Ночная песня
Людмила Петрушевская, чей юбилей в эти дни отмечает литературная общественность, долгое время числилась в лидерах советского самиздата. Но это был не вполне типичный самиздат. За него трудно было привлечь и наказать. Петрушевская не ругала советскую власть. Она просто писала о неприглядной стороне жизни, которую не хотелось замечать. От нее хотелось спрятаться, но она так или иначе доставала каждого человека, независимо от его социального статуса. Даже Леонид Ильич Брежнев искренне страдал от проделок (абсолютно в духе героинь Петрушевской) своей непутевой дочери Галины. Это была литература переживания и изживания травмы. Вялотекущее, как хроническое заболевание, несчастье, в понимании писательницы, было нормой советской жизни. Ее герои (в основном, героини) существовали внутри этой нормы - влюблялись, расставались, решали какие-то свои проблемы, и (самое страшное!) не мыслили себе иной жизни, не предпринимали попыток что-то в ней изменить. Это представлялось совершенно неприемлемым для официальной советской литературы. Рассказы Петрушевской никто не запрещал. Их не печатали в силу изначальной несовместимости с идеологией и самим духом советской эпохи. Так в былые времена на площадях пытались донести до царей горькую истину юродивые. Проза Людмилы Петрушевской перекликалась с набравшей силу во второй половине семидесятых годов прозой поколения (с легкой руки критика Владимира Бондаренко) «сорокалетних»: Маканина, Афанасьева, Кима, Киреева, Курчаткина. Но если Маканин выхватывал из жизни и характеров современников самое сокровенное, больное и сущностное, выставлял это на всеобщее обозрение, ставя таким образом диагноз обществу, Петрушевская испытывала вечные нравственные категории посредством погружения их в «живую жизнь» - в офисе, коммунальной квартире, студенческой аудитории, женском общежитии - ставя таким образом диагноз не столько обществу, сколько самому человеку и самим этим категориям. Жизнь в ее произведениях перемалывала человека и евангельские заповеди в труху. Слава и широкое признание пришло к Людмиле Петрушевской в восьмидесятых годах на излете советской власти. Ее «правда» легко и естественно вписалась в «общую» - разоблачающую – правду того времени. Все, что написала Петрушевская, было издано и многократно переиздано. Ее пьесы «на ура» пошли во многих российских и зарубежных театрах. При этом мало кто обратил внимание на «второе дно» правды писательницы: потому-то так бесславно и канул в небытие СССР, что подавляющее большинство его граждан (в плане гражданских и прочих добродетелей) оказались именно такими, как она их описывала в самых мрачных и безысходных рассказах. Писательница не изменила своих взглядов и в новейшие времена. Темы и характеры героев ее произведений с «говорящими» названиями - «Время ночь», «Черное пальто», «Бессильные руки» - остались прежними. Монотонность, предсказуемость сюжетов и психологических коллизий дает основание некоторым критикам считать творчество Петрушевской последних лет «мистической чернухой». Другие критики называют ее классиком русской литературы. Истина, как всегда, где-то посередине. Заслуживает уважения гражданская позиция писательницы. Без лишнего пафоса и ненужных слов она помогает приютам, где содержатся больные дети, говорит, что думает, не оглядывается на авторитеты, носит широкополую с вуалью и матерчатыми цветами шляпу по моде позапрошлого века. Одним словом, живет и творит так, как если бы окружающий мир (здесь она не так уж и не права) - это одна сплошная травма, а естественное состояние человека (почти по Чехову) – тщетная попытка преодолеть последствия этой первородной травмы. Иногда возникает мысль, что так она подает пример своим героям.
