Сорок бочек диссертантов

Как в России получали, покупали и продавали ученые степени 13-летние кандидаты и магистры, торговля учеными степенями, плагиат, лишение степеней, защита докторской диссертации коллеги, которая отправилась в лагерь,— чего только не было в истории российской науки. СЕРГЕЙ СЕЛЕЕВ 13-летние магистры Официальную систему ученых степеней в России ввели в 1803 году. Она была многоступенчатой. Сначала нужно было стать кандидатом. Для этого по итогам обучения следовало удовлетворительно сдать все экзамены. Следующей была магистерская степень, а уж затем можно было замахнуться и на доктора. В 1819 году на непродолжительное время к ним добавили в качестве нижней ступени степень «действительного студента» — она присуждалась учащемуся, который провалил выпускные экзамены. «И для магистерской, и для докторской степеней этапы процедуры были совершенно одинаковыми: вначале публичный экзамен в присутствии профессоров факультета, потом чтение на факультете публичных лекций и защита диссертации. Различия между магистром и доктором выражались лишь в количестве вопросов на экзамене и количестве публичных лекций,— пишет историк Андрей Андреев.— Новая степень кандидата оказалась преемственной от “неподзаконной” степени бакалавра Московского университета конца XVIII века». Защита диссертации была очень выгодным делом и сулила быстрый карьерный рост. Обладатель степени кандидата, то есть студент, сдавший удовлетворительно все выпускные экзамены, автоматически получал чин губернского секретаря (12-й класс в Табели о рангах). Защитившим магистерскую диссертацию присваивался уже 9-й класс. При этом оба чина давали право на личное дворянство для обладателя степени. Доктора наук получали 9-й класс и потомственное дворянство бонусом. На обычной гражданской службе для такого чиновосхождения нужно было работать от 10 до 20 лет. А защита диссертаций занимала не больше пяти-семи лет, а то и меньше. «С этой точки зрения в истории системы ученых степеней в России в качестве особого периода следует выделить начальную пору ее адаптации, падающую на 1804–1816 гг.,— продолжает Андрей Андреев.— В это время центральные государственные органы в лице Министерства народного просвещения практически не осуществляли контроля над присуждением ученых степеней и не требовали от университетов каких-либо документов, подтверждающих “правильный” ход соответствующих процедур. Поэтому количество и “качество” произведенных в степени целиком зависело от ситуации на местах». В то время в Российской Империи существовало пять университетов: Виленский, Московский, Харьковский, Казанский и Дерптский. Но львиная доля присуждений оформлялась, конечно, в Москве. Здесь были собраны наиболее квалифицированные преподаватели. С момента введения и до реформы системы ученых степеней в 1816 году в Москве защитились 30 докторов, 88 кандидатов и 36 магистров. Знатное происхождение соискателя очень содействовало скорости, с которой он продвигался вверх в иерархии ученых степеней. Экзамены для таких студентов часто проходили у них на дому. Университетские преподаватели приглашались на обед, во время которого и проводили проверку знаний. А о кандидатских экзаменах мемуары помещика Владимира Лыкошина, друга Александра Грибоедова, свидетельствуют следующим образом: «Экзамен на степень кандидата выдержал я хорошо; тогда не было таких строгих научных требований…» Если посмотреть на возраст знатных кандидатов и магистров, то все становится понятно. Например, Александр Грибоедов окончил университет и получил кандидатскую степень в 1808 году, когда ему только-только исполнилось 13 лет. Его товарищ Владимир Лыкошин стал студентом в 1805-м, а окончил университет в 1808-м, в 16 лет. Никита Муравьев, отпрыск попечителя Московского университета Михаила Муравьева, стал студентом в 1809-м, а кандидатом — в 1812-м. «В связи с производством последнего в архивном деле встречается замечательная формулировка, которая показывает, что получение ученой степени, независимо от конкретных знаний, могло быть в чистом виде следствием дворянской протекции. Когда после пожара Москвы Никита Муравьев решил оставить университет, собираясь поступить на военную службу и желая иметь более высокий чин, попечитель П. И. Голенищев-Кутузов предложил ректору И. А. Гейму в ноябре 1812 г. присвоить просителю степень кандидата без экзамена, принимая во внимание заслуги отца, влекущие “любовь университета к сыну его… обещающему способностями своими, что он некогда заменит своего родителя в службе Государю и Отечеству”»,— отмечает Андрей Андреев. Заручившись поддержкой попечителя университета, можно было за три-четыре года пройти путь от низшего преподавательского звания — адъюнкта — до ординарного профессора. Рекорд в этом плане установил филолог Роман Тимковский, который с 1809 по 1811 год каждый год получал новое звание. «Дерптская панама» Как писались диссертации? Характерным ответом на этот вопрос является дело профессора философии Харьковского университета Иоганна Шада. В 1816 году выяснилось, что два его ученика списали свои докторские работы с трудов самого Шада. «В течение года на одиннадцати заседаниях Совета заслушивали объяснения Шада и докторантов, сличали тексты,— пишет философ Борис Емельянов.— Уже получивший к тому времени степень доктора Ковалевский и сам Шад написали на имя министра народного просвещения жалобы-объяснения. Шад в своей жалобе, не отрицая факта широкого использования докторантами его идей и текстов, раскрыл свое понимание сложившейся ситуации. В частности, он писал: “Что касается до диссертации Гриневича, то хотя он многое и заимствовал из моих манускриптов, продиктованных мною в течение шести лет студентам, однако много также присовокупил из собственных своих идей и познаний, особенно что касается до разрешения главного предложения. Студенты философии не имеют других источников и пособий, кроме моих манускриптов и моих книг. Нельзя от них требовать, чтобы они составляли собственные системы; пользоваться моими манускриптами и книгами и защищать публично с похвалою основания философии». В итоге Шада уволили, а его соискателей лишили ученых степеней. Но самая громкая афера, после которой начала проводиться реформа в части защиты диссертаций, приключилась в Дерптском университете. Летом 1816 года, когда все были на каникулах, на факультете права Дерптского университета состоялась защита двух докторских диссертаций двух немцев. Они не имели степени магистра и не учились в Дерпте, но предоставили документы Элангенского университета. Фамилия одного из них была Вальтер. Он был портным, заработавшим большое состояние на обслуживании театров. Второй — Вебер — был купцом. Мотивом, сподвигшим их на покупку диссертаций, был банальным: повышение социального статуса и обретение потомственного дворянства. И декан факультета права Кёхи, и ректор университета Штельцер одобрили выдачу докторских степеней. Все бы было хорошо, если бы у одного из соискателей язык был не таким длинным. «О состоявшемся производстве в докторскую степень сразу поползли слухи, достигшие Петербурга и заключавшие в себе “негодование вместе с насмешками”. Возможно, причиной слухов стало вызывающее поведение Вальтера, который выставлял свой чин напоказ и даже, судя по рассказам, попытался использовать докторский диплом, чтобы поступить в Комиссию по составлению законов. О вероятности такого поведения можно судить по другим примерам: так, венгерский уроженец капельмейстер Гесс де Кальве в 1813 г., едва пройдя церемонию защиты диссертации в Харьковском университете, но еще не получив диплома на докторскую степень, которая также ему досталась в обход магистерской, уже сшил себе мундир 8-го класса, появлялся в нем на публичных мероприятиях и вел концерт памяти павших воинов, за что заслужил замечание от министра народного просвещения»,— пишет Андрей Андреев. Дело дошло до министра просвещения и самого императора. Осенью, в начале учебного года, попечитель университета поручил расследовать эту историю. Месяцем позже состоялся университетский суд, который постановил лишить новоиспеченных докторов их дипломов. Попутно выяснилось, что во время защиты некоторых других соискателей были допущены нарушения. Пришлось проводить ревизию всех присвоенных степеней за 12 лет. Университетский совет предложил лишить всех докторов степени, которая была присвоена в Дерпте, и дозволить им пройти процедуру защиты еще раз. За исключением Вальтера и Вебера, разумеется. Все это подтолкнуло центральные власти к ужесточению контроля за присвоением степеней. Старая профессура В итоге с начала XIX века до революции в Российской Империи состоялись успешные защиты чуть менее 3 тыс. диссертаций. «Из общего числа защищенных в 1805–1919 гг. диссертаций (2939) на историко-филологические факультеты российских университетов приходилось 862 работы, что составляло 29,3%,— пишут историки Наталия Алеврас и Наталья Гришина.— Гуманитарии занимали второе место по числу защит после естественных факультетов. Ученые-историки высшей квалификации составили немногим более 30% от общей численности диссертаций историко-филологических факультетов». В то же время в России практически все XIX столетие бытовала практика присуждения докторских степеней за заслуги — honoris causa. Кроме того, иногда докторскую степень присуждали при защите магистерской. Но все равно общее количество защит было очень невысоко, особенно по сравнению с европейскими странами. Причины крылись в том, что вакантных мест в университетах было очень немного, и старая профессура видела в молодых соискателях соперников. Часто это приводило к открытым конфликтам, как это произошло в случае с историком Василием Ключевским и его самым известным учеником Павлом Милюковым. «Вернувшись из первой поездки в Петербург, всецело под впечатлением своих находок и намечавшихся выводов, я поспешил поделиться ходом своей работы с Ключевским,— вспоминал историк и политик Павел Милюков.— Он меня выслушал молча, не реагируя на мое увлечение, а потом как-то недовольно и сухо заметил: “Вы бы лучше взяли и разработали грамоты какого-нибудь из северных монастырей. Это было бы гораздо короче — и послужило бы для магистерской диссертации, а эту свою работу вы бы лучше отложили для докторской диссертации”». Практически перед защитой Милюкова на историческом факультете состоялась защита историка Карелина, которому сразу присвоили докторскую степень. Но в случае Милюкова Ключевский резко запротестовал против присуждения доктора. Коллеги попробовали его уговаривать, но все было бесполезно. На защите Ключевский пытался всеми силами принизить достоинства работы соискателя, хотя впоследствии сам же пользовался данными из нее. После защиты, на которой молодому ученому присвоили степень магистра, Милюков дал себе зарок никогда больше не писать диссертаций. На протяжении всей дореволюционной истории правилом хорошего тона считалось проведение диссертационного обеда, на который после защиты приглашали всех причастных к появлению нового магистра или доктора. «Диспутационный обед я устроил на следующий день в ресторане “Прага”, в котором обыкновенно справлялись университетские праздники,— вспоминал историк Александр Кизеветтер.— Я пригласил всех московских историков и других своих близких приятелей. Не было только Милюкова, который находился за границей. Обед прошел чрезвычайно оживленно. Речи лились рекою. Говорили Ключевский, Гольцев и все мои товарищи по доцентуре. Сказала юмористическую речь и моя жена так удачно, что все пришли в восторг, а Гольцев все восклицал: “Я поседел на таких обедах, а никогда еще не слыхал ничего подобного”». Не пригласить на обед — значит, оскорбить. Например, Милюков, обиженный на Ключевского, не позвал его на диссертационный обед. «Я, со своей стороны, нарушил другой университетский обычай. Я пригласил на нее к себе домой моих молодых друзей — и не пригласил Ключевского. Это был уже форменный разрыв. Но пирушка прошла дружно и весело»,— вспоминал он. Историк Томас Сандерс отмечал, что даже в период Первой мировой войны, когда в столичных городах, испытывавших трудности со снабжением, тяжело было достать продукты, соискатели все же старались провести достойную дисссертационную пирушку: «В конце октября 1917 года Георгий Вернадский приехал из Перми, где он стал преподавателем месяцем ранее, в Петроград для защиты своей диссертации о масонстве в России XVIII века... После того как исторический факультет единогласно проголосовал за присуждение Вернадскому степени, официальная группа отправилась на квартиру родителей Вернадского отмечать это событие. Ситуация со снабжением в городе была такой, что любая еда “быстро исчезала” с прилавков. Тем не менее его матери удалось достать все необходимое — “чай, бутерброды, сладости, вино. Было даже шампанское”». Все изменилось после Октябрьской революции. Ученая степень — признак буржуазной науки Большевики упростили систему ученых званий и отменили ученые степени. Звания приват-доцентов были отменены, а разница между ординарными профессорами и экстраординарными ликвидирована. Впрочем, сама процедура защиты диссертаций сохранилась, но носила уже характер неформального «гамбургского счета». Процедуры различались от университета к университету, степени не присваивались, и никакие документы, подтверждающие факт защиты, соискателю не выдавались. «Широко было распространено мнение, что ученые степени являются признаком буржуазной науки и потому они глубоко чужды советскому строю,— вспоминал впоследствии лингвист Самуил Бернштейн.— С подобными взглядами приходилось сталкиваться постоянно. В высших учебных заведениях и научных учреждениях еще работали люди, которые получили ученые степени в дореволюционное время. Обычно носители этих степеней старались забыть об этом. Во всяком случае, в анкетах и биографиях об этом не сообщалось». Наиболее остро вопрос обладания дореволюционной ученой степенью стоял в провинциальных научных учреждениях. Профессор Петр Потапов, который защитил магистерскую диссертацию перед самой революцией в Одессе, в 1925 году в какой-то очередной анкете написал, что ему при царе была присвоена степень магистра. Из-за этого у него были довольно серьезные проблемы. Ликвидация ученых степеней начала негативно сказываться уже во второй половине 1920-х. Складывавшаяся в течение полутора столетий иерархическая система была разрушена, а взамен ничего толкового не предложено. К решению этой проблемы отдельные республики подходили по-разному. Например, на Украине и в Азербайджане восстановили степень доктора наук, хотя абсолютно никаких привилегий это не давало. В РСФСР ученые степени союзных республик, конечно, не признавали. Было разработано несколько проектов возрождения процедуры защиты диссертаций и восстановления ученых степеней. Автором одного из проектов был полярник Отто Шмидт. «Дело для нас совершенно ясно,— писал академик Вячеслав Волгин в 1926 году.— Ученая степень необходима для упорядочения и уточнения квалификации, в зависимости от которой решается вопрос о занятии тех или иных должностей». Но до решения вопроса дошло только к середине 1930-х, когда властям стало очевидно, что система научных степеней и званий — отличный элемент управления ученым сообществом. Но перед этим произошла зачистка академического сообщества. По итогам «академического дела», «дела славистов» и «дела Геолкома», следствие и суд по которым прошли в 1929–1934 годах, были приговорены к различным срокам заключения и ссылкам около сотни крупных ученых. А на руководящие должности в большинстве научных учреждений были назначены политически благонадежные кадры. Жертвы неформальной защиты В 1933 году при Всесоюзном комитете по высшему техническому образованию (ВКВТО), возглавляемом экономистом Глебом Кржижановским, была создана Высшая аттестационная комиссия (ВАК), которая должна была утверждать результаты состоявшихся защит и присваивать профессорские степени. В январе 1934 года вышло постановление Совета народных комиссаров «Об ученых степенях и званиях». Вместо существовавшей до революции дихотомии «магистр—доктор» власти ввели пару «кандидат—доктор». Присуждать ученые степени могли около 50 учреждений, половина из которых могла выдавать еще и звание профессора. Как и до революции, можно было оформить степень honoris causa. Причем сначала таким образом можно было получить и кандидатскую, и докторскую. Через некоторое время присвоение кандидатской степени «за заслуги» отменили. После восстановления системы ученых степеней результаты неформальных защит, проведенных ранее, не признавались. Некоторые крупные ученые отказались заново проходить процедуру написания и защиты диссертации. Одним из таких «несчастливцев» стал литературовед Константин Державин, защитивший в конце 1920-х диссертацию по западной литературе. Письменный отзыв на его работу прислал французский писатель Анри Барбюс, что говорит о высочайшем уровне его работы. «Державин отказался собирать свидетельские показания,— вспоминал его коллега Самуил Бернштейн.— Так, до конца жизни он, автор многих серьезных книг, не имел даже степени кандидата наук». «Создание ВАК в 1933 году и введение ученых степеней и званий в 1934 году были призваны повысить престижность науки в государстве, а повышение и фиксация окладов должны были остановить кадровую текучку и уменьшить количество совместителей в вузах,— утверждают историки Вадим Парсамов и Анастасия Шалаева, исследовавшие деятельность ВАК в советский период.— Учреждение ВАК именно при ВКВТО легко объяснимо. Наука в то время ассоциировалась в первую очередь с техникой. “Наука и техника” — долгие годы было устойчивым и широко распространенным словосочетанием. Соответственно, в первые годы работы ВАК степени присуждались в основном по техническим дисциплинам, нередко их получали производственники, не связанные напрямую с наукой. Значительно реже присуждались степени по гуманитарным наукам. Такая ситуация зеркально отражала дореволюционную аттестационную практику, когда ученые степени присуждались прежде всего по гуманитарным дисциплинам». Высшая аттестационная комиссия изначально не рассматривалась в качестве постоянного органа, но вал документов по диссертациям и утверждению профессорских званий вынудил создавать постоянный штат. За полгода работы в ВАК поступило почти 2 тыс. дел. Комиссия еженедельно рассматривала на своих заседаниях до 50 дел соискателей. Предполагалось, что заседания ВАК будут носить состязательный характер. Однако на практике вызов соискателей на заседания стал носить экстраординарный характер. Одним из таких экстраординарных случаев был обнаруженный в работе плагиат. Наиболее показательным в части списывания было дело преподавателя Одесского водного института Слуцкого. Поначалу он подал документы на присвоение профессорского звания в комиссию Наркомтяжпрома, которая обладала таким правом. Там ему отказали, сославшись на плагиат, и передали дело в Высшую аттестационную комиссию. Проверка дела затянулась, Слуцкого к этому времени уже уволили из института. Но ВАК не стал возвращать дело обратно, как того просил институт, а решил рассмотреть его по существу. Нерадивого «профессора» вызвали на заседание ВАК. «Со своей стороны Слуцкий проявил активность и добился приема у Кржижановского, которому представил следующие документы: во-первых, выписку из энциклопедии “Право”, что такое плагиат, и второе, что он предъявил в свою защиту,— он предложил предоставить ему слово для того, чтобы он сам разъяснил ошибки самого профессора Левинсона, которые, как он считает, он исправил,— пишут Вадим Парсамов и Анастасия Шалаева.— Он говорит, что он не просто списал, а он изъял целый ряд ошибок, которые есть у проф. Левинсона, и поэтому просил, чтобы ему предоставили слово здесь, и он докажет, что профессор Левинсон наделал много грубейших ошибок, которые обесценивают его курс, а он из его курса использовал только то, что является доброкачественным. Слуцкий настаивал на том, что он не переписывал, а “вентилировал” других авторов. Идея “вентиляции” не вдохновила членов ВАК, и они единогласно отказали Слуцкому в профессорском звании». Диссертация в эпоху репрессий В самом процессе подготовки и защиты диссертаций проявлялись все политические процессы, происходившие в стране. Например, в период репрессий в науке происходило множество самых невероятных историй. Про один из таких случаев из жизни ВАК министр высшего образования Всеволод Столетов рассказал писателю Александру Твардовскому в начале 1960-х годов. Директор одного подмосковного НИИ, подготовившая нескольких молодых ученых и в числе прочих одного талантливого исследователя, у которого она была научным руководителем на защите кандидатской, написала докторскую. Один экземпляр она отправила для ознакомления старому академику, а еще один отдала почитать этому кандидату. На дворе 1937-й. Через некоторое время ее арестовывают и надолго сажают. А к моменту ее возвращения из лагеря молодой кандидат — давно уже матерый доктор и возглавляет этот НИИ. Академик, конечно, давно в могиле. Рассказ Столетова в своем дневнике Твардовский передает так: «Она убеждается, что диссертация, защищенная молодым человеком,— ее работа слово в слово, подает заявление в ВАК, указывая на плагиат, но ничего не говоря о том, что ей известно, кто ее посадил. При реабилитации ей показали донос молодого человека. Но как доказать, что диссертация ее? Никаких следов — он все зачистил». В бумагах покойного академика, которые по наследству перешли его дочери, находится чудом сохранившийся экземпляр ее докторской диссертации. Всем все понятно, но нужно ведь еще и доказать это! А молодой человек, конечно, признает совпадение некоторых наработок — трудились-то бок о бок. «Кто-то из членов ВАК задает вопрос с оговоркой, что он, может быть, не идет к делу и на него можно не отвечать, не имеет ли молодой отношения к ее беде 1937 года,— продолжает Твардовский.— Она отвечает, что не хотела бы говорить об этом не имеющем отношения к науке обстоятельстве, но, коль скоро вопрос поставлен, то — да, так-то и так. Он: нет, ложь, ничего не писал и т. д. Один из членов ВАК, почтенный и влиятельный ученый, юрист, говорит, что это хоть и трудно, но можно проверить, и доставляет в ВАК фотокопии документа». Но, несмотря на то, что факт чудовищного плагиата выявлен, присудить степень этой женщине ВАК не может — в ее работу молодым человеком были внесены изменения. Ей нужно начинать все сначала. Не могла не отразиться на проведении защит и Великая Отечественная война. Иногда ученые степени присуждались заочно, поскольку соискатели уходили в армию. «В институте был на защите диссертации Венгрова о Блоке,— записал 2 июля 1941 года в дневнике литературовед Леонид Тимофеев.— Самого Венгрова уже призвали в армию, и степень присуждали заочно. Вдруг посередине заседания объявили митинг и сообщили о создании “Московского военного формирования”, в которое приглашаются добровольно вступить все мужчины без различия в возрасте. Все это произвело на меня мрачное впечатление, ибо в этом ощутилось что-то паническое». Соискатели старались по мере возможности соблюсти все традиции защиты, вплоть до организации банкета, хотя бытовые условия подчас совершенно не располагали к этому. В своем блокадном дневнике ноября 1941 года Вера Инбер рассказывает: «Вчера, во время двойного обстрела с воздуха и земли, Борис Яковлевич, главврач больницы, защитил диссертацию в бомбоубежище. Диссертант в своем неизменном ватнике явился туда прямо из котельной, где вот уже который день, совместно с истопником, пытается наладить работу прачечной, поврежденной снарядом. В бомбоубежище электричество не горело. Ученый совет заседал при керосиновой лампе. За обедом выпили разведенного спирта в честь нового кандидата медицинских наук». Большое количество диссертаций откладывалось на неопределенный срок из-за эвакуации. Так было, например, с поэтессой Мариэттой Шагинян. Ее допустили к защите диссертации по творчеству Тараса Шевченко в конце 1941 года. Причем ей было позволено защищать сразу докторскую, минуя степень кандидата наук. Однако из-за военных действий защититься она смогла только через год. Диссеродельная ловушка Качество защищаемых диссертаций и в советское время периодически вызывало вопросы. Происходили случаи протаскивания заслуженных людей, которым просто необходимо было остепениться. «”Блестяще” прошла защита диссертации Ревякина,— записал Самуил Бернштейн в своем дневнике 11 июля 1944 года.— У Гроссмана в последний момент чувство порядочности взяло верх. Он отказался от оппонирования. Вместо него выступил оппонентом Кубиков. На днях так же “блестяще” прошла защита докторской диссертации Металлова о творчестве Гейне. У многих зрителей остался неприятный осадок от чрезмерных расхваливаний оппонентов. Все знают бездарность Металлова. Пора запретить защиту диссертаций в рукописи. При современном порядке можно защищать успешно всякую дрянь, так как никто из оппонентов работы не читает». Послевоенная борьба с «безродными космополитами» происходила и на заседаниях диссертационных советов. Так что если хотели «утопить» соискателя, достаточно было назначить его оппонентом «космополита». «Вечером должен был состояться Ученый совет на Истфаке МГУ с защитой диссертаций Кулова по Осетии,— записал в своем дневнике 15 марта 1949 года историк Сергей Дмитриев.— Официальный оппонент у Кулова — Израиль Менделевич Разгон. На факультете страсти очень накалены. Вчера вывешена новая стенгазета. Газета призывает до конца искоренить космополитов в исторической науке — Минца, Разгона, Городецкого, Верховеня и др. Как же Разгона выпускать официальным оппонентом?! Если не произойдет скандала (а возможен и он), то Кулова диссертацию потом не утвердят. Сам Разгон отказывался было выступать. Сидоров стоял за его выступление, я против. В конце концов решили отложить защиту под предлогом отсутствия кворума». Однако уже через неделю ситуация разрешилась: Разгона сняли, а оппонировать на защите предложили более подходящему Кокиеву. Защита диссертации прошла удачно. В целом и во времена СССР, как и сегодня, возникали диссеродельные фабрики, маскировавшиеся под научную школу: защита диссертации сулила материальные выгоды. «Я хорошо помню, как мы работали в погоне за степенями и званиями,— признается публицист Сигизмунд Миронин.— Для доктора наук целью становилась подготовка как можно большего числа кандидатов наук. Это давало надежду получить звание академика в какой-нибудь из академий. Ни о каком сближении науки с практикой речи не шло. Существенная часть научной работы вузов и многих НИИ оказывалась обыкновенной мистификацией. И ничего другого ожидать не приходилось. Ведь ученые получали зарплату не за выполнение конкретных исследований, а за техничное преодоление препятствий на пути к ученым званиям и степеням». Никаких эффективных фильтров, отсеивающих откровенно слабые работы, не было. Все друг друга знали и уважали. Представители диссоветов, оппоненты и рецензенты были хорошо знакомы между собой. В полную силу действовал принцип «ты — мне, я — тебе». Вот так СССР со своей системой научных работ угодил в ловушку. Ну а современные истории с защитами диссертаций у всех на слуху.