, который воспринимался в СССР как способное дать толчок гонке вооружений стремление к военному превосходству, но так и не был реализован на практике… Чтобы преодолеть пропасть недоверия, Горбачев пошел на односторонние уступки. Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности 8 декабря 1987 года привел к уничтожению 1 846 советских ракет, то есть в два с лишним раза большего числа, чем в Америке. Возвращение домой В 1988 году под давлением внутренних проблем социалистического блока общий европейский дом приобрел стратегическое наполнение. Горбачев думал, что избежать экономического краха можно лишь путем добавления новой дозы частной собственности и рынка в плановую систему. Демократические порывы Восточной Европы укрепили его веру в то, что политическая открытость отвечает духу истории. Раз идеологическая конфронтация отходила в сторону, речь шла уже не о сотрудничестве блоков, а об их слиянии в рамках расширенной Европы на основании общих ценностей: свобода, права человека, демократия и суверенитет. Это было «возвращение в Европу (…), цивилизацию, на периферии которой мы находились столь долгое время», — говорил дипломат Владимир Лукин. «Система находилась на последнем издыхании, и от коммунизма, без сомнения, нужно было избавляться», — говорит сегодня первый советник в российском посольстве в Париже Александр Самарин, напоминая, что его страна, член ВТО с 2012 года, теперь является «капиталистической» и «выступает против протекционизма». «Все чувствовали, что мы зашли в тупик, — добавляет попросивший не называть его имени отставной дипломат. — Тем не менее никто не думал, что нужно идти на эти односторонние уступки». «Пражская весна» 1968 года оставила след в памяти Горбачева, и он считал несостоятельной брежневскую доктрину ограниченного суверенитета «братских стран». Он поддерживал реформаторов и категорически отказывался от применения силы, запустив тем самым динамику, которая вышла у него из-под контроля. Запад ответил на уступки обещаниями («НАТО ни на шаг не продвинется на восток»), а немецкий вопрос служит прекрасным примером масштабов обмана. После падения берлинской стены Горбачев выступал за нейтральную Германию (или за ее членство сразу в двух военных альянсах, НАТО и ОВД) в рамках общеевропейской структуры безопасности с опорой на Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (создано в 1975 году по Заключительному акту в Хельсинки). Этот документ за подписью 35 государств стал апогеем разрядки между Востоком и Западом до нового подъема напряженности после советского вторжения в Афганистан в 1979 году и представлял собой плод торга двух лагерей. Западные страны признавали отстаивавшийся на протяжение многих лет Москвой принцип нерушимости границ (то есть, разделение Германии и советские приобретения в Восточной и Центральной Европе), а социалистический лагерь в ответ обещал соблюдать права человека и основные свободы, в том числе свободу мысли, совести, вероисповедания и убеждений. СБСЕ стало постоянном органом, в котором заседали США, Канада, СССР и все европейские страны. Москва рассматривала это как первый камень в фундаменте сближения двух Европ. В 1990 году панъевропейский вариант отстаивал не только Горбачев. Новые восточноевропейские лидеры (зачастую ими были бывшие диссиденты пацифистских взглядов) вовсе не стремились влиться в западный лагерь и считали для себя предпочтительным формирование нейтрального и демилитаризованного региона. После избрания президентом Чехословакии Вацлав Гавел шокировал американцев требованием распустить оба военных альянса и вывести все иностранные войска из Центральной Европы. Канцлер ФРГ Гельмут Коль был возмущен заявлениями восточногерманского премьера Лотара де Мезьера, который выступал за нейтралитет страны. В апреле 1990 года президент Польши Войцех Ярузельский (эта страна первой создала условия для участия в выборах не относившихся к коммунистам кандидатов) принял предложение Горбачева о временном усилении войск ОВД в Восточной Германии до формирования панъевропейской структуры безопасности и даже предложил подключить к этому польские силы. Как бы то ни было, в феврале 1991 года Венгрия, Польша и Чехословакия отказались от этого варианта и сформировали Вишеградскую группу: они опасались возвращения к власти в Москве коммунистов-консерваторов и решили укрыться за американским щитом. Западноевропейские лидеры тоже поддерживали закладку основ новой Большой Европы, которая обладала бы большей независимостью от США, пусть они и выступали за сохранение НАТО. Франсуа Миттеран хотел сделать объединенную Германию частью расширенной европейской системы безопасности, сохранив в ней место для России. «Европа будет уже не той, что мы знаем последние полвека. Вчера она зависела от двух сверхдержав, но теперь вернется домой, к своей истории и географии», — заявил он в новогоднем обращении 31 декабря 1989 года. — После хельсинских соглашений я ожидаю увидеть в 1990-х годах европейскую конфедерацию в истинном смысле этого слова, которая вберет в себя все государства нашего континента«. В стремлении избежать изоляции СССР он обрисовал панъевропейскую архитектуру в виде концентрических кругов. 12 членов тогдашнего Европейского экономического сообщества должны были сформировать «активное ядро» внутри расширенной структуры сотрудничества с участием бывших стран ОВД. Британский премьер Маргарет Тэтчер тоже пыталась вписать в европейские рамки возрождавшуюся немецкую державу. В феврале 1990 года она поручила министру иностранных дел Дугласу Херду (Douglas Hurd) толкать переговоры в сторону «расширенной европейской ассоциации (…) с принятием восточноевропейских стран и, в перспективе, Советского Союза». Горбачев не сумел воспользоваться этим мимолетным сближением. Дело в том, что на волне победы ХДС на первых свободных выборах в ГДР в марте 1990 года канцлер Гельмут Коль выступил за поглощение ФРГ Восточной Германии. Время играло на руку ему самому и его главному союзнику, президенту США Джорджу Бушу. Советскому Союзу были нужны деньги. Вашингтон не мог открыто спонсировать противника и подтолкнул Бонн к тому, чтобы проявить щедрость. 13,5 миллиарда марок, которые Германия обещала в качестве компенсации за уход советских солдат, сделали СССР более сговорчивым. По договору СНВ 1991 года Западу удалось добиться резкого сокращения ядерных арсеналов, «народные демократии» падали одна за другой, но когда Горбачев попросил экономическую помощь на саммите «большой семерки» в Лондоне в июле 1991 года (через несколько дней после роспуска ОВД), то не смог добиться каких-либо конкретных обязательств. Распад Советского Союза в декабре 1991 года добил панъевропейский проект. НАТО в несколько этапов вобрала в себя бывшие народные демократии, а затем и прибалтийские республики. Точно так же поступил и Европейский союз. В 1993 году Миттеран возмутился включением восточных стран в НАТО, альянс, который, по его мнению, должен был играть в большей степени политическую, нежели военную роль. В США тоже раздавались голоса с призывом не порождать тенденцию, которая может спровоцировать националистическую реакцию в России. Даже Джордж Кеннан (George F. Kennan), отец доктрины сдерживания советского экспансионизма в 1946 году, назвал в 1997 году расширение НАТО «самой страшной ошибкой американской политики со времен войны». По его словам, это решение «нанесет ущерб развитию российской демократии, восстановив атмосферу холодной войны (…). У россиян не останется выбора кроме как воспринять расширение НАТО как военную акцию. Они будут искать гарантии своей безопасности и будущего». Посол США в СССР с 1987 по 1991 Джек Мэтлок (Jack Matlock), критик американского высокомерия, отмечает, что «слишком много американских политиков рассматривают окончание холодной войны почти как военную победу. (…) Вопрос был не в том, расширять НАТО или нет, а в том, как американцам обеспечить странам Центральной Европы сохранение их независимости и в то же время создать в Европе систему безопасности, которая передала бы ответственность за будущее континента самим европейцам». В 1990-х годах, ослабленная экономическим и социальным хаосом, Россия больше не в состоянии защищать свои геополитические интересы. Но ее неуверенность на мировой арене связана также с желанием России сохранить свой статус великой державы в качестве привилегированного партнера США. И Запад дал России некоторые основания надеяться на это. С разрешения Вашингтона Москва восстановила свой ядерный арсенал, разбросанный на территории бывших советских республик; сохранила свое место в СБ ООН; ей предложили присоединиться к клубу великих капиталистических держав, G7, который позже превратится в G8. «В то время царила атмосфера эйфории», — вспоминает бывший заместитель министра иностранных дел (1986-1990) Анатолий Адамишин. «Мы думали, что плывем в одной лодке с Западом». Российские лидеры не сразу восприняли расширение НАТО как военную угрозу. Скорее, они беспокоились об изоляции, которую они пытались предотвратить. После развала СССР Борис Ельцин хотел, чтобы его страна присоединилась к НАТО «в долгосрочной перспективе». Его министр иностранных дел Андрей Козырев обсуждает возможность подчинения Альянса решениям СБСЕ, которая вскоре станет ОБСЕ. Военная операция НАТО в Югославии в 1999 году без мандата ООН заставляет Россию покинуть ООН. Теперь Атлантический альянс, из которого она была исключена, представляется ей вооруженным победителем, настолько уверенным в своей силе, что он готов навязывать свою волю даже за пределами своей зоны влияния. «Бомбардировка НАТО Белграда разочаровала тех, кто, как и я, верил в проект "общего дома", — говорит Юрий Рубинский, первый советник посольства России в Париже с 1987 по 1997 год. Однако стремление Горбачева в Европу на протяжении еще многих лет продолжало по инерции вызывать положительные эмоции». Принято считать, что приход к власти в России бывшего агента разведслужб в 2000 году ознаменовал собой полный разрыв с ельцинской эпохой, которую представляют как более открытую для Запада и более демократичную. Однако все при этом забывают небывалый разворот в сторону Европы во время первого срока Путина. В 2001 году, выступая в нижней палате Парламента Германии, он призвал Европу «объединить ее возможности с человеческим, территориальным, природным, экономическим, культурным и военным потенциалом России». Затем, после терактов 11 сентября, Россия предлагает создать антитеррористическую коалицию, наподобие победившей нацистов во время Второй мировой войны. Но три месяца спустя США, снова встав на путь военного превосходства, объявляют о том, что они выходят из договора по противоракетной обороне (ПРО), подписанного Леонидом Брежневым и Ричардом Никсоном в 1972 году. В феврале 2007 года, выступая в Мюнхене, Путин подверг критике односторонний подход США: «Нам хотят навязать новые демаркационные линии и новые стены». В 2008 году Москва отправляет свои войска, чтобы предотвратить нападение грузинского президента на Южную Осетию и помешать дальнейшему расширению НАТО, на этот раз на Кавказ. Однако он не отказывается от диалога и даже предлагает в ноябре 2009 года рассмотреть проект договора о Европейской безопасности. Предложение игнорируется. Отвергнутая Европой, Россия продолжает реализовывать свой проект региональной экономической интеграции с бывшими советскими республиками (Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Армения, Украина и Беларусь). Но при этом Россия не отворачивается от Европы, ее крупнейшего торгового партнера и главного потребителя российского газа. Благодаря этому проекту она считает, что у нее есть преимущества для переговоров о партнерстве с Европейским союзом. Сегодня Россия обвиняет ЕС в том, что он исключил ее из обсуждений по соглашению об ассоциации с Украиной, которое разожгло пожар 2013-2014 годах. В силу своих исторических и экономических связей с Киевом Россия считает, что она должна была принимать участие в обсуждении, в то время как в Европе думают обратное. «Сама идея сферы влияния России считается незаконной, — говорит британский политолог Ричард Саква (Richard Sakwa), — хотя масштабы ее законных интересов и способы, которыми она имеет право выражать их, остаются неясными». «Мысль об общей Европе было похоронена в Крыму», — считает Рубинский. Российские лидеры не питают иллюзий относительно возможности возобновления особых отношений с Европой, которая, по их мнению, идет в фарватере враждебной политики США. «То, что мы предложили России, — это не Великий Запад, а принятие Запада в его историческом смысле и в подчиненном положении», — резюмирует Саква. Именно этого Москва больше не хочет: «Мы никого не собираемся упрашивать снять экономические санкции, введенные против России в 2014 году», — предупредил министр иностранных дел Сергей Лавров на совместной пресс-конференции со своим бельгийским коллегой 13 февраля 2018 года. Новое видение сотрудничества, если оно будет возобновлено, не будет иметь ничего общего с видением Горбачева возвращения в Европу. «Мир изменился. Эпоха закрытых блоков и альянсов окончена », — говорит главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» Федор Лукьянов. «Когда европейцы придут в себя, мы всегда будем готовы строить эту Великую Европу», — добавляет Самарин. «Мы стремимся к интеграции интеграций, то есть к сближению и гармонизации ЕС и Евразийского союза». Россия теперь рассматривает Европу как важного, но уже не исторического партнера. Говоря о том, что русская культура является «частью европейской цивилизации», Лавров подчеркивает, что «невозможно развивать отношения между Россией и ЕС, как это было во время» холодной войны«, когда они находились в центре международных дел. «Мы вынуждены констатировать серьезные изменения и процессы в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на Ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке », — сказал министр. Москва видит себя одним из важнейших игроков многополярного мира. Кризис в еврозоне, а затем и Брексит отрицательно повлияли на имидж Европейского союза в глазах россиян, которые радуются угрозе разрыва отношений между Европой и США под предводительством Дональда Трампа. "Никто не хочет садиться в лодку, которая тонет",- уверяет нас Жиль Реми (Gilles Rémy), генеральный директор одной из крупнейших французских компаний. «Русские перешли от восхищения к состраданию». Если послушать Владислава Суркова, ближайшего советника Путина, аннексия Крыма является «завершением эпического путешествия России на Запад, окончанием ее многочисленных неудачных попыток стать частью западной цивилизации и попытками присоединиться к "хорошей семье" европейских народов». Отныне Москва примирилась со своим «геополитическим одиночеством».