Почему в мартовских президентских выборах так мало интриги

После того, как на протяжении года новостной цикл представлял собой постоянную череду потрясений и бесчинств, пожалуй, наименее неожиданным событием ушедшего 2017-го стало прозвучавшее 14 декабря заявление Владимира Путина о том, что он снова будет баллотироваться на пост президента России в марте 2018 года. Со времен возвращения Путина в Кремль в 2012 году мало кто сомневался, что он попытается продлить срок своих полномочий. Также почти не остается сомнений в том, что он победит. Пока что в число его соперников входят давно знакомые нам субъекты, как то социал-демократ и экономист Григорий Явлинский, националист-провокатор Владимир Жириновский, а также несколько новых фигур: теледива Ксения Собчак выступает за либеральную партию «Гражданская инициатива»; Борис Титов, уполномоченный при президенте России по правам предпринимателей, является кандидатом от неолиберальной «Партии Роста»; а Коммунистическая партия на этот раз решила выдвинуть Павла Грудинина, агронома и директора успешного сельскохозяйственного предприятия под Москвой, отказавшись от кандидатуры Геннадия Зюганова, своего многократного и не слишком удачливого выдвиженца. Все они серьезно уступают Путину с точки зрения народной поддержки, в то время как активист по борьбе с коррупцией Алексей Навальный — противник Путина, получивший наибольшее освещение в зарубежных СМИ — 25 декабря был официально исключен из гонки российской избирательной комиссией. Навальный призывает к бойкоту мартовского голосования и одновременно к уличным протестам — вероятно, надеясь на повторение демонстраций, которые сопровождали возвращение Путина к власти в 2012 году. Но даже если они реализуются в том же масштабе, что и раньше, их влияние на ход самих выборов едва ли окажется значительным. Тогда, исключив возможность неожиданного поворота событий, Путин играючи выйдет в победители, и Кремль до 2024 года будет находиться под его контролем. Что это продление власти означает как для самой России, так и для ее отношений с Западом, отношений, которые достигли новых минимумов на фоне обвинений во вмешательстве в американские выборы и в сговоре с президентской кампанией Трампа? Путин находится у руля уже 18 лет и по продолжительности пребывания в должности может посоперничать с советским лидером Брежневым. Если Путин продержится до конца четвертого срока, получится, что он правит страной почти четверть века. Само по себе его продолжительное господство отчасти объясняет распространенную тенденцию идентифицировать Путина с постсоветской Россией в целом: судьба страны стала сплавляться, особенно в западных СМИ, с его характером и личностью. Но какова природа политической системы, в рамках которой все эти годы председательствовал Путин, и в какой степени на нее повлияли личные прихоти и предпочтения лидера? В большинстве своем западные обзоры, касающиеся России, берут за основу идею о существовании коренного различия между тем, как страной управляли в 1990-е годы, и тем, как ей управляли в 2000-е: мол, период хаотических свобод сменился ограничением возможностей, а динамизм свободных рынков с возвращением тяжелой руки государства сошел на нет. Если следовать этой логике, получается, что Путин претворил в жизнь странное сочетание регресса, отката к авторитарным привычкам советской эпохи и одновременно возрождения самодержавных практик времен царизма. (Так, например, Путин либо «Новый царь» — название книги Стивена Ли Майерса (Steven Lee Myers) 2015 года, либо зловещий агент КГБ, как его изображают в своем исследовании «Мистер Путин: оперативник в Кремле» (2013 год) эксперт Совета национальной безопасности Фиона Хилл (Fiona Hill) и ее соавтор Клиффорд Гэдди (Clifford Gaddy)). Но то, что сегодня в России называют «путинской системой», не есть повторение советского или имперского на новый лад; скорее, это отчетливо постсоветское явление, начавшееся на заре 1990-х, а затем окончательно закрепившееся и продолжившееся при Путине после 2000 года. Фундамент для этой системы заложил Борис Ельцин. С самого начала российскую постсоветскую политическую архитектуру отличал один уродливый недостаток: хотя теперь страна была формально демократией, всякий раз, когда воля электората наталкивалась на необходимость рыночных реформ, демократия неизменно отходила на второй план. Законодательство, сопровождавшее демонтаж советской командной экономики, было по большей части принято президентским указом вместо того, чтобы подвергнуться тщательного анализу со стороны избранных представителей страны. Тем не менее ельцинская программа «шоковой терапии» довольно рано столкнулась с недовольством оппозиции. В октябре 1993 года Ельцин разрешил эту проблему, отправив танки палить по непокорному парламенту, пока тот не сдался, а затем протолкнув новую конституцию, одобренную в декабре после сфальсифицированного референдума. Результатом стала новая ультрапрезидентская система, которая предоставляла исполнительной власти гораздо больше полномочий, чем законодательным институтам страны. В 1996 году крайне непопулярный Ельцин был переизбран на фоне широкомасштабной подтасовки голосов и при скрытой помощи Белого дома Клинтона — если угодно, путем «вмешательства» или «взлома». После этого сомнительного триумфа советник Ельцина Анатолий Чубайс торжественно заявил, что «российская демократия непреложна, частная собственность в России непреложна, рыночные реформы в российском государстве непреложны» — этот список прояснял, каковы, по мнению Чубайса, основные составляющие «демократии». Таким образом, критический разрыв между демократическими устремлениями российского народа и приоритетами Кремля случился задолго до прихода Путина к власти в конце столетия. Система, разработанная в начале 1990-х годов была, по словам российского политолога Дмитрия Фурмана, «имитационной демократией»: формально она имела все внешние признаки демократии — регулярные выборы, парламент с конкурирующими политическими партиями, кажущуюся свободной прессу — но по содержанию была от нее далека. Путин унаследовал эту систему и продлил ей жизнь. Рыночные реформы 1990-х годов не были обращены вспять, и, хотя отдельные олигархи и компании, безусловно, пали жертвами экспроприации (наиболее известный из них — Михаил Ходорковский и его нефтяная компания «ЮКОС»), принцип частной прибыли едва ли был подорван: согласно списку Forbes 2017 года сегодня в России насчитывается 96 миллиардеров. Это, заметим, на 96 миллиардеров больше, чем когда Путин пришел к власти. Эта более масштабная система, действующая на протяжении почти двух десятилетий правления Путина, несомненно, переживет президентскую гонку 2018 года. Но в нынешний предвыборный календарь вкралась одна временная странность. Поскольку результаты мартовского голосования вызывают мало сомнений, главный вопрос, обсуждаемый обозревателями СМИ и политическими аналитиками в России, состоит в том, что произойдет через шесть лет, когда Путин по завершении второго срока подряд снова натолкнется на конституционное ограничение. Как это ни парадоксально, сама вероятность того, что Путин будет находиться в Кремле по крайней мере еще полдесятилетия, побуждает людей думать о том, кто или что придет ему на смену. Сможет ли система, которой он руководит, адаптироваться к его уходу с должности в 2024 году? В настоящее время в России много пишут о том, действительно ли Путин собирается оставить власть, когда закончится его срок. Один из сценариев, в последнее время предлагаемых российскими экспертами, это конституционные реформы, которые передадут часть президентских полномочий парламенту. Это может также привести к усилению властных позиций кабинета премьер-министра по отношению к Кремлю, создавая еще один центр власти для его уравновешивания. Захочет ли Путин снова взять на себя эту роль, как то было с 2008 по 2012 год, и на этот раз в ней остаться? Хотя такой результат, безусловно, возможен, он представляется маловероятным, особенно если судить по недавнему прошлому. Десять лет назад, когда второй президентский срок Путина близился к концу, выдвигались аналогичные предположения: либо он внесет поправки в Конституцию, чтобы полностью отказаться от ограничений по срокам, либо спланирует переход к какой-то парламентской системе. В конце концов, он не сделал ни того, ни другого, а просто выбрал своим преемником Дмитрия Медведева и в 2012 году вернулся в Кремль, причем продолжительность президентских сроков теперь для удобства была продлена с четырех лет до шести. Шаги, которые Путин предпримет в 2024 году, в какой-то степени зависят от того, насколько безопасным он посчитает собственный выход на пенсию. В этом отношении опыт советских и постсоветских лидеров России свидетельствует о том, что у него не должно возникнуть особых трудностей. Правда Хрущев после своего отстранения от власти в 1964 году прожил несколько лет в бесславии. (К тому же этот вопрос не возник в случае Брежнева и его непосредственных преемников, которые скончались, находясь в должности: Брежнев — в 1982 году, Андропов — в 1984 году, Черненко — в 1985 году; в середине 1980-х годов даже ходил анекдот о кремлевских похоронах, которые стали настолько частыми, что стоило обзавестись сезонным билетом.) Хотя с распадом СССР Горбачев почти полностью утратил свое политическое влияние, власти предоставили его самому себе. Ельцин тоже мог мирно наслаждаться своим уходом на пенсию, в основном благодаря самому Путину. Еще в 1999 году, после того как в канун Нового года Ельцин неожиданно ушел в отставку, первым шагом Путина в качестве исполняющего обязанности президента было обеспечить своему предшественнику иммунитет от судебного преследования. Сможет ли он найти кого-то, кто окажет ему такую же услугу и, что важнее, приложит все усилия, чтобы сдержать свое обещание? Это серьезное затруднение личного характера связано с более широким вопросом о том, насколько система зависит от самого Путина. Тревога, с которой российская элита ждет событий 2024 года, главным образом обусловлена идеей о том, что все руководящие структуры страны могут рухнуть, если в их центре не будет находиться этот конкретный человек. По одной из версий это связано с поразительной харизмой и авторитетом Путина, которые обеспечивают ему диктаторскую власть, не терпящую возражений. По другой версии, удержаться у власти Путину помогает его способность уравновешивать друг с другом разные интересы — своего рода антихаризма, которая сделала его пустым центром тяжести, вокруг которого вращаются различные кремлевские фракции. Но что один, что другой ход рассуждений не учитывает того, что Путин скорее сохранил ранее существовавшую систему, нежели создал новую. На самом деле существует достаточное число потенциальных преемников, которые, вероятно, управляли бы «имитационной демократией» примерно таким же образом: начиная (опять-таки) с Медведева и заканчивая ближайшими союзниками Путина — Вячеславом Володиным или министром обороны Сергеем Шойгу. На самом деле центральный вопрос, стоящий на повестке дня в ближайшие несколько лет, заключается не в том, может ли «имитационная демократия» функционировать с каким-то другим лидером во главе — разумеется, может, как показал Путин, пришедший на смену Ельцину. Вопрос, скорее, в том, сможет ли она функционировать вообще. Решающим фактором является то, что «путинская система» — с самим Путиным или без него — сегодня вынуждена действовать в гораздо более сложных условиях, чем раньше. В начале 2000-х благодаря высоким ценам на нефть российская экономика переживала стремительный рост, что позволило ей оправиться от глубокой рецессии 1990-х годов. Нефтяной бум помог Путину погасить долги страны, своевременно выплатить зарплаты и пенсии. Совершенно ясно, что его неослабевающая популярность имела под собой очевидную материальную основу. Однако вот уже несколько лет в России складывается гораздо менее благоприятная экономическая обстановка. Россия серьезно пострадала во время мирового кризиса 2008 года, пережив самый резкий экономический спад среди стран «Большой восьмерки», и только она начала восстанавливаться, как ее снова сбили с ног обрушившиеся цены на нефть и западные санкции 2014 года. С тех пор цены на нефть частично восстановились, и некоторые секторы российской экономики — особенно сельское хозяйство — даже в условиях санкций держатся довольно хорошо, в основном благодаря сокращению конкуренции со стороны импорта. Но в целом экономическая динамика остается вялой. Ежегодные показатели роста ВВП, публикуемые Россией с 2012 года, либо отрицательные, либо составляют менее двух процентов, и по прогнозам ОЭСР, эта тенденция, вероятно, сохранится по крайней мере в ближайшую пару лет. Это значительно ограничит Кремлю пространство для маневров внутри страны — в то самое время, когда он сталкивается с большими трудностями на международной арене. Само собой разумеется, растущая на протяжении последних нескольких лет напряженность в отношениях с Соединенными Штатами в какой-то мере компенсировала экономические беды России. Антироссийские настроения за рубежом по обыкновению усиливают внутреннюю поддержку Кремля, и в этом смысле история со «взломом выборов» принесла Путину гораздо больше пользы на родине — возможно, те, кто ее продвигал, на это даже не рассчитывали. Но этот взаимообмен не будет продолжаться бесконечно. Существует устрашающая возможность того, что враждебное отношение к России в кругах, определяющих американскую политику, превратится в консенсус в пользу коренного изменения режима — и в этом случае мир устремится к еще одной катастрофе, равносильной эпохальному опустошению Ближнего Востока. Но также возможно, что нынешний уровень геополитической неприязни не сохранится, и тогда Путин сможет ее пережить. Здесь на расчеты Вашингтона может повлиять сам факт упорного нахождения Путина у власти. Между тем Кремль очевидно будет искать пути выхода из дилемм, представляющих собой сочетание жестких экономических ограничений и неблагоприятного международного климата. Частью решения может быть установление более тесных торговых связей с Китаем, что снижает зависимость России от экспорта нефти и газа в Европу. Но даже после недавнего существенного расширения торговли в прошлом году Китай едва смог обогнать Нидерланды в списке стран, в которые направляется российский экспорт, и он еще долго не сможет в одиночку компенсировать спад торговли в других странах. Пока что следующий срок Путина, кажется, не обещает радикальных перемен. Наиболее широко освещаемые проекты, касающиеся экономического будущего России, не подразумевают никаких существенных изменений в базовой модели. Советник Путина «левый националист» Сергей Глазьев призвал стимулировать рост путем количественного послабления, в то время как Алексей Кудрин — бывший министр финансов, который после 2011 года стал критиком Кремля, но к мнению которого Путин сегодня, как кажется, снова прислушивается — несколько месяцев назад выпустил план по либерализации на 2018-2024 год, который потребует новой серии приватизаций. Независимо от того, будет ли принят какой-то из этих проектов, мы не наблюдаем никаких серьезных масштабных обязательств по улучшению основных государственных услуг, которые уже безнадежно отстали от реальных потребностей России. При необходимости будут как и прежде предприниматься меры по расширению устойчивой товаризации образования, жилья и здравоохранения, которая происходила при Ельцине и Путине, тем самым будет расширяться сфера частного капитала, даже когда государство сокращает социальные расходы. Военные расходы, в свою очередь, уже являются предметом тяжбы между различными фракциями элиты. После увеличения с 3,2 до 4,4 процента ВВП в период между 2014 и 2016 годом расходы на оборону недавно подверглись сокращению; но если конфронтация с Западом продолжится, их снова придется повышать — что вполне может произойти за счет и без того сокращающихся социальных бюджетов. В любом случае, похоже, что четвертый срок Путина будет иметь регрессивные последствия для большинства российского общества. В то время как власть вводит то, что политолог Екатерина Шульман назвала «режимом сохранения калорий», система «имитационной демократии», кажется, не способна представить свое будущее иначе как продолжение недавнего прошлого. Это в лучшем случае напоминает рецепт для долгой стагнации в стиле брежневской эпохи, а в худшем — для энтропийного пути к краху. В любом случае неизбежно встает вопрос о том, как и когда может закончиться путинская система. Обречена ли она на конфликтную дезинтеграцию, подобно другим авторитарным режимам, или возможен мирный переход к другой модели? Пока еще слишком рано высказывать догадки. Но дальнейшее развитие событий в конечном счете будет зависеть от двух вещей: позиции российских элит и организационной силы и перспектив оппозиционных движений. До сих пор система выступала для членов элиты источником большой наживы, поэтому у нас мало оснований думать, что они ее покинут. В этом ключевое различие между сегодняшней Россией и СССР. По мере того, как советская система приближалась к своему краху, многие из ее элит могли перекинуться на сторону новых национальных государств и прибрать к рукам собственность и власть, променяв один флаг на другой; сегодня у них нет эквивалентного набора структур, куда можно было бы податься. Со своей стороны, российские оппозиционные движения по-прежнему не могут похвастаться широкой поддержкой электората и по своей организационной власти, финансовым ресурсам и территориальному охвату значительно уступают путинской партии «Единая Россия». На этом уровне непосредственная системная угроза нынешнему порядку также представляется маловероятной. Однако в социальном плане картина менее ясная. Хотя Кремль по-прежнему пользуется значительной народной поддержкой, особенно среди работников государственного сектора, последние несколько лет в России наблюдается всплеск социальной активности: возникло множество групп, выступающих против коррупции или в защиту экологии, решающих жилищные проблемы или представляющих собой зачатки рабочих движений — все это напоминает расцвет гражданской инициативы в период перестройки. Эти явления малы по масштабам и рассредоточены в географическом плане, что затрудняет создание прочных союзов и организационных связей. Однако именно на этой плюралистической, социально и идеологически разнообразной почве могут возникнуть любые альтернативы путинской системе — альтернативы, представляющие совершенно другие способы организации российской политики, экономики и общества. Хотя еще очень далеко до того момента, как нечто подобное обретет устойчивые формы. Четвертый срок Путина, похоже, будет складываться как период застоя самой правящей системы, время движения по инерции. Вероятно, для тех, кто себя с этой системой не ассоциирует, это время предоставляет больше возможностей, чем может показаться: это своего рода интервал, в течение которого могут начать объединяться другие возможные проекты будущего России.