Голодомор для «тунеядцев и паразитов»
Есть в России такая «народная примета»: если власти начинают искать тунеядцев и вводить карточки на продовольствие — значит, народное хозяйство в беде. Видный советский государственный деятель, герой соцтруда Николай Константинович Байбаков, многие годы возглавлявший Госплан, с удовольствием вспоминал, Сталин поручил ему, тогда еще наркому нефтяной промышленности, строить комбинаты по производству синтетического моторного топлива. И вождь распорядился направить на эти стройки заключенных. «Это была безотказная и мобильная сила. Люди жили в наскоро сделанных бараках и утепленных палатках, в землянках, работали в любую погоду, в снег и дождь, мороз и жару, по двенадцать часов в сутки». Люди трудятся там, где велено, а не там, где бы им хотелось. Делают то, что приказано, а не то, что они считают нужным. Осваивают те специальности, которые нужны начальству, а не те, к которым есть способность и лежит душа. С предложениями не пристают. Вопросов не задают. Плохой организацией и дурными условиями труда не возмущаются. Исполнив одно задание, переходят к другому. А те, кто не желает так работать, — тунеядцы», — восхищенно писал Байбаков. В 30-х годах прошлого века тунеядцами и паразитами стали крестьяне: их требовалось поставить в такие условия, чтобы они и думать забыли о сопротивлении колхозам и смирились со своей исторической судьбой. «Кто не работает — тот не ест» Принцип «Кто не работает, тот не ест» вождь мирового пролетариата вывел из работ Карла Маркса. В статье «Удержат ли большевики государственную власть?» (сентябрь 1917 г.) этот афоризм Ленин называет «главнейшим правилом»: «Нам дало для этого средство и оружие в руки само воюющее капиталистическое государство. Это средство — хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность. «Кто не работает, тот не должен есть» — вот основное, первейшее и главнейшее правило, которое могут ввести в жизнь и введут Советы рабочих депутатов, когда они станут властью». Уже в Конституции РСФСР от 1918 года содержалась 18-я статья, обязывающая всех граждан Республики к труду: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика признает труд обязанностью всех граждан Республики и провозглашает лозунг: «Не трудящийся, да не ест!». А в 1930-х годах этот революционный лозунг получил еще и индустриальный подтекст: «Кто не работает на индустриализацию, тот не ест». Частная торговля была ликвидирована, и снабжение населения продуктами стало целиком и полностью заботой государства. Карточки на еду выдавались только тем, кто трудился в государственном секторе экономики (промышленные предприятия, государственные, военные организации и учреждения, совхозы). «Снабжение тех, кто получил карточки, представляло сложную иерархию групп и подгрупп и зависело от близости к индустриальному производству. По замыслу творцов, в условиях полуголодного существования карточки должны были выполнять роль кнута и пряника в индустриализации страны. Политбюро или по его поручению центральные государственные органы оценивали индустриальную важность людей и в зависимости от этого определяли условия их жизни — зарплату, нормы снабжения, ассортимент получаемых товаров, цены на них, даже магазины, где их можно было купить, и столовые, где можно было поесть! Избирательность и неравномерность государственного снабжения делали развитие рынка неизбежным», — пишет Елена Осокина в статье «За фасадом «сталинского изобилия». Вне государственной системы снабжения оказались крестьяне и лишенные политических прав («лишенцы»), составлявшие более 80% населения страны Сытый — голодному не товарищ Как известно, насильственная коллективизация, начавшаяся зимой 1930 года, встретила ожесточенное сопротивление. По данным ОГПУ в 1930 году в СССР состоялись 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих) и 55 вооруженных восстаний: аграрии упорно не желали отдавать плоды задарма плоды своих тяжких трудов. Восстания, в итоге, захватили 2,5 млн. человек. В 1931—1932 годах в этот процесс ввели комбинированные методы: репрессии сочетались с агитацией и усилением налогообложения единоличников. В итоге доля коллективизированных хозяйств выросла с 21% (на сентябрь 1930) до 62% (1932) при общем сокращении числа крестьянских дворов. Их население «самораскулачивалось» и бежало в города. «Все существо поглощено лишь заботой что-либо достать, начиная от куска хлеба до одежды и от коробка папирос до сапог. На это тратишь всю силу: и свою, и семьи, а для души осталась лишь боязнь и трусость за будущий день», — информировала одесская листовка за 1931 год. В 1932 г. начался новый кризис колхозной системы: чекисты докладывали о том, что тысячи колхозов распались. Только за второй квартал в нескольких регионах 60 тыс. хозяйств покинули колхозы, — пишет доктор исторических наук, ответственный редактор двухтомника «История России. ХХ век» Владимир Зубов (https://www.novayagazeta.ru/articles/2013/08/14/55 914-golodnye-sytym-ne-tovarischi). Трудно сказать, когда Сталину пришла в голову мысль о том, что активно сопротивляющиеся коммунистам регионы можно обескровить. Голод и раньше применялся большевиками в качестве инструмента репрессий. Вероятно, определенную пищу для размышлений в этом направлении дали спецсообщения ОГПУ о массовой смертности среди спецпереселенцев в результате мизерной выдачи хлеба или просто прекращения довольствия. Как бы то ни было, 4 декабря Совнарком СССР принял декрет за подписью Вячеслава Молотова, запрещавший выдачу продовольственных карточек «паразитам, тунеядцам и прочим антиобщественным элементам». Жители городов сполна расплатились за мероприятия властей по раскрестьяниванию страны — загнанные в колхозы мужики упорно не давали родине нужного ей хлеба и прочих харчей. «Такой возник парадокс. Селяне, которые должны были кормить себя сами, делать этого не могли. Сам по себе наплыв в города и на промышленные стройки деклассированных элементов из деревни указывал на разрастающийся там голод. Теперь бы это назвали «отказом государства от своих социальных обязательств». Но государство тогда было сугубо классовое, и кормить имело в виду не всех и каждого. Все же понимая, что госснабжение неэффективно, Сталин в конце 1931 года разрешил кооперативной системе закупать продовольствие и торговать им. Но положение дел это не исправило. Наоборот. Если летом 1932 года руководитель советской Украины Петровский писал Сталину: «В кооперативных лавках на селе товаров очень мало, они очень дороги. Съестных продуктов вовсе нет. Из-за общего голода, как Вам известно, в Центрально-Черноземный округ, в Белоруссию и на Северный Кавказ стихийно двинулось село, мужики едут в города, где покупают хлеб по 40 рублей за пуд, а в деревне продают по 140», — то зимой ситуация стала еще более страшной. Официальное советское информагентство РАТАО сообщало из Киева: «Крестьяне прибывают в город за хлебом пешком, верхом, на подводах. Как характерный прием отмечена перевозка ими купленного хлеба в гробах и целыми подводами», — отмечает историк и журналист Андрей Светенко. По мере того как страна с началом насильственной коллективизации все ближе подходила к голодной катастрофе, происходила дальнейшая стратификация снабжения. Рабочие повсеместно снабжались по карточкам в первую очередь. Особо выделялись Москва и Ленинград. Рабочие ведущих предприятий имели преимущества перед теми, кто работал на второстепенных объектах. В законе, запрещавшем выдачу продовольственных карточек тунеядцам и паразитам, любопытно все, — считает историк и журналист Андрей Светенко. «Потому что государство ввело централизованную систему — ОРСы (Отделы рабочего снабжения). Всех трудящихся приписали к соответствующему отделу снабжения. Следующий шаг — установили лимит, то есть карточки. При этом продукты не выдавали за так, а продавали. Деньги никто не отменял. Понятно, что карточки касались только городского населения. Поначалу были карточки на иждивенцев, временно проживающих и прочих приживалов. В декабре 1932 года в такой роскоши и излишестве советская власть решила навести порядок. Слишком велик стал наплыв в города «тунеядцев и паразитов». Потому что это были те же крестьяне, вынужденные в массовом порядке бежать от прелестей коллективизации», — отмечает историк. Напомним, в 1934 году карточки на радость «паразитам» продовольственные карточки торжественно отменили, а в 1941-м, с началом войны, ввели вновь. Историки говорят о двадцати восьми миллионах человек, лишенных карточек — так государство решало продовольственные проблемы. Контингент тунеядцев тоже менялся: 8 января 1964 года «Вечерний Ленинград» опубликовал подборку писем читателей с требованиями наказать «тунеядца Бродского». Представление о том, что происходило на суде, где будущего лауреата Нобелевской премии по литературе обвинили в тунеядстве, можно составить из конспектов Фриды Вигдоровой, распространенных в самиздате: Судья: Ваш трудовой стаж? Бродский: Примерно… Судья: Нас не интересует «примерно»! Бродский: Пять лет. Судья: Где вы работали? Бродский: На заводе. В геологических партиях… Судья: Сколько вы работали на заводе? Бродский: Год. Судья: Кем? Бродский: Фрезеровщиком. Судья: А вообще какая ваша специальность? Бродский: Поэт, поэт-переводчик. Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому? Судья: А вы учились этому? Бродский: Чему? Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат… Бродский: Я не думал… я не думал, что это даётся образованием. Судья: А чем же? Бродский: Я думаю, это… (растерянно) от Бога… Судья: У вас есть ходатайства к суду? Бродский: Я хотел бы знать: за что меня арестовали? Судья: Это вопрос, а не ходатайство. Бродский: Тогда у меня нет ходатайства. А в том голодном 1931 году без продовольственных карточек остался ссыльный Даниил Хармс и члены его семьи. Причем, арестовали писателя за детские стихи и рассказы.
