«Ночью я выстрелил себе в палец из охотничьего сигнала»

Короткое заполярное лето кончается, Хибины торопливо покрываются снегом, и поток пеших туристов иссякает. Осенью, когда медведи готовятся к спячке, а в горах снегопады чередуются с дождями и на перевалах свирепствуют бураны, корреспондент «Ленты.ру» совершил путешествие по Хибинам. В меланхоличном одиночестве он спускался в темноте с Северного Чоргорра, утопал в снегах Рисчорра и иррационально боялся медведей. «Вы зачем так рискуете? Там же снег и много медведей, они даже по нашему Оленегорску бродят!» — отговаривала меня пенсионерка в электричке Мурманск — Апатиты. В пригородном поезде был всего один полупустой вагон, не считая локомотива. Ехали рыбаки, школьники, пенсионеры, вахтовики и я — репортер, решивший на много дней уйти в Хибины, чтобы поймать прощальные мгновения мистической заполярной осени. На календаре уже значилось 14 октября 2017 года, и арктические горы покрывались снегом. Полная темнота в Мурманской области приходила в шесть вечера; последнее, что я разглядел из окна вагона — порожистую реку Кола, чье устье в XVI веке обжили поморы. До моей станции Имандра было 130 километров, но состав шел 4 часа, останавливаясь в десятках мест с завораживающими названиями: Шонгуй, Кица, Тайбола... Тревожная тишина стояла на полустанках, окруженных лесистыми сопками или болотами, а редкие пассажиры подсаживались всего раза три. Но молчание обманчиво — на некоторых полустанках еще держатся без магазинов северяне, отключенные от электричества. Говорят, что в одном брошенном селе живет старая женщина. Одна. Под ногами шумит покрытая инеем трава. Село Имандра основали на берегу одноименного озера. Завтра водные глади окрасит в бескрайнюю синеву солнце, я буду бродить по берегу и фотографировать, как ветер играет желтой травой, пока на той стороне чернеют Мончетундры. А сегодня меня приглашает в гости охранник Алексей; он потомственный заполярник — по культуре поведения и корням. Мы распиваем грузинское вино, а потом он заводит промерзший УАЗ, и мы едем к речке Гольцовке. Свежий запах северной тайги и хруст луж под ногами в идеальном месте, в котором от сотен жителей осталось несколько десятков, да и тем грозят отключением водокачки. До моста через бурливую речку Гольцовку меня проводит грунтовка — их много в окрестностях Имандры, некоторые остались еще от военных гарнизонов. Мост числится за каким-то ученым ведомством; его латают, убирают вокруг мусор. Дальше только тропа, вьющаяся между деревьями, болотами и периодически отходящая от Гольцовки. Я ухожу в тишину гор, где рев катящихся только вниз рек — фон, а не звук. Отпечатки ног в грязи и фантики от конфет говорят мне, что пару дней назад здесь прошли несколько человек. Потом отметились бурые медведи. Пустые туристические поляны же усеяны кульками и торпедами с кашами и сахаром. После обеда атмосфера портится — капает дождь. Мой маршрут ведет на перевал Северный Чоргорр, по туристической категории его сложность — 1Б. Ради этого я, вопя от холода, босиком перешел Гольцовку по каменистому дну там, где впадает ручей Маннепахк. Поскользнуться в реке с 85-литровым рюкзаком — чревато. Вообще-то, броды пересекаются в обуви, но топить ботинки, когда осень сплетается с зимой, нет желания. И погода, насмехаясь, вскоре наградит меня снегом, когда я, взбирался по чавкающей тропе и скользким камням. Хлопчатобумажные штаны (главная ошибка экспедиции) пропитываются водой. Мне очень хочется запалить костер и завернуться в спальник. Что такое осенние Хибины? На фотоснимках они чаруют глубоким симбиозом черного и оранжевого цвета арктической природы — камень и отмирающая зелень. Реальность для глаза прозаичней — хмурые тона мокрых деталей пейзажа: деревья, кусты, мох, камни, тропинки. Впоследствии я найду свои фото приятными. ….На свежем покрове отпечаток когтистой лапы и кучки переваренных ягод. Потом еще один. Это была медведица и ее дитя; мы разминулись на пару минут. Звери почуяли меня. Меня бросило в холодный пот и мысли — идти вперед или позорно эвакуироваться в цивилизацию? Был звонок Алексею с Имандры: «В наших краях увидеть следы медведя еще проблема….» «Встань лагерем на открытом месте и жги костер», — дает комментарий лыжник Андрей Мамай; мы выпьем сибирской настойки через неделю в Кировске. Сумерки — на одной из туристических полянок я ощутил присутствие поленницы дров, прикрытых брезентом. Полчаса возни, мокрые ветки, гель для костра, поваленные деревья сверху, и пылает на славу. Палатка выросла после совета редактора «Русского охотничьего журнала» Михаила Кречмара лечь в люльку: «У медведей сейчас свои дела». Интернет и чьи-то звуки шуршания камнями — это странное сочетание. Ночью я выстрелил себе в палец из охотничьего сигнала, а утром соизволил зарегистрировать свой маршрут в МЧС. Крови было много, а в палатке прибавилось дырок. Сон был обменен на полузабытье под фон из «Сектора Газа», чтобы уже воображаемым медведям казалось, что в палатке несколько человек, а сардины с печеньем на завтрак пошли без энтузиазма. Впрочем, спустя несколько километров я выберусь из зоны леса в редколесье; медвежьих отпечатков прибавится, но местность станет открытой. На одном кусте какой-то шутник повесил перчатку, и еще было чучело в футболке ЛДПР. Последние карликовые березы, первые морены, гигантские валуны, горные отроги и кулуары. Над камнем торчали уши — это заяц шпионил за мной, а затем упрыгал подальше. И снег — с неба и под ногами. Снег прятал тропу, навигатора нет — это слишком дорого для меня. Где-то осязаемо вдалеке откроется и исчезнет за стеной снегопада гладь Имандры, и я полезу в лоб по курумнику к смутно видимой щели в побелевших горах — это перевал Северный Чоргорр. Немецкий рюкзак Deuter сдавил вены в бедре, он забит килограммов на 30, и правая нога протестует. Рюкзак бил по затылку, когда я, хлебая снежные заряды, рассматривал путь. Ущелье как турбулентная труба — на Чоргорре высота 1020 метров и веселье: бешеный ветер мотал меня, а очки за секунды леденели от снега; я едва видел. Снял перчатку — протер, надел, проходит минута, и все повторяется, и пальцы вновь дубеют. Я переползал каменные завалы, радовался островам снежников, не тающих и летом, подворачивал ноги и хотел пить. Брюки покрылись ледяной коркой. Часа полтора ушло на штурм; когда показался огромный язык снежника, на спуске, уже темнело (17:30). Рев метели стихал, а я шлепал, рискуя сорваться и прокатиться десятки метров. А дальше.… Все туры похоронил снег, и отрезок по осыпи из живых камней я часа полтора делал, съезжая на пятой точке и тормозя ногами и руками. Если я осмеливался шагать, то падал, собирал синяки и ругался матом. В 1977 году на Чоргорре погибла в лавине группа — четыре человека. Огни базы МЧС на реке Кунийок мелькнули в темноте. Я доковылял до висячей долины — наконец-то тропа. Раз пять упал и подсчитал потери: термос остался на перевале. Потом к этому добавятся порванные штаны и превращенная в лохмотья накидка к рюкзаку. Уже не думая о медведях, я почавкал по мокрому лесу, высматривая путь умирающим фонарем. Обледеневшая одежда растаяла, а я продрог. Дежурный даже не удивился моему явлению; ночевка в домике — тело приятно ломило, и до утра я читал книгу Василия Немировича-Данченко о Лапландии, объедаясь сладким и кашами. Палатку пришлось ставить под осадками — мероприятие нервное. Чтобы сгладить унылую атмосферу я открыл мемуары Билла Брайсона, и «Прогулки по лесам» долго не отпустят меня спать. Утром чтение продолжилось — о нелепых Национальных парках в США, которые не заботятся о природе, торгуют лесом и преследуют туристов-палаточников, не желающих ночевать в вонючих приютах. Впрочем, если переключиться на Хибины, — примерно треть их уничтожена горноперерабатывающими комбинатами. Это, очевидно, продолжится – «Северо-западная фосфорная компания» планирует разработать гору Партомчорр и превратить в помойку Гольцевое озеро — красивейшее и полное рыбы. Перевал Южный Партомчорр я освоил в дождливую и холодную ночь августа 2016 года. Что означает ночевка в палатке в заполярное межсезонье? Холод — это не проблема, бюджетный спальник Pock Empire Montana из Чехии греет меня полностью раздетого в минус пять. Пенка и самонадувающийся матрас из дешевого «Декатлона» балуют мягкостью спину и изолируют холод снизу. Омерзительно утром — палатка капала конденсатом, который облюбовал и наружную часть спальника. Одежда не сохла — даже трусы и носки. Сушиться у костра после ходового дня нет шансов — валил снег или дождь. А питьевая вода без термоса за ночь обрастала льдом. Термос так и не был найден — я пропустит тропу на перевал и добежал до ручья Петрелиуса. Флегматично съел, не снимая балаклавы, банку тунца у брошенной советскими геологами скважины, давшей жизнь очередному болотцу в Хибинах. Фотографировал безымянные озера пронзительные в своей одинокой красоте, когда туристические поляны тихи, а задний фон — это горы, одетые в белое. Кажется, что кроме дежурного из МЧС, его веселого рыжего пса и меня в горах никого не было. Северный Рисчорр. Перевал-ущелье, что цепляет своей красотой летом. На подходе к нему — красивый водопад речки Рисйок. После него смешно смотреть на «водопады», которые демонстрируют за деньги туристам кубаноиды около Геленджика. Вокруг были могучие ели и сосны, но чем выше в горы, тем быстрее камень вытеснял растительность. Потратив несколько часов и проваливаясь в снег по пояс, я дважды переждал метель, а рядом, километрах в пяти на запад, светило солнце. «Тропёшка меня доконала», — пожалуюсь я, снимая видео, и поверну к базовому лагерю в сумерках. Поднявшись от Северного Рисчорра на гору Каскаснючорр, перевалив Южный Рисчорр, можно дойти до легендарного Академического озера. Как-нибудь в другой раз. Путеводитель по Аляске на ночь, пробуждение от сырости, проникшей через молнию спальника, очередное купание в Кунийоке и муторное приготовление еды на сухом горючем. Долгие сборы рюкзака и освобождение от снега обледенелой палатки. Сегодня пятница, 19 октября. В Хибинах окончательно установилась звенящая тишиной зима, а я уйду пешком по занесенной грунтовой дороге в город Кировск. Медведь по имени Федор частенько выбегал летом на эту дорогу; зверь откладывал свидетельства, что он тут живет, и растворялся в лесу. Людей он не обижает. Свинцовое небо с разрывами голубого цвета. Я иду в тихом лесу, пью холодную воду и потею. Потом начнется подъем на безымянный и не категорийный перевал у Сердцевидного озера, и я погружусь в белую мглу. Верха хребтов не различить — на высоте свыше 700 метров кинематографический ад, и беснуются бураны, а все что близко — бело-белого цвета. Я смутно угадываю начало труднейшего перевала Буревестник в складках хребта Пачвумчорр и проваливаюсь в дыру моста. Полный трещин хребет уходит в небо над одним из самых мрачных озер Хибин — Длинным. Здесь нет деревьев: камень и редкие кусты. Сажусь на рюкзак, включая с телефона саудовский металл Al-Namrood и ухожу в себя, пока мороз охлаждает мое тело. Ручей Вудъяврйок промерз, а мои испытания одиночеством закончились у гравийной трассы около озера Малый Вудъявр. Здесь я проклял последние 5 из 23 километров ходового дня — самосвалы с карьера раскатали дорогу, и походник скользил и падал раз за разом. Торжественно сверкнут огни кировского пригорода Кукисвумчорра или же просто Кукиша, появится сотовая связь, и вскоре уже я съем арахисовую пасту в теплой комнате, укоризненно взирая на ботинки из «Декатлона» — они не выдержали экзамен и разошлись. И я думал, где устроить еще один поход по Арктике.