Метафизика Венеции. Инструкции для гедонистов
В издательстве ОГИ вышла книга искусствоведа, магистра философии и давнего жителя города на воде Глеба Смирнова «Метафизика Венеции». Автор эксклюзивно для «Ножа» предоставил одну из глав, которую мы с удовольствием публикуем. Театр одного актера Инструкции для гедонистов …Человек, склонный замечать во всем одни недостатки, найдет их без труда и в Венеции. Карнавал всё больше напоминает рио-де-жанейрский по безвкусице нарядов, масок и псевдодурацких колпаков. Казино уставлены слот-машинами. Ночной жизни нет. Негде присесть. Миазмы. Какие-то вульгарные молодые люди в развязной манере зазывают вас в эти гондолы и там за бешеные деньги поют кое-как поставленным голосом «О соле мио», неаполитанскую народную песню. Кроме этого, негде послушать что-либо кроме «Времен года» Вивальди, сыгранного поточно-конвейерным способом, едва ли не под фонограмму. Упрекнем город и в том, что он неудобен для матерей и глух к стонам новорожденных, коляски которых приходится тащить через мосты (а их 411). Город безразличен к подрастающим, ни зоопарка, ни цирка с Диснейлендом! Нет зелени (хотя это неправда: если бы мы были птицами, то увидели бы с высоты полета, что любой уважающий себя дворец имеет внутренний сад (где, кстати, должны бы расти асфодели…) или террасу на крыше. Мертвый город, слышишь иногда. К счастью, нет. А иногда думаешь, что к сожалению. Что самый большой недостаток Венеции в том, что она не исчезла вместе с XVIII веком. Не утопилась. В венецианском воздухе разлита разнеженность. Сказано, быть может, поэтично, но вот причина: здесь физически нет шума, бьющего в уши, выхлопов, бьющих в нос, нет неоновой рекламы, бьющей в глаза, — нет всех тех насилий, которым в современных метрополиях подвергнуты наши органы чувств. По ночам мы проверяем, все ли палаццо на привязи, и вообще таким городам, как Венеция, нужен ночной сторож. В остальное время мы курим с красивым мундштуком, читаем Байрона дурными голосами, танцуем фокстрот. Собственно, один из трех смыслов жизни, видит бог, — в развитии данных нам органов чувств и по возможности в приобретении новых органов, как, например, орган времени. Второй из мне известных смыслов жизни — общение с наиболее интересными особями из некогда живших, и с наиболее из живущих ныне. Тот, кто потерял чувство времени за его хронической нехваткой, ухватит его за хвостик, восстановит его во всей полноте и даже увидит его воочию: есть мнение, что вода в венецианских каналах имеет не только цвет, но и неторопливую субстанцию Времени. Тебе предоставлена хорошая оказия подумать о судьбе, о том, почему «так все получилось» и надо ли иначе, о том, как причудливо тасуется колода, о необязательности твоего рождения, о закономерной случайности встреч… Венеция хороша для неуловимых, импрессионистических размышлений — как музыка Дебюсси, без темы, куда поведет — приятно побултыхаться в собственной мнемонической гуще, даже не пробуя разобраться. Гедонист, совершив над собой усилие, принципиально откажется от использования фотоаппарата, как чего-то профанирующего, для маловеров, — но непременно захватит бинокль, и лучше театральный. Последний незаменим для разглядывания картин и прочих mirabilia и культивирования позиции привилегированного наблюдателя. В то время как при лорнировании эффект удесятеряется, от вечно фотографирующего нескромника Венеция таинственным образом ускользает, самоустраняется, не оставаясь запечатленной ни в душе, ни в девайсе. Венеция защищается от усердно щелкающих маниаков и разворачивается к ним спиной, но покровительствует тем, кто удерживается от собственнических притязаний «задержать мгновение». Венеция создана для душ меланхолических. К чему таким фотографировать? Не брать с собой фотоаппарата и даже телефона — значит дать фортуне шанс показать, на что она способна: чудеса в Венеции случаются только с теми, кто лишен возможности их задокументировать. Фотографируя, мы только прибавляем вещам тривиальности. «А, Венеция, да был я там! Святого Марко видел, мост Менял или как его, на гондоле катался!» — катался, это допустим, а вот был… — по совести, нет, голубчик, вас там всё-таки не было. Для эпикурейских прогулок по Венеции обувь, конечно, желательна удобная, но ни в коем случае не спортивная. Английские классические ботинки — идеально. Или такая, какую носят органисты, извлекающие звуки из нижних регистров ногами. Каблук желательно с цоком, чтобы озвучивать им среду, — отзывчивая же. Что все колокольни тут — навеселе: шатаются; одна кампаниле на площади Святого Марка стоит чурбан чурбаном, как аршин проглотила. (А аршин — стометровый!) Что транзитные кораблики с Лидо похожи на тапочки Хоттабыча. Что купола на Сан-Марко точь-в-точь парашюты, на каких сбрасывают с неба военную технику. Что львы на фасаде музея Пегги Гуггенхайм — да их просто выворачивает прямо в канал от этого искусства, до того им оно не по вкусу. Что этот городок вообще строили люди с юмором. Сценарий, разумеется, всегда индивидуален, но среди сюжетных поворотов можно порекомендовать отдельные проверенные ходы. Заглянуть в далматинское подворье: это целая шкатулка с подарками для любителей сказок. Назначить кому-нибудь свидание в древнем дворике женского монастыря Санта-Аполлония, надежно спрятанного за Дворцом дожей. А самому пойти на свидание к «Венере в шубке», шедевру кисти Тициана в одном малопосещаемом музее, гадая, почему эта картина была так любима Фрейдом и Захер-Мазохом. Он вообще много наломал дров, этот Тинторетто. Он совершенно сбивает искусствоведов с толку: не считаясь с плавным ходом истории искусств, взял и переплюнул все барокко задолго до его начала… Иногда такое бывает. Революционеры торопливы. Тинторетто можно насобирать много в Венеции в кузовок зрительной памяти, он заслуживает отдельной прогулки: особенно Страшный суд в церкви Мадонна-дель-Орто, в церкви Сан-Поло (там же и лучший Тьеполо!), в Санто-Стефано (в ризнице), в Сан-Тровазо и еще кое-где. Его много в Венеции, так как он не был моден в XIX веке, когда формировались коллекции крупных музеев, и посему остался в неприкосновенности там, где и был, — при церквях и гильдиях-скуолах. В самой крупной из них, в скуоле Сан-Рокко, на масштабной «широкоугольной» картине с казнью трех на Голгофе, обратим внимание, как ведет себя у Тинторетто левое крыло креста — вот-вот завалится, — натянута правая веревка, надо срочно поддержать, не то грохнется. Тинторетто заставляет бояться, переживать полотно на мышечном уровне — так и хочется подхватить, и ты подаешься вперед; это захватывает физически. Черные танцующие ноги с угловатыми напряженными икрами. Пылают лестницы и мраморы нагреты, Но в церковь и дворец иди, где Тинторетты С багровым золотом мешают желтый лак, И сизым ладаном напитан полумрак. Там в нише расцвела хрустальная долина И с книгой, на скале, Мария Магдалина. Лучи Спасителя и стол стеклянных блюд. Несут белеющее тело, ждет верблюд: Разрушила гроза последнюю преграду, Язычники бегут от бури в колоннаду И блеск магический небесного огня Зияет в воздухе насыщенного дня. Магдалина — тоже там, в Сан-Рокко, тревожная до оторопи, а вот знаменитый верблюд и призрачные язычники — из музея Академии, куда грех не заглянуть… Хотя бы из чувства справедливости: автор этого прелестного стихотворения 1912 года, граф Василий Комаровский, в отличие от нас, никогда в Венеции, да и вообще в Италии, не бывал; так насладимся же за него. Он побывал здесь только мысленно, mental travelling, — зато так веско, как не многим из нас под силу. Так же ее «посетил» Мандельштам, бессмертным стихотворением «Веницейской жизни мрачной и бесплодной Для меня значение светло…». Художники умеют путешествовать! Венеция подарила человечеству огромную радость для глаз, в просторечии это называется «венецианская школа живописи». Беллини, Кривелли, Чима, Карпаччо, Джорджоне, Лотто, Тициан, Веронезе, Тинторетто, Лонги, Каналетто, Тьеполо… Все это есть в галереях Академии. Прибавить свою гипотезу к 55 гипотезам о смысле аллегории «Гроза», головоломки Джорджоне. Доехать до Торчелло («если только жив я буду, дивный остров навещу», как говаривал царь Салтан) — там, среди тишины самой отменной выделки, имеются, кроме атмосферно-исторического ресторана Cipriani, две древнейшие византийско-романские церкви в окружении нескольких вассальных домиков; в одной из церквей — византийская мозаика, подробно иллюстрирующая Судный день со всеми вытекающими отсюда последствиями: трубный глас, сворачивание небес, колеса гнева и чаша нечистот блудницы Вавилонской, грозно раскрытая Книга судеб, и «воздати комуждо по делом его»: адовы казни по числу грехов, а вот дьяволы отбирают душу у опечаленного ангела на том основании, что «наша душа, нашу волю творила». Те, кто понимает что-то в мозаиках, единодушны: это шедевр. Какими судьбами сюда, на край византийского света, в далекую лагуну, забрели в XII веке гениальные греческие мастера? «Да и вообще — вне Греции — их мало…» Наконец, путешествующий энтузиаст нанесет визит вежливости площади Сан-Марко в ночи, с бутылкой просекко в подарок, чтобы распить ее с ней за любым из столиков, благо пусты все. Ночь тиха, в небесном поле Ходит Веспер золотой. Старый дож плывет в гондоле С догарессой молодой. Ты не турист, ты даже не Очевидец и не зритель, — ты в Главной роли. В тебе проснулись актерские задатки. Ты талантливо импровизируешь при софитах дня и под покровом ночи. Обнаружив себя срeди пeрвоклассных дeкораций, понeволe начинаeшь подыгрывать. Стараeшься, тeатрально вздыхаeшь на мосту Вздохов и познаёшь начатки актерского мастeрства, то и дeло попадая в объeктив фотолюбитeля-туриста. И не бeда, что это тeатр одного актера, — зато посмотри, как много камeр! Твой выход.
