Дмитрий Морозов: потенциал дженериков будет исчерпан в течение трех лет

Генеральный директор российской фармацевтической компании "Биокад" Дмитрий Морозов рассказал в интервью ТАСС о том, что фармпроизводителям пора переходить на инновационные рельсы, о борьбе со старением, новой программе поддержки фармпромышленности и планах компании на Ближнем Востоке. — На конференции "Биотехмед" вы заявили, что в скором времени потенциал дженериков будет полностью исчерпан. Как в связи с этим изменится рынок оригинальных препаратов, которые чаще всего разрабатываются именно на деньги, вырученные с продаж дженериков? — Да, я рассказывал, что в течение двух-трех лет будет исчерпан потенциал развития рынка дженериков (лекарства, имеющие такой же состав действующих веществ, форму и эффективность, как и оригинальные препараты, но не обладающее патентной защитой — прим. ТАСС). В тот момент, когда вы заменяете препараты дженериками и имеете достаточно неплохую маржу, вопрос руководителя компании — уметь этой прибылью правильно распорядиться. Если за тот короткий промежуток времени, когда все остальные тоже учатся делать дженерики, вы успеете перестроить развитие своей компании на инновационный путь, тогда вы более защищены. Ценовая эрозия на рынке обычных химических дженериков ужасающая. Она разрушает этот рынок — цены падают на 50–60%. Все дженериковые компании вначале зарабатывают, а потом образуется плато, и уровень рентабельности понижается, как это было, например, в Турции. Если вы успели заработать, необходимо реинвестировать деньги в создание нового оригинального препарата или сложного аналога, это первое. Второе, надо выйти за пределы вашего национального рынка, потому что национальный рынок сжимается с огромной скоростью, цены и доходности падают, объемы растут, и там ничего не зарабатывается. И если вы остались на рынке, то у вас фактически не остается инвестиций для того, чтобы поднять новый пласт, чтобы делать биоаналоги, или тем более начать разрабатывать оригинальные препараты. Уровень инвестиций, которым вы располагаете, не позволяет перешагнуть этот барьер, поэтому я и сказал, что потенциал развития дженериков будет исчерпан в течение двух-трех лет, но в течение этих двух-трех лет, компании должны перейти на инновационный путь развития и постараться выйти со своим продуктом за рубеж. — Вы вспомнили про новые рынки, “Биокад” ранее заявлял о планах участвовать в российской промышленной зоне в Египте. Будете локализовывать там производство? — Если мы найдем подходящего партнера, я не исключаю такую возможность. У "Биокада", например, есть опыт успешной локализации в Марокко. Там очень хороший партнер, с которым мы локализовали несколько наших продуктов. Они идут на те рынки, куда бы самостоятельно точно не дотянулись: это средняя Африка, пояс бедных стран Африки. Могу еще привести пример Шри-Ланки: по двум нашим моноклональным антителам мы полностью вытеснили там известную швейцарскую компанию. Наши партнеры довольны и размышляют о том, чтобы локализовать розлив этой продукции в Шри-Ланке и получить преференции от локального Минздрава. — Требуется ли решать логистические задачи при входе на египетский рынок? — Большие фармацевтические компании смотрят не только на Египет, но на весь глобальный рынок. Египет — это хорошо, но мы считаем, что Алжир еще лучше. В Алжире более привлекательные цены и государство тратит больше на здравоохранение. И у нас выстраиваются хорошие отношения с онкологическим сообществом Алжира, это очень образованные люди. Или, например, Марокко — тоже очень развивающаяся страна. У нас стоит вопрос развития логистического хаба в одной из стран этого региона. Это верно и совершенно обосновано, потому что в этих странах своя климатическая зона. Все знают, что там жарко, а наши препараты требуют особой температуры транспортировки и хранения, мы не можем идти на какие-то компромиссы с точки зрения качества препаратов и логистических цепей. — Когда логистический хаб может появиться и сколько вы планируете вложить в него? — Мы пока обсуждаем этот вопрос. У нас вышел руководитель региона, который будет прорабатывать этот вопрос. Скорее всего, мы будем представлены там, где есть хорошие логистические цепочки, — в Эмиратах или Кувейте. — Как вы оцениваете инвестиционный климат на рынке российских биотехнологий? — Когда идет обсуждение какого-то законопроекта, который напрямую влияет на регулируемость рынка, мы считаем сценарий развития. Я думаю, что все компании так делают, потому что они должны понимать, что нас ждет в том случае, если законодательный акт будет принят. В случае принятия методики расчета устанавливаемых фармацевтическими производителями предельно отпускных цен на лекарственные препараты, по нашим расчетам, мы не сможем вывести два препарата, которых сейчас ждут на российский рынок. Фактически это списание около 3 млрд рублей просто в убыток, кроме того, 250 молодых способных сотрудников могут оказаться на рынке из-за таких рисков. И это происходит не только у меня. Ситуация такова: и президент, и правительство говорят, что мы должны развивать инновационное направление, экспорт. Далее мы читаем методику, и там написано: ограничение 30% (рентабельности) на инновационные препараты. То есть мы разрабатываем инновационный препарат и не можем установить цену с рентабельностью более 30%. В это же время у иностранцев вообще нет никаких ограничений — сколько надо, столько и зарегистрируют. Это может заставить нас выводить R&D-центры за границу, потому что там ограничений нет. Это абсурд, который выдавит накуоемкую отрасль из страны. Вторая вещь, которая вызывает у меня диссонанс, — дискриминационные коэффициенты для участников рынка. Если оригинальный препарат стоит 100 рублей, а вы сделали аналог, то вы сможете его выводить на рынок только на 60% дешевле. В том случае, если стоимость оригинала понизится, вы должны тоже снизить свои цены. Получается, что оригинатор перед выходом патента понижает цену, и делает так, чтобы я сразу в убыток начал продавать. Зачем? Я должен остановить эти проекты. — Насколько я знаю, у "Биокада" сильное R&D направление, где вы занимаетесь разработкой препаратов моноклональных антител и генной терапией, работаете с маленькими химическими молекулами. Какие еще направления вы сейчас развиваете? — У нас есть два перспективных направления исследований: генная терапия наследственных болезней и клеточные технологии, связанные с созданием CAR-T. В последнем случае мы учим собственные клетки человека атаковать опухоль. В США один кит такого препарата оценивается в $500 тыс. — Что такое кит? — Кит в данном случае — это необходимый набор биоматериалов для проведения процедуры и сам алгоритм процедуры. И вот похожая технология уже есть в наших лабораториях. Сейчас работаем над тем, чтобы улучшить технологию, чтобы сделать ее более доступной. Фактически каждый раз необходимо изготавливать лекарство индивидуально. А мы хотим трансформировать этот подход, то есть сделать так, чтобы производить серийные лекарства, которые будут подходить хотя бы одному типу пациентов с одной болезнью и похожими иммунными признаками. — А как работает это лекарство? — Это очень сложная технология. Конечная цель — создать универсальную клетку — “киллер”. При этом мы берем клетку у одного здорового человека, модифицируем ее и подсаживаем ее другому. Но прежде чем это сделать, мы должны изъять из клетки-киллера механизмы, отвечающие за иммунный ответ, то есть сделать так, чтобы она не вызывала жесткого иммунного ответа у другого человека и не атаковала здоровые ткани пациента. Клетки-киллеры при этом должны сохранить способность бороться с опухолью. Вот над чем мы работаем. — Когда этот препарат может появиться в больницах? — В перспективе 6–7 лет. Это достаточно долго, однако если мы не сделаем это сейчас, то через 7 лет этого препарата просто не будет. — Какие еще технологические заделы сегодня стоит выделить? — Есть направления, которые мы тоже активно исследуем. Они связаны с РНК-технологиями — с химической стабилизацией молекул РНК, упаковкой их в нанокапсулы для дальнейшего использования как медиатора иммунного ответа человека. — Ранее вы заявляли о ряде разработок по рассеянному склерозу. Есть ли какое-то движение в этом направлении. И можно ли сказать, что эти разработки позволят улучшить качество жизни или увеличить срок жизни пациентов? — Я думаю, здесь можем говорить об улучшении качества жизни и снижении рецидивов. — Тема избавления от старения у нас считается вечной — практически каждая фармацевтическая компания, биофармацевтический стартап так или иначе думают над тем, как победить старение. Из всего многообразия вариантов решения этой проблемы какие исследования вам ближе всего? — У нас есть департамент перспективных исследований, который этим занимается. Сейчас исследования показывают, что те, кто родился на стыке 70–80 годов, имеют все шансы дожить до 100–110 лет. И это правда, потому что современная медицина позволяет не умереть рано. Как раньше люди погибали? Детская смертность, инфекционные болезни. Затем появилась вакцинация и антибиотики, это помогло человечеству чуть продлить жизнь. Потом мы поняли, что сердечно-сосудистая система вносит большую лепту в смертность. Люди умирают даже в раннем возрасте от инсультов и инфарктов. Были сделаны серьезные шаги в предупреждении инсультов, контроль давления, борьба с холестерином. Дальше мы видим, что на первый план выходит онкология. С течением жизни в клетках постоянно происходят мутации, и чем старше мы становимся, тем больше риск образования злокачественной опухоли. Мы должны внимательно следить за своим состоянием, чтобы предупредить возможные проблемы и отсрочить летальный исход. Следующий этап — это заболевания, от которых не умирают, но от которых жизнь портится. Если всего этого избежать, то можно дожить до 120 лет. — Обсуждают ли фармацевтические производители новую программу поддержки отрасли "Фарма 2030". Какие векторы она будет развивать? — Сейчас мы находимся на переходном этапе, когда у нас есть список таргетов (мишеней), которые представляют интерес для мировой науки, фармы и медицины. — А какие именно таргеты входят в этот список? — Это прежде всего чекпойнт-ингибиторы на перспективу 7–8 лет. Минздрав и Минпромторг утвердили перспективные мишени для работы над новыми молекулами. Далее Министерство промышленности и торговли может начать поддерживать разработку препаратов из этого списка перспективных мишеней. Мы понимаем, что через 5 лет будут такие-то препараты, через 7 другие. Здесь нет чудес, препараты не рождаются ниоткуда. Если хотите, чтобы препарат был завтра, нужно 7 лет назад заложить базу. — Будет ли новая стратегия "2030" в том числе поощрять международную экспансию отечественных компаний? — Это будет импортоопережение, я бы сказал. Создание препаратов, которые соответствуют мировым тенденциям в перспективе 5–7–15 лет. — Когда планируете подписать специальный инвестиционный контракт с Минпромторгом? — Мы находимся в постоянном контакте с Минпромторгом. Условия пока не подписали, но подпишем. У нас большая заинтересованность в стабильных правилах игры. Налоговый климат в Российской Федерации достаточно благоприятный, и я бы хотел иметь контракт на 10 лет. — Получается, вы подписываете документ с Минпромторгом и с Петербургом? — Думаю, с Петербургом тоже. Мы в полном контакте. Нам там очень комфортно, и мы имеем прямой диалог с правительством города, прямую поддержку губернатора, участвуем во всех семинарах и обсуждениях. Хорошая, живая жизнь. Беседовала Анна Топорова