«Полторы комнаты»: как сейчас выглядит квартира Иосифа Бродского

Максим Косьмин, создатель сообщества «Старый фонд» и автор популярного инстаграм-блога @maax_sf о старых петербургских квартирах, показал снимки из квартиры в доходном доме Мурузи на Литейном проспекте, 24, где долгие годы жил со своими родителями поэт Иосиф Бродский. Сейчас, по словам Косьмина, здесь до сих пор живет бывшая соседка Бродского. Косьмин сравнил снимки с архивными фотографиями и описаниями самого Бродского из эссе «Полторы комнаты» и подробно рассказал о своих наблюдениях. Так сейчас выглядит коммунальная квартира в доме Мурузи в Санкт-Петербурге. Иосиф Бродский жил здесь с родителями с 1955 по 1972 год. Это пространство описано поэтом в, пожалуй, самом цитируемом его англоязычном эссе «Полторы комнаты», опубликованном в Нью-Йорке в 1986 году. Стандартная коммунальная кухня, на первый взгляд. Но мозг слегка напрягается: ПВХ плитка, печь и нестандартная геометрия кухни будто искажают пространство. А ещё здесь слишком пусто для жилой коммуналки, но это легко объяснить. Дело в том, что в квартире последние годы живёт только одна бабушка. Она — бывшая соседка Бродского, который жил здесь с 1955 до 1972 года (до своего отъезда из СССР). Да, это дом Мурузи, и здесь находятся те самые "полторы комнаты". Вот уже несколько лет идут попытки официально открыть музей поэта, но всё упирается в соседку, которая живёт в квартире всю жизнь и уезжать наотрез отказывается. И её можно понять. В следующих постах расскажу о квартире подробнее. Публикация от Maxim (@maax_sf) Фев 28, 2018 в 3:27 PST Бродский подробно описал коммунальную квартиру, где он жил с родителями, в эссе "Полторы комнаты" (1985). На фотографиях — родительская часть и две арки в "половину" поэта (одна из них сейчас заложена). Архивная фотография сделана в 1984 году, очевидно, сразу после смерти отца Бродского (мать умерла годом раньше). Иосиф к этому времени не жил здесь уже 12 лет, но можно предположить, что обстановка поменялась несильно. "Моя половина соединялась с их комнатой двумя большими, почти достигавшими потолка арками, которые я постоянно пытался заполнить разнообразными сочетаниями книжных полок и чемоданов, чтобы отделить себя от родителей, обрести некую степень уединения. Можно говорить лишь о некой степени, ибо высота и ширина тех двух арок плюс сарацинские очертания их верхних краев исключали любые помыслы о полном успехе. За вычетом, конечно, возможности заложить их кирпичной кладкой или зашить досками, что было противозаконно, так как свелось бы ко владению двумя комнатами вместо полутора, на которые мы по ордеру имели право" "Следовало изобрести полумеру, и как раз на этом я сосредоточился начиная с пятнадцати лет. Испробовал всевозможные умопомрачительные приспособления и одно время даже помышлял о сооружении четырехметровой высоты аквариума с дверью посередине, которая соединяла бы мою половину с их комнатой. Надо ли объяснять, что такой архитектурный подвиг был мне не по зубам. Итак, решением оказалось приумножение книжных полок с моей стороны, прибавление и уплотнение складок драпировки — с родительской. Нечего и говорить, что им не нравились ни решение, ни подоплека самого вопроса. " Публикация от Maxim (@maax_sf) Мар 1, 2018 в 4:27 PST Место, где стоял туалетный столик и родительская кровать, которой Бродский в своём эссе посвятил несколько абзацев: «Самым крупным предметом нашей обстановки, или, правильнее сказать, предметом, занимавшим больше всего места, была родительская кровать, которой, полагаю, я обязан моей жизнью. Она представляла собой громоздкое двуспальное сооружение, чья резьба опять-таки соответствовала в какой-то мере всему остальному, будучи, впрочем, выполнена в более поздней манере. Тот же растительный лейтмотив, разумеется, но исполнение колебалось где-то между модерном и коммерческой версией конструктивизма. Эта кровать была предметом особой гордости матери, ибо она купила ее очень дешево в 1935 году, до того, как они с отцом поженились, присмотрев ее и подобранный к ней в пару туалетный столик с трельяжем во второразрядной мебельной лавке. Большая часть нашей жизни тяготела к этой приземистой кровати, а важнейшие решения в нашем семействе бывали приняты, когда втроем мы собирались не вокруг стола, но на ее обширной поверхности, со мной в изножье. По русским меркам эта кровать была настоящей роскошью. Я часто думал, что именно она склонила отца к женитьбе, ибо он любил понежиться в этой кровати больше всего на свете. Даже когда их обоих настигал приступ горчайшего обоюдного ожесточения, большей частью спровоцированного нашим бюджетом (“У тебя просто мания спускать все деньги в гастрономе! — несется его негодующий голос над стеллажами, отгородившими мою “половину” от их “комнаты”. “Я отравлена, отравлена тридцатью годами твоей скаредности!” — отвечает мать), — даже тогда он с неохотой выбирался из кровати, особенно по утрам. Несколько человек предлагали нам очень приличные деньги за эту кровать, которая и впрямь занимала слишком много места в нашем жилище. Но сколь бы неплатежеспособны мы ни оказывались, родители никогда не обсуждали такую возможность. Кровать была очевидным излишеством, и я думаю, что именно этим она им и нравилась.» Продолжение Публикация от Maxim (@maax_sf) Мар 2, 2018 в 12:50 PST