«Решальщики от нас уходят быстро»

Руководитель следственного управления Следственного комитета РФ по Воронежской области Кирилл Левит объяснил, что мешает эффективно работать многим правоохранителям Руководитель следственного управления Следственного комитета РФ по Воронежской области, генерал-лейтенант юстиции Кирилл Левит в эксклюзивном интервью “Ъ” рассказал о том, как видит борьбу с коррупцией в регионе, что стоит за сериями операций силовиков против адвокатов и строителей, а также о том, почему никогда сам не получал предложений о взятках. — Адвокат, часто сталкивающийся с сотрудниками СКР, недавно описал четыре наиболее частотных типа российского следователя. Первый - решальщик, который помогает всем: адвокатам, оперативникам и фигурантам — жить лучше. Второй — новичок, который еще верит в закон, но в силу неопытности умудряется в простейших ситуациях «наломать дров». Третий — вечный пенсионер. Он уже разочаровался в службе и просто отбывает номер, максимально пытаясь снизить себе нагрузку. Четвертый — карьерист, который хочет стать генералом. Автор никого не забыл? — Я думаю, это очень упрощенное понимание. Безусловно есть решальщики, но встречаются они довольно редко, и расстаемся мы с ними сразу. Новички - как раз очень хорошая категория. Их, конечно, иногда начинает «заносить», но искусство управления следствием, кроме всего прочего, в том, чтобы не давать им допускать ошибки из-за отсутствия мудрости. Молодым кажется, что они уже сейчас могут полностью реализоваться. Они готовы землю рыть руками, чтобы чего-то добиться. Приходится иногда окорачивать, но это наше будущее. То, что я вижу в наших новичках, говорит мне, что будущее у нас есть. По поводу карьериста, стремящегося стать генералом: а почему бы и нет? Про вечно уходящих на пенсию... С этой категорией мне, к счастью, приходилось сталкиваться нечасто. Я думаю, при желании всегда можно найти альтернативу следствию, а не сидеть, как вы сказали, отбывая номер. Поэтому я назову еще один типаж следователя — специалист. Он находится на своем месте. Понимает, что достиг определенного уровня и выше уже не поднимется, либо, что чаще, сам не хочет, избегая ситуации, когда вынужден будет нести ответственность за действия подчиненных. При этом у них есть опыт, в том числе негативный. Например, где-то пытался поруководить — и не получилось. И он уверенно занимает свою нишу, это крепкий профессионал. На моих глазах было множество таких примеров. Когда в 2007 году формировался Следственный комитет, все хотели быть начальниками. И шанс был у всех. Люди попадали на руководящие должности, но не всегда справлялись. — А дальше? — А дальше вернулись на следственные должности либо работают в отделах процессуального контроля. Одно из ведущих подразделений в нашем управлении. — Приходит к вам решальщик и говорит: «Я дела раскрываю, даю статистику, и при этом всем хорошо». Он же по-своему прав. — Решальщики от нас уходят очень быстро. Если сами не понимают, доходчиво объясняем. Одного такого недавно отпрофилактировали. — Вы про Дмитрия Резвых? — Нет, сейчас я имел в виду следователя-криминалиста, который был задержан за покушение на мошенничество. А Резвых - очень толковый парень. Я лично убеждал его, когда он еще был следователем, не уходить. Но свой талант он применил неправильно, к сожалению. Если нам отведена роль борцов с коррупцией, то сами мы должны быть чисты. Иначе как мы можем к кому-то предъявлять претензии? Так было во всех регионах, где я работал. В Хабаровске одного такого задержали прилюдно. Профилактический эффект был отличный! Два года никаких намеков не было на то, что в управлении СКР есть какие-то проблемы с коррупцией. — Когда молодого нужно окоротить? — А они чаще всего сами успокаиваются. Просто наше внутреннее, чисто человеческое убеждение в виновности человека и уверенность следователя в ее доказанности — это две разные вещи. Все понимают, что где-то кто-то что-то ворует. Но ты найди доказательства! — То есть лучше быть Шараповым? — В паре Жеглова и Шарапова я всегда за Шарапова. С точки зрения скандала Жеглов эффективнее, но с точки зрения конечного результата — лучше всегда Шарапов. — А с точки зрения Кости Сапрыкина? — Я сталкивался с подобными людьми. Но я против тех методов, которые применил к нему Жеглов. — Но если у вас внутренняя убежденность, что человек, например, взяточник? — Докажи! На то ты и следователь! — Приходит такой фигурант и говорит: нет у вас на меня метода. И что? — Это надо воспринимать как профессиональную неудачу. И принимать такую ситуацию. Есть доказательства - будет суд. Нет доказательств — брать на себя ответственность и судить своим внутренним судом права не имеешь, Божьи заповеди нельзя нарушать. Не всегда, конечно, получается, часто внутреннее отношение проявляется. Но стремиться к этому надо, главное — только так свое психологическое здоровье можно сберечь. — И часто вам приходилось его беречь? — Не так часто, как многие себе представляют. Но были ситуации, когда я понимал, что в данном случае бессилен. — И в Воронеже были? — Например, был глава муниципалитета, по которому мы все: и следователи, и оперативники — сработали грубовато. В итоге чиновник, который сам хотел, даже жаждал получить взятку, в последний момент от нее отказался, так называемый «добровольный отказ». И это автоматически освободило его от уголовной ответственности. Может быть, почувствовал что-то или кто-то этого чиновника предупредил. Но история все равно повлекла его отставку. — Для вас это тоже результат? — Бывает, что политические последствия — это лучший из всех плохих исходов расследования. — Вы в 90-е работали следователем в милиции. Тогда, наверное, с официальными заработками сложно было выжить. А вокруг бизнесмены, у которых наверняка не все в порядке с законом. — Когда я пришел в 1994 году, мы восемь месяцев не получали зарплату вообще. — И как? — С родителями как-то выкручивались. Мама и отец работали. Но я тому времени благодарен за опыт. Я оказался в милиции сразу после университета, в 22 года. Ведь никто специально именно следователей не готовил. То есть знания профессии были равны нулю. А на второй или на третий день я уже получил свое первое дело об особо тяжком преступлении. В течение года закончил шесть или семь таких дел. Наставник помог, да и посоветоваться было с кем. А потом и зарплату выплатили! — Чистые руки, горячее сердце? Не верится. — Каждый к своему тянется. Я тех оперативников, с которыми работал, до сих пор вспоминаю с глубоким уважением, чистые ребята были. Многие, кстати, тогда ушли, семьи-то кормить как-то надо было. Мне проще, я холостой был. — Зачем тогда было в надзор уходить? — Надо быть очень специфическим человеком, чтобы проработать всю жизнь следователем. Есть такая категория — кто пришел следователем и ушел на пенсию им же. Самая уважаемая, между прочим. Человек, который за десять лет не смог потеряться на этой работе, уже только за это заслуживает глубокого уважения. Ты ведь живешь под страшным прессингом. Ночью просыпаешься, а в голове шесть-семь уголовных дел крутятся! Сроки следствия, содержания под стражей. Хотя сам я, наверное, к четвертой категории отношусь — к карьеристам. — Что нужно сделать, чтобы стать генералом? — Честно и много работать, не бояться принимать решения и быть готовым к движению. — Вот сидит следователь, честно работает. И тут его заметили и сказали: «Будешь генералом?» — Конечно, не так. Следствие - это всегда сотрудничество с оперативниками и надзором. Например, я несколько раз, будучи следователем в милиции, попадал на заслушивания в городскую прокуратуру Орла. Заметили, пригласили работать туда. Затем снова заметили — предложили быть замом в надзорном отделе областной прокуратуры. Тут еще вопрос: зачем ты приходишь руководить? Если упиваться своей властью и значимостью, то тебя тихо ненавидят и с радостью провожают. А если ты приходишь помогать подчиненным, то ситуация обратная. Ведь у нас 20% собственно следствия, а 80% - его организация. Я уже через полгода на руководящей должности понял, что стал важным винтиком в организации следствия. В 2007 году я вообще собрался становиться судьей. Даже экзамен сдал и ждал назначения в один из районных судов Орла. И непосредственно перед заседанием квалификационной коллегии судей прокурор области предложил стать первым заместителем в формируемом следственном управлении по Орловской области, тогда как раз формировался Следственный комитет. И особенно я с выбором не мучился. Ну а генералом стал уже в Хабаровске, где в 2011 году предложили возглавить следственное управление. — Не жалеете? Стали бы председателем областного суда. — Нет. Во-первых, не стал бы, во-вторых — я на своем месте. Организация следствия — это мое. — Далеко не все считают, что правоохранительные органы у нас такие чистые. К примеру, адвокаты из конторы «Баев и партнеры» недавно выступили в суде и обвинили ФСБ в силовом произволе. — Сама эта подача, то, что они сказали, мне непонятна. Если они считают, что их незаконно преследуют, пусть докажут это в суде. Получат оправдательный приговор и несут его, как факел. Но реальность совсем другая. Вы прекрасно знаете, что есть несколько схожих дел о мошенничестве, которым занимались адвокаты. В какой-то момент возник перекос в деятельности отдельных представителей адвокатского цеха, и теперь он выравнивается. Видимо, была некая система, в которой даже близко нет ничего общего с защитой интересов клиента. — Она только сейчас появилась? Почему раньше такого разбирательства не было? — Возможно, никто глубоко этим не занимался. Сейчас обратили внимание на происходящее. — Адвокаты говорят, что просто брали гонорары за свою работу. — Утверждать они могут все что угодно. Но из имеющихся у нас материалов четко следует, что один из последних задержанных адвокатов прямо требовал денег, обещая “решить все вопросы” в суде. Это гонорар? Я с глубоким уважением отношусь к адвокатскому сообществу. Мы процессуальные оппоненты. Когда защита осуществляется законными методами, я только рад, адвокат всегда выявит и исправит ошибку следователя, невиновный не должен быть осужден. И такая работа заслуживает достойного гонорара. Но когда адвокаты, пользуясь различными ухищрениями и связями в правоохранительных органах, мешают осуществлению правосудия, а тем более обманывают людей, ссылаясь на наличие связей как в судах, так и в правоохранительных органах, зная, что ничего реально сделать не могут, это и есть мошенничество. — Почему вы уверены, что они не посредники при передаче взятки, например? — А я и не уверен. Более того, в каждом случае проверяется вопрос, а не был ли факт передачи денег стадией должностного преступления. И такие уголовные дела еще обязательно будут. Но я считаю благом пресечение такой деятельности независимо от того, было это мошенничество или стадия недоказуемого взяточничества. Адвокаты в таких случаях правду вряд ли расскажут. Я думаю, серия возбужденных уголовных дел последнего времени отрезвит и многих представителей правоохранительной системы, если они находились в связях с такими адвокатами. — Вспомните историю с экс-губернатором Владимиром Кулаковым. Он считает, что вы плохой следователь. — Его дело прекращено за сроком давности. Он с этим согласился, что приравнивается к фактическому признанию вины. А дальше можно рассказывать про то, что я слабый следователь, а он сильный защитник. — Помимо адвокатских «перекосов» СКР еще и на передовой борьбы с «архитектурным бандитизмом». Как дела у бывшего главного архитектора города Антона Шевелева, подозреваемого во взяточничестве? — Он дает показания, сотрудничает со следствием. Расследование его дела находится на завершающей стадии. — Многие строители жаловались, что после ареста господина Шевелева к ним приходили силовики. Обыскивали, допрашивали, даже якобы пытались на них заработать. — Любая кампания имеет много побочных эффектов. Есть локомотивы, которые ведут вперед, а есть обоз из вагонов, которые не то чтобы тянут назад, но про себя не забывают. То, о чем вы говорите, мне известно — люди сначала подумали, что можно заработать, потом испугались и до преступления, на их счастье, не дошли. А вообще само понятие «архитектурный бандитизм» - это штамп, рожденный СМИ. — Ну почему же? Это губернатор Алексей Гордеев так ситуацию назвал. — Он сказал применительно к конкретному объекту, а уже потом это стало именем нарицательным. А мы работаем с фактами. Вот есть физкультурно-оздоровительный комплекс на Ленинском проспекте Воронежа, который почему-то вдруг перестал быть кому-либо нужен. Причем среди отказавшихся от него есть чиновники, которые прямо обязаны развивать спорт в Воронеже. Что это такое? Вроде бы все понятно, но надо доказать. — Строители часто вспоминают и дело совладельца компании БиК Дмитрия Большакова. Мол, то, за что его преследуют, делает вся отрасль. Господину Большакову нельзя, а другим можно. Почему? — Я бы от обратного пошел. Нельзя никому, и вопрос только в том, кто первый попадется. Большаков попался. Был бы кто-то другой - получилось бы примерно то же самое. — Кстати, о спецслужбах. Создается впечатление, что единственным поставщиком материалов для громких дел в Воронежской области является ФСБ. Это так? — Не совсем. Специфика оперативников предполагает тесную кооперацию ФСБ и МВД, а мы подключаемся на более позднем этапе. Часто полицейская информация реализовывается ФСБ или совместно их ведомствами. Взаимодействие между нами сейчас на очень приличном уровне. — Раньше было не так? — Еще два года назад методика работы была примерно такой. Где-то в СМИ появлялась информация о возможном преступлении, мы начинали разбираться и доказательств не получали. Написать о какой-то истории — это одно, а найти того, кто ее подтвердит, изъять соответствующие документы - совсем другое. Вызываешь потенциальных участников аферы, а они, естественно, все отрицают. «Подпереть» историю нечем, оперативных материалов, как выясняется, никаких нет. Скандал вселенский, а выхлоп нулевой! Сейчас все наоборот: сначала делаем — потом пишем. Мне этот подход больше нравится. — Здесь вам проще, чем в Орле? — Там было бы в разы тяжелее. Я убежден, что первому лицу любой правоохранительной структуры чрезвычайно сложно работать в регионе, где он вырос. Тебе приносят материал, а там твой одноклассник или друг детства. И перед тобой выбор встает, что делать. Каждый раз писать антикоррупционную записку руководству? Замом, начальником отдела можно работать. В Воронеже тоже непросто, но природа трудностей немного другая. Здесь очень сильная юридическая образовательная среда, целый конгломерат, внутри которого люди связаны учебой, работой, какими-то личными отношениями. Само собой, существует постоянное пересечение частного со служебным. — Вы ведь тоже здесь учились. — Но не работал. Мы встречаемся с однокурсниками раз в пять лет, всегда рады друг друга видеть. Но каких-то тесных связей с ними я не поддерживал. — В материалах уголовных дел их не встречали? — К счастью, нет. — Почему первым лицом в родном регионе работать нельзя, а на вторых ролях - можно? — Попался твой друг, например. Как это должно быть в идеале? Приходит он к тебе, просит помощи. Ты обязан уведомить руководителя. У меня такие случаи были в Орле, руководитель меня поддерживал, давал возможность уйти в сторону. А когда ты сам начальник? — В Орле среди фигурантов были первые лица исполнительной власти, которые наверняка могли найти и нескольких друзей детства, чтобы те попробовали “решить вопрос”. — В то время там работал мощный правоохранительный танк из МВД, ФСБ и прокуратуры. Наверное, боялись организовывать подобные заходы. — А здесь такого танка нет? — Я не думаю, что сейчас в Воронеже есть основания им кого-то давить. — Не воруют? — Воруют, мы выявляем, нам не препятствуют. Вы же видите — система заработала, результаты пошли. Посмотрите на те же недавние истории с главой Хохольского района Павлом Пономаревым и дочерью его коллеги из Новой Усмани Владимира Чернышова. — Оба утверждают, что обвинения сфабрикованы, а господин Пономарев говорит, что стал жертвой политической провокации. — Это, мне кажется, уже какой-то отрыв от реальности. Скажите, кто спровоцировал Пономарева на то, чтобы обложить торговую точку бизнесмена по периметру этими стройматериалами? Кто дергал за руку родню Чернышова, чтобы она начала “шевелить” земельными участками? — Господин Пономарев нарушал закон, а остальные главы нет? — Во-первых, список глав только Пономаревым и Чернышовым не ограничивается. Ранее были и другие фигуранты. Во-вторых, налицо подмена понятий. Почему мы должны быть инструментом формирования муниципальной или региональной власти? Разве в этом функция следствия? — Господа Пономарев и Чернышов не считались худшими, наоборот, их всегда позиционировали как передовых управленцев. Не будет проблемы с тем, что другие главы, посмотрев на это, бросят работать? — А нужно такое управление? Это же беспредел, девяностые в их худшем виде! Никакой конспирологии в их бедах нет. Просто чем более беспредельные действия совершаются, тем быстрее они становятся достоянием гласности. Если просто читать дело Пономарева, то не формируется полного впечатления от этой истории. Ну обложил блоками, ну просил на храм. Но если послушать записи его разговоров - что именно он говорил, в какой, с позволения сказать, форме и кем он себя там мнил! И человека, ставшего потерпевшим, ведь никто специально не искал. Он пришел к силовикам и сказал: “Спасите, меня лишают всего!” Либо задушат поборами, либо завалят этими плитами. — Тот же Павел Пономарев и особенно Владимир Чернышов — это яркие представители воронежской элиты. Как вам она? — Очень разная. Есть много очень эффективных людей. Воронежу в этом плане повезло. — У Павла Пономарева плохая эффективность, а у кого-то хорошая? — Это не моя цель и задача — оценивать эффективность Пономарева или кого-то еще. Моя задача — пресекать конкретные преступления. — В функционале СКР есть обязанность устранять обстоятельства, способствующие совершению преступлений. Вы понимаете, какие они, например, для господина Пономарева? — В представлении по итогам дела я укажу, что одна из причин - несменяемость этого руководителя. И это будет правильно воспринято и властью в целом, и губернатором. Эффективна система, которая устроена как, например, у нас. Как ни работай, а через десять лет — уезжай или уходи на пенсию. Это нормальный срок — ты еще не оброс связями, но при этом успеваешь сделать что-то полезное. — Местные элиты вас не пытались задушить в крепких объятиях? — У меня абсолютно со всеми хорошие отношения, но и на слишком тесный контакт никто не шел. Это ведь еще и вопрос моей репутации. Она очень помогает в жизни. Непосредственных коррупционных предложений не было. Я вообще не помню такого в своей практике. Предложение о взятке рождается из-за провоцирующего поведения. Не делай так, чтобы твой визави подумал, что вопрос с тобой можно решить не по закону. Вы можете получить десять лет, а можете — семь, и это зависит от меня. Что это? Прямая провокация! — Или предложение сотрудничества со следствием? — Тут надо четко разделять. Вот наши сотрудники, к счастью и огромному моему облегчению, понимают разницу между сотрудничеством со следствием и личным сотрудничеством. Да, мы идем на компромиссы, это же один из элементов раскрытия преступлений. — Что такое коррупция в Воронежской области? Система? Спрут? Отдельные факты? — Нет здесь никакого коррупционного спрута. Что такое система? Это когда начиная с низовых звеньев до самого верха идут устойчивые криминальные денежные потоки. В Воронеже этого не существует. Я считаю, что есть отдельные факты должностных преступлений, но никак не связанный воедино механизм. — Коррупция - это лишь небольшая часть преступлений, с которыми вам приходится иметь дело? — Да, все-таки основное для нас - раскрытие и расследование преступлений против личности. Убийства, тяжкие телесные повреждения, изнасилования, разбои, грабежи, преступления против детей. Вторая значительная часть - преступления против общественной безопасности. Поддельный алкоголь. Третья - посягательства на сотрудников правоохранительных органов. Надо прививать правильное отношение к правоохранителям. Пусть сотрудник тысячу раз неправ, но у вас достаточно законных методов, чтобы это доказать. Не обязательно кидаться на него с кулаками. — Чего не хватает следствию? — Штат управления сформирован не совсем адекватно. Нам не хватает следователей. Специализация же очень много решает. Например, появился у нас третий отдел по расследованию особо важных дел, который «заточен» исключительно под налоговые преступления. И эффективность работы сразу возросла. Если раньше мы возмещали что-то около 20 млн руб. ущерба ежегодно, то только за нынешний год под эта сумма уже близка к 300 млн руб. Это примерно 50 уголовных дел. Искусство расследования этих дел заключается в том числе и в том, чтобы потенциальные преступники осознали, что проще заплатить налоги, чем иметь дело с нами. — Это только налогов касается? — Нет, не только. Вот пример - Юрий Кобылкин, бывший глава одного из поселений в Рамонском районе. При полностью собранной и очевидно исчерпывающей доказательной базе он до последнего отрицал, что брал взятку. Кто ему так советовал себя вести? Сам он так решил? Это уже дело второе, а главное, что получил он девять лет строгого режима и двухмиллионный штраф. Сотрудничал бы со следствием, обошелся бы куда более мягким наказанием. И таких, как он, к сожалению, много. — Почему к сожалению? — Помимо жесткости наказания есть еще перегруженность следователей, которую никто не отменял. А когда заканчиваешь дела с такими упорными, но очевидно изобличенными фигурантами, на устранение всех формальностей или «неточностей», за которые они будут цепляться, уходит много времени и сил. Хотя, по сути, всем все уже понятно. — Кроме несменяемости, что еще порождает коррупцию? — Коррупция очень разная. К ней нужно менять отношение, мы ведь перегибаем! Одно дело - когда тебе дали стол, стул и какие-то активы — а ты берешь и продаешь их на сторону. Это прямая коррупция, воровство с основных средств. За это надо карать! Но вот другая ситуация. Есть госсобственность, ее много. И есть человек на должности, которая предполагает распоряжение ей. Он эффективно ею управляет, она начинает создавать добавочную стоимость. А толкование коррупционных преступлений сейчас настолько широко, что в этой ситуации тоже могут появляться вещи, которые по нынешним законам будут считаться преступлением. Но экономика будет расти только тогда, когда заработает собственность. Если есть люди, которые умеют ее “включать”, давайте их поощрять, а не стращать Уголовным кодексом. Например, поставим их заработок в зависимость от полученной прибыли. Я боюсь, что мы придем к ситуации, когда к управлению начнут приходить только запуганные люди, которые будут думать только о том, как бы что тихо унести, а не о том, чтобы имущество работало на общее благо. — Надо менять законы? — Правовая форма отстает от реальных общественных отношений лет на десять. Так было всегда и везде. Возникает новый вызов — да тот же биткоин. Он не регулируется ничем. И есть чиновник, у которого есть полномочия разрешить его либо запретить. И он всегда запретит от греха подальше. Он думает, как разрешить, если его заинтересовали в этом. А когда чиновник пытается добиться разрешения, он ищет правильную правовую форму для уже сложившихся отношений. И толкает общество вперед. Как только везде окажутся исключительно запретители, мы остановимся и погибнем. — Как это реализовать? — Нужно дать более четкие критерии для определения коррупционных преступлений. Кроме того, нужно ломать обывательский стереотип, что во власти все только воруют. Даже в ваших вопросах я вижу презумпцию виновности - если человек пришел на госдолжность, он заведомо коррупционер. Это имеет очень много последствий. Возьмем для примера вот меня! Я уже пять лет как генерал. Что в стереотипном представлении я должен иметь? — Особняк красивый, дачу, деньги, разложенные по коробкам. — Замечательно. У меня родительская квартира в Орле и неплохая машина, на которую я заработал на Дальнем Востоке, когда была возможность делать какие-то сбережения. Вот и все, что у меня есть. Я могу раз в год слетать на две недели в Сочи с семьей. Теоретически можно и дальше, но я уже не тяну финансово. И почему, скажите, я должен находиться под презумпцией виновности? Под этим давлением легче начать воровать, чем работать честно. Если ты уже виновен, сложно найти мотивацию идти против этого давления. А ведь большинство чиновников - честные, принципиальные люди. — Несменяемость, презумпция виновности. Что-то еще? — Отсутствие механизма общественного контроля. Уровень доверия и к СМИ, и к части госструктур невысокий. Вот, к примеру, это интервью. Оно вряд ли станет поводом для серьезной общественной дискуссии. Беседовал Всеволод Инютин