Гордость и переизбрание

Екатерина Шульман о шести романах Энтони Троллопа о парламентаризме В апреле 2017 года вышло первое издание полного текста романа Энтони Троллопа "Дети герцога" -- шестого и последнего романа "паллисерского" -- или "парламентского" -- цикла. Предыдущий, пятый роман "Премьер-министр", восхитивший Толстого, публику не до такой степени восхитил, и издатели попросили автора сократить последнюю книгу примерно на четверть. В 2005 году группа ученых начала работать над авторской рукописью "Детей герцога", хранящейся в библиотеке Йельского университета, с целью восстановления первоначального текста. В 2015 году в Folio Society вышло коллекционное полное издание, а еще через два года -- и общедоступное Троллоп в России слабо известен и мало переведен, прозябая в тени "больших викторианцев" -- Диккенса, Теккерея, Джордж Элиот и сестер Бронте. Меж тем в англоязычном мире его нынешняя популярность может сравниться разве что со славой Джейн Остин (с которой у него есть нечто общее в художественном предмете и методе). Троллоп несколько повредил своей посмертной репутации, с назидательной откровенностью описав в автобиографии, как он платил дополнительные пять фунтов в год слуге-ирландцу, чтобы тот будил его в пять утра, и до восьми утра писал ("а три часа в день достаточно, чтобы написать все, что человеку следует"), и как, если не грызть перо, не глядеть в стену и не отвлекаться, всякий сможет написать 250 слов за четверть часа, или 40 страниц в неделю в лучшем случае, 20 страниц -- в худшем. Вся эта бухгалтерия плохо сочеталась с романтическим шаблоном боговдохновенного певца и пробудившегося орла, который в промежутках между жертвой Аполлону ленится и безобразничает. Зато сам Троллоп написал по этой системе 47 романов, не считая пьес, рассказов и путевых очерков. Метод раннего вставания и пример плодотворности методического труда он почерпнул у своей матери, Фрэнсис Троллоп, которая, оставшись вдовой с семью детьми, стала зарабатывать писанием очерков и романов. Очень характерная викторианская история -- ибо то была эпоха, когда женщины работали и зарабатывали чаще, чем обычно полагают, и вообще белые люди больше работали, чем когда бы то ни было до и после. "Удивительное время,-- говорит Набоков,-- героическое, кроличье, в кринолине". Итак, малоромантический автор, в юности -- нелепый переросток, всем обуза, едва надеявшийся когда-нибудь научиться зарабатывать себе на хлеб, позже -- творческий почтовый чиновник (изобретатель отдельно стоящего почтового ящика!), неудачно баллотировавшийся в парламент по очень скандальному округу (запомним эту деталь), стал коммерчески успешным автором "бытописательных" романов, из которых выделяются два цикла: так называемые "барсетширские", о жизни кафедрального городка и населяющего его духовенства, и "паллисерские" -- о парламенте. Русскому же читателю Троллопа лучше всего представлять так: это тот самый автор, которого Анна Каренина читает в поезде: "Анна ответила несколько слов дамам, но, не предвидя интереса от разговора, попросила Аннушку достать фонарик, прицепила его к ручке кресла и взяла из своей сумочки разрезной ножик и английский роман... Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить. Читала ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, как леди Мери ехала верхом за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой. Но делать нечего было, и она, перебирая своими маленькими руками гладкий ножичек, усиливалась читать. Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого". Больной, лежащий в комнате, речь в парламенте, псовая охота, баронетство и имение -- это обобщенная формула Троллопа, не описывающая никакой его роман в частности, но все в целости. Толстой Троллопа любил и ценил, писал о нем всякое хорошее, отмечая "мастерство" и непременные охотничьи сцены в каждом романе. Особенно он выделял роман "Премьер-министр" -- пятый из шеститомного "паллисерского цикла", в котором главный герой, по приятному совпадению, кончает с собой, бросившись под поезд. Этим очевидным сюжетным сходством родство повествований, однако, не исчерпывается. Вообще, когда русскую литературу перестанут воображать самопроизвольно распустившимся цветком народного духа, а начнут рассматривать как элемент общеевропейского литературного процесса, откроется много интересного -- примерно столько же, сколько открылось мировому шекспироведению, когда стало ясно, что Шекспир был не вдохновенное дитя природы, учившееся непосредственно у эльфов (как полагалось думать в эпоху Просвещения), а сотрудник современной ему индустрии развлечений. Что интересно, гениальности у него с тех пор совершенно не убавилось. Все сюжеты Троллопа крутятся вокруг выборного цикла и министерских интриг. В промежутках происходят матримониальные приключения, охота с собаками и иногда скачки -- что также дает нам формулу Анны Карениной. Британская охота на лис, однако, чуть более серьезное предприятие, чем хождения Левина с ружьем или выезд тепло закутанного графа Ростова за зайцем. Главная доблесть там заключается в том, чтобы, не останавливаясь, перепрыгнуть через изгородь и канаву, что удается не всем. Сюжетный ход "герой упал с лошади и сломал три ребра" повторяется едва ли не в каждом романе -- потом пострадавшего переносят в ближайший барский дом, где он долго выздоравливает, с очевидными романтическими последствиями. Охота и скачки дают возможность расширить социальные рамки повествования, включив туда фермеров, через чьи изгороди, собственно, все прыгают, и которым за это позволяется поохотиться бок о бок со знатью, разнообразных доезжачих, жокеев, полупрофессиональных собачников и прочих британских родственников ростовского Данилы и Семена Чекмаря. "Паллисерские" романы объединены центральным героем, Плантагенетом Паллисером, который в процессе развития сюжета становится герцогом Омниум и премьер-министром, а потом бывшим премьер-министром и вдовцом. Про политическую жизнь редко кто пишет, поскольку литераторы об этом ничего не знают, а читатели не хотят знать. В первом романе цикла, описывая заседание кабинета министров, автор просит прощения у читателей, что дерзает пускать свою музу туда, где ей не место, и описывать то, о чем не имеет точного представления. Троллоп, как и Бальзак, любил возвращающихся персонажей, и между "барсетширским" и "паллисерским" циклами имеются пересечения: тень молодого мистера Паллисера появляется на полях романа "Маленький дом в Аллингтоне", где он пытается -- крайне неудачно -- обзавестись любовницей для временного отвлечения от политико-административной деятельности. Плантагенет Паллисер -- самый яркий и масштабный литературный образ человека с синдромом Аспергера со времен мистера Дарси из "Гордости и предубеждения", только Паллисер куда глубже в "спектре" (или мы видим его подробнее). Это человек крайне чувствительный, уязвимый и застенчивый, производящий на окружающих -- разумеется -- впечатление столь же экстремальной надменности и недоступности. Он всех опасается, потому про него думают, что он всех презирает. Его жизнь посвящена парламентской и правительственной работе, есть у него и специальный интерес -- внедрение в Великобритании десятичного денежного исчисления вместо нелогичных шиллингов и пенсов (спойлер: идея провалится). Работает он хорошо, а людей понимает плохо, с незнакомыми не знакомится, со знакомыми не знает, как развязаться, привыкает к привычному, от всего нового страдает. Мистер Паллисер не был одарен блестящими способностями и ясно осознавал их отсутствие. Теперь к нему начинали, как говорится, прислушиваться в Палате, но прислушивались к нему как к человеку трудолюбивому, всерьез относящемуся ко всему, что он делал, обладающему точными сведениями и заслуживающему доверия, хотя и скучному. «Простишь ли ты ее?» (перевод Екатерины Доброхотовой-Майковой) В начале истории его женят на богатой наследнице с фантазиями, притом что он и сам богатый наследник и будущий герцог, а фантазия его жены -- красивый молодой человек. Он примерно об этом знает, его перед свадьбой предупредили добрые родственники, но он не понимает, что это значит, и потому, когда жена собирается убегать из дому, крайне удивлен. Вообще-то он мечтает стать Chancellor of the Exchequer, что в наших терминах некоторая смесь министра финансов и председателя ЦБ, но приходится срочно везти жену в Италию, а от назначения отказываться. В общем, это сюжет Анны Карениной, только Каренин моложе и уязвимей, а троллоповская Анна Аркадьевна, леди Гленкора, чуть человечней и легкомысленней, без агрессии и мрачной истероидности (да и улучшение исчисления дюжинами рациональней и гуманней упорядочивания существования инородцев, которым занимался Алексей Александрович). В Италии, по туманным намекам автора, у пары налаживается какая-то супружеская жизнь, которой до того они, видимо, не успели озаботиться, леди Гленкора возвращается беременной и постепенно понимает, что герой ее девичьих грез -- бессмысленный лоботряс, и куда лучше быть британской герцогиней и матерью будущих герцогов, чем беглой любовницей. В последующих томах семейство переживет еще много потрясений, потому что у леди Глен длинный язык и неуемная энергия, и своими светскими талантами она, с одной стороны, поддерживает хрупкую коалицию, во главе которой стоит ее муж-премьер, с другой -- едва не губит правительство, легкомысленно пообещав от имени мужа поддержку на выборах очередному обаятельному проходимцу, которого никто не собирался поддерживать. Проходимец и бросается под поезд на пересадочной станции Тенвэй: момент самоубийства описан почти совершенно теми же словами, что и в "Анне Карениной" (1877). Фердинанд Лопес в "Премьер-министре" (1876) тоже спускается на рельсы "быстрым, легким шагом", точно и неторопливо выбирает место перед летящим паровозом. Когда в начале шестого романа герцогиня умирает, герцог Омниум, премьер в отставке, остается "как человек, лишенный органов чувств" -- она была его связью с внешней реальностью, и теперь "во всем мире не осталось никого, кому он мог бы задать вопрос". Остается он наедине с этим неведомым миром и своими тремя незнакомыми детьми, которые все норовят хотеть чего-то странного. Троллоп считается писателем приземленным, избегающим как бурных страстей, так и психологических подвалов, хотя своя галерея психопатов -- в основном свихнувшихся на почве ревности и алкоголизма (алкоголик -- вообще дежурный персонаж почти любого викторианского романа) -- у него имеется. Но психологический выверт, на котором основан конфликт герцога с дочерью в "Детях герцога" (который лучше и адекватнее было бы перевести как "Герцог и его дети"), достоин пера Марселя Пруста: неудержимая ревность к прошлому жены охватывает его именно тогда, когда она умерла и ничего не исправишь, и претендент на руку дочери представляется ему реинкарнацией того любовника тридцатилетней давности. А если он сейчас согласится с выбором молодежи, то признает, что и его жена была бы счастливей не с ним, а с тем, другим, и тогда (финальный вывих этой параноидальной логики) осталась бы жива. Все это очень последовательно и совершенно безумно, и только осторожными усилиями двух взрослых умных женщин, упрямством юной леди Мэри и настойчивостью ее избранника удается как-то затормозить этот поезд, мчащийся прямиком в долину призраков. Наш старый друг Плантагенет Паллисер не умел распознать наглость, когда с нею сталкивался. Он был настолько равнодушен к тому, как выглядит в чужих глазах, так мало думал о собственных манерах и регалиях, что не заботился, как с ним держатся другие. Возражения он воспринимал просто как доводы в споре. Мнения, противоположные его собственным, даже если исходили от подчиненных, скорее возвышали собеседника в его глазах. Он сносил явную грубость, не замечая ее, и всегда предполагал в людях благие намерения. И при этом у него была уверенность в себе -- сила, проистекающая из ума, усердия, звания и богатства, которая наделяла его полным бесстрашием. «Финеас возвращается» Базовый Каренин-конфликт преломляется у Троллопа и еще раз, не таким мирным образом, как в паре Плантагенет -- Гленкора. Параллельно в романах "паллисерского цикла" леди Лора Кеннеди, дочь старого парламентария и хозяйка политического салона, влюблена в юного депутата от Ирландии, а замуж выходит за перспективного члена правительства. Перспективный член правительства оказывается мрачным пресвитерианским фанатиком и довольно быстро сходит с ума на почве осознания того, что жена, оказывается, его не любит и жить с ним не хочет, а Библия такое осуждает (привет графине Лидии Ивановне и духовидцу графу Беззубову). Когда ирландский депутат приходит поговорить, член правительства (уволить его как-то всем неловко) стреляет в него из ружья, и скандал приходится долго заминать. Это, условно говоря, сюжет "плохой Каренин", если принять, что герцог Омниум -- Каренин хороший. Троллоп после своего грустного опыта с выборами в округе Беверли (масштаб подкупа избирателей там был такой, что после череды публичных разбирательств округ расформировали) меньше всего склонен был идеализировать современную ему политическую систему и ее участников. Напомним, что в это время британский электоральный механизм переживал вполне тектонические реформы, направленные на расширение участия, постепенное снижение цензовых барьеров (для малоимущих и "инославных" -- католиков и иудеев), более адекватное представительство промышленных городов и борьбу с rotten или pocket boroughs -- "гнилыми" и "карманными" округами. А пока представьте себе систему, где партий всего две, все депутаты -- в наших терминах -- одномандатники -- за парламентскую работу не платят денег (единственное, что она дает -- иммунитет от преследования за долги), но перейти в состав правительства можно только из парламента (а там уже платят). В каждом округе избирателей от нескольких тысяч до нескольких сотен, сельские округа голосуют за местного феодала, его детей и подопечных, не вникая в детали, в городах все дороже и сложнее, время от времени возникает свежий кандидат от купечества с деньгами, которого радостно обирают опытные политтехнологи. В ходе кампании каждого избирателя надо по возможности посетить лично. В "Детях герцога" есть прелестная сцена такого обхода под дождем, исполняемого кандидатом при поддержке дружественного герцогского сына. Дверь открывает миссис Баббс, мистер Баббс на работе, ей рассказывают, каковы у их семейства стойкие консервативные принципы, она рассказывает, что у нее крыша протекает и хорошо бы их благородиям как-то тут помочь. Параллельно бродит конкурирующий кандидат с зонтиком, его гоняет менеджер кампании (местный портной с амбициями), высчитавший, что за час можно обойти 20 избирателей. По итогам выборов может начаться судебное разбирательство -- не было ли подкупа и нарушений (в одном из романов Троллопа свежеизбравшийся дорожно-строительный магнат таким образом лишается мандата). Ах, мой друг и читатель, подвизаешься ли ты викарием в сельской церкви, или корпишь за конторкой в Сомерсет-хаусе, или, быть может, царишь за чипсайдским прилавком,-- неужто тебе не случалось стоять тут и вожделеть? Сознавался ли ты себе в эти минуты, что жестокая судьба отказала тебе в единственном желании? Мне случалось; медлительным шагом приближаясь к этой более чем царственной лестнице, к этим коридорам и залам, еще не освященным дыханием веков, которое со временем возвеличит их в глазах британцев, я с горечью говорил себе, что умереть и не завоевать право вступить в эти врата -- хотя бы на одну сессию,-- значит не познать в жизни того, к чему англичанину наиболее приличествует стремиться. «Простишь ли ты ее?» Хотя сам Плантагенет Паллисер -- идеальный патриот (и очень плохой публичный политик), остальная парламентская публика там вполне реалистическая: пафосные честолюбцы, загнанные рабочие лошадки без особых амбиций, привычные ораторы ни о чем, вечно спящие заднескамеечники, добросовестные новички, бегающие со своей любимой темой, пока усталость не одолеет их. Все это в советских предисловиях называлось "высмеиванием комедии буржуазного парламентаризма". На самом деле ничего подобного. В первом томе "паллисерского цикла" автор, обычно не позволяющий себе никаких личных излияний и вообще эмоциональных взлетов, неожиданно начинает рассказывать, как из всех наград человеческого честолюбия больше всего ему хотелось стать членом парламента и как он смотрел на дорожку между двумя рядами фонарей, ведущую ко входу в Палату общин, и на старушку, продающую там яблоки и апельсины, и как эти фонари и эти яблоки казались ему приметой недоступных райских областей. Плантагенет Паллисер, наследник миллионов, "работает как молодой барристер, которому нужно кормить семью". Когда наследственный титул вынуждает его переместиться из Палаты общин в Палату лордов, он горюет и не может утешиться, потому что вся настоящая работа -- она там, в нижней палате. Многократно повторяется, что Палата общин -- самый могущественный орган власти величайшей нации в мире. Происходит это не потому, что в его составе исключительно ангелы, гении и патриоты, а потому, что у него есть власть и возможность служить общественному благу. В романе "Дети герцога" молодой герой переходит от либералов к консерваторам и обратно, разочаровывается в своем партийном лидере, постепенно приобретает некоторый политический опыт (например, он догадывается, что ему поручили произнести важную речь не из почтения к его талантам, а чтоб досадить его отцу, в котором конкуренты видят члена будущего кабинета). Он также решает жениться не на правильной аристократке, которую первоначально выбрал, а на заезжей американской красавице, полной жизни и ямочек (отзвуки брака лорда Рэндольфа Черчилля и Дженни Джером, потрясшего англоязычную литературу; его отзвуки слышны от рассказа Конан Дойля "Знатный холостяк" до романа Генри Джеймса "Женский портрет"). При этом никакого разочарования в парламентской деятельности у него не наступает -- и перемена партийной ориентации, и самостоятельная женитьба суть необходимые этапы постепенного взросления. Он встал из-за стола и, продолжая свою лекцию, оперся спиной о каминную полку. Когда слово "но" сорвалось с его губ, он легонько ударил пальцами одной руки о ладонь другой, как раньше во время какого-нибудь счастливого приступа вдохновения в Палате Общин. -- Но постоянный труд и дает счастье. Чувствовать, что ваши часы заполнены до предела, что вы еле урываете минуты для сна, что вам доверено благополучие многих, что мир глядит на вас одобрительно, что все время что-то делается во благо других -- и прежде всего во благо вашей страны,-- это и есть счастье. Для себя я иного не мыслю. «Дети герцога» Ибо нет зрелища печальней, чем тот подростковый энтузиазм, с которым юное русское сознание объявляет любые формы общественной деятельности пустыми и бессмысленными на основании того, что люди там какие-то неидеальные. Левин едет на губернские выборы, но не понимает, что там происходит (то ли дело разговоры о международной политике с пасечником). Князь Андрей начинает было участвовать в реформах Сперанского и при помощи кодексов Юстиниана и Наполеона писать первую часть гражданского уложения -- Права лиц, а потом бросает, поскольку, по мысли Толстого, живая жизнь в лице очередной Наташи победила сухую теорию: "Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона-старосту, и, приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой". Примерно представляя себе участь потомков как Болконских, так и Дрона-старосты, в этом месте всегда хочется предостеречь легкомысленное дитя начинающей цивилизации от обесценивания законотворческой деятельности. Долгими и горькими историческими опытами приобретается должная степень уважения к правам лиц и гражданским уложениям. Когда в англоязычном мире недавно отмечалось двухсотлетие Троллопа, много было писано, насколько Троллоп, реалистический, умеренный и гуманный, ближе современному читателю, чем Диккенс, который на нынешний вкус разом и слишком груб, и слишком сентиментален, слишком назидателен и слишком фантасмагоричен. В России, стране победившего Гоголя и Достоевского (а не Пушкина и даже, увы, не Толстого), тихий Троллоп остался не переведен, как не переведена была до самого последнего времени Джейн Остин -- которую, продолжаем настаивать, куда полезней было бы читать Татьяне Лариной вместо перверсивного Ричардсона и полоумного Руссо. Редчайшая вещь, здравый смысл! -- горевал Оскар Уайльд, сам разом и трендсеттер, и жертва моды прихотливой. Anthony Trollope «Duke's Children: The Only Complete Edition». Издательство Random House, 2017