От соратников к исполнителям
Глава аналитического департамента Центра политических технологий Татьяна Становая — о трансформации путинских элит В конце июля центром Карнеги была опубликована работа руководителя аналитического департамента Центра политических технологий Татьяны Становой "Трансформация путинских элит 2014-2024", которая в экспертном сообществе вызвала живой отклик: автор отмечает начало кадрового "перелома" в управленческой системе и серьезные перемены во внутриэлитных отношениях. Речь среди прочего шла о том, что аппаратная позиция перестала быть синонимом реального политического веса, что отныне востребованы не соратники, а исполнители, а в критериях отбора эффективность по значимости теперь не уступает лояльности. Говорилось и о том, что в настоящее время, по сути, формируется властная конфигурация далекого, 2024 года -- того самого "постпутинского периода", о котором прежде всерьез не дискутировали. "Огонек" попытался оценить элитные перспективы Сформулированные Татьяной Становой позиции представляются весьма занятными, хотя и не бесспорными. Уточнить принципиальные моменты "Огонек" попросил автора исследования. -- Вы пишете о том, что признаки управленческого износа проявились еще в 2013 году. Означает ли это, что все нынешние кадровые перемены произошли бы и в отсутствие событий на Украине, Крыму, санкций, Сирии? -- Я бы разделила влияние факторов, определяющих кадровую политику, на системные и конъюнктурные. Все то, что происходило до 2014 года, само по себе накапливало предпосылки к кадровым перестановкам, затем возникли новые вызовы, прежде всего экономического характера. При этом многие решения принимались либо инерционно, либо под давлением госкорпораций. Система в вопросах государственного управления и социально-экономической политики оставалась малоподвижной, громоздкой, неэффективной, "спящей" и коррумпированной. И хотя цены на нефть были на тот момент еще высоки, а неприятностей ничто не предвещало, управленческий износ накапливался. Так что от кадровой революции и без Крыма и Сирии было б не уйти, разве что сместились бы ее сроки. Обвал нефтяных цен процесс ускорил, а катализатором стал геополитический кризис, девальвировавший значимость нынешних элит для Владимира Путина. Политическая ценность соратников упала, создав потребность для найма молодых технократов. -- Чем, по-вашему, объяснить феномен: с одной стороны, возросший запрос на технократов, с другой -- снижение аппаратного веса структур федерального правительства? -- Сама по себе властная конструкция, начиная с 2004 года (момента отставки Михаила Касьянова), не подразумевала наличие сильного правительства. Исключение одно -- премьерство самого Владимира Путина. Но и до этого, и после кабинет министров был и остается техническим придатком Кремля. В условиях централизации принятия решений и доминирования механизмов "ручного управления" появление самостоятельной политической фигуры на этом посту невозможно -- сама конструкция исключает принятие стратегически важного управленческого решения даже в неполитических сферах. -- Долгое время считалось, что силовики -- чуть ли не кузница новой властной элиты. Спору нет, они лояльны, но как по части эффективности? -- Я думаю, что силовики по-прежнему остаются основной "кадровой скамейкой". Подтверждение тому -- разговоры о назначении Екатерины Горбачевой главой правового управления Госдумы: до этого она была первым заместителем начальника договорно-правового управления ФСБ. И, несмотря на то что силовики все разные, в глазах президента они по-настоящему свои -- единственный надежный и политически ответственный класс. Другой вопрос, что и свои бывают не самого высшего качества: тут и конкуренция за сферы влияния, и коррупция, и злоупотребления, о масштабах которых президент неплохо осведомлен. "Хорошие люди, но со своими недостатками",-- видимо, так их воспринимает Владимир Путин. Стоит обратить внимание: в последние три года президент обсуждает и принимает решения преимущественно на силовых площадках. Возможно, причина в его повышенном доверии к информации, исходящей от силовых структур. В этом контексте влияние силовиков растет и будет расти. Но их роль меняется: из кадрового резерва они превращаются в стратегов, идеологов, аналитиков Владимира Путина, причем остро конкурирующих между собой. -- Но вы отмечаете смену вектора: сегодня и, видимо, в будущем эффективность и функциональность будут важнее личной лояльности. Обоснуйте, пожалуйста, этот тезис. -- Попытка уйти от неэффективности не всегда означает желание прийти к эффективности. Есть два ключевых фактора. Первый -- психологическое стремление уйти от кадрового дискомфорта, расставить вокруг себя более динамичных, молчаливых, не задающих лишних вопросов "солдат". Ценится исполнительность, функциональность, деполитизированность, технократичность. А эффективность -- слишком большая роскошь для системы, потому что подразумевает в конечном счете успешность и результат, что не может не отразиться на политическом весе личности, а "новые тяжеловесы" системе не нужны. Так что главный запрос -- на способность минимизировать издержки в обеспечении политики. Почему, например, оказался востребован Сергей Кириенко? Потому что он способен сделать скольжение Владимира Путина к новому сроку максимально плавным, с минимальными издержками. В этой же логике будут подбираться и другие кадры. Теперь о втором факторе. Я бы все же не стала столь жестко противопоставлять эффективность и лояльность. Если следовать этой логике, то завтра может быть назначен премьером какой-нибудь реформатор-гений без признаков личной преданности. Исключено. Лояльность остается критерием "по умолчанию" внутри системы. Нелояльных там нет. Иное дело, что одной лояльности уже мало. -- Каковы могут быть последствия ставки на технократов, с одной стороны, и концентрации реальной власти и влияния за пределами формальных институтов госвласти -- с другой? -- Интересный вопрос. Думаю, что относительно скоро можно будет наблюдать медленный, но устойчивый процесс политизации технократов и институтов власти. Возможно, я ошибаюсь, но налицо системная проблема: когда, с одной стороны, есть крупные и влиятельные игроки "около" и "при власти" (их условно можно назвать госолигархами), а с другой -- технократическая вертикаль, распределяющая блага. И если в прежние годы поток материальных благ шел в сторону госкомпаний, то сейчас приоритеты могут поменяться. Технократы будут врастать в должности и наполнять институты политическими смыслами. Поначалу все будет тихо, но сама по себе встроенность в вертикаль и доступ к ресурсам неизбежно сделают из них новую элиту. Думаю, что скоро (в диапазоне 3-4 лет) мы увидим, как важные политические решения будут приниматься на более низком уровне -- с санкции Владимира Путина, но при его минимальной личной причастности к их выработке. -- По-вашему, гарантом стабильности будет становиться не личность, а сама система. Каковы шансы на то, что этого удастся добиться, если в истории России такого не было никогда? И кто в этом случае мог бы оказаться преемником в 2024-м? -- А после смерти Сталина разве система не устояла несколько десятилетий, несмотря на смену того, кто был у руля? Так же и здесь: если ресурсная база системы будет достаточной для поддержания ее жизнеспособности, уход Владимира Путина не приведет к ее краху, а создаст предпосылки для формирования постпутинской модели, где на место нынешнего национального лидера придет "Путин-2" или "коллективный Путин". Ведь легитимность власти основана не столько на персональной любви народа к конкретному человеку, сколько на одобрении того "политического предложения", которое сформировал Владимир Путин. Ближе всего, на мой взгляд, заданному образу соответствует Сергей Шойгу. Я не хочу сказать, он -- преемник, но это такая политическая креатура, которая позволяет не сомневаться в дальнейшей прочности системы. В этом смысле интрига 2024 года заключается не в том, кто станет преемником, а в том, будут ли у системы ресурсы для поддержания своей жизнеспособности. Беседовала Светлана Сухова
