«Людей там больше нет»

Гудым, Чукотский автономный округ Сегодня Гудым (он же Магадан-11 и Анадырь-1) — излюбленное место туристов, диггеров и любителей страйкбола. Когда-то это была грозная военная база с секретным объектом, о котором даже местные жители боялись говорить вслух. Подземная база длиною 996 метров с железной дорогой и автономной инфраструктурой — Сердце Гудыма — была построена в 1958 году, в самый разгар холодной войны. Три года спустя объект заступил на боевое дежурство, его главной целью было обслуживание ядерных ракет, нацеленных на Западное побережье США. Гудым выполнял свою функцию по ядерному сдерживанию до 1986 года: тогда ракеты были вывезены и некогда сверхсекретный объект стал использоваться как обычная база хранения Анадырского гарнизона. Однако на жизнь самого военного городка изменение не сильно повлияло, вся инфраструктура, созданная для поддержания жизни объекта, продолжала функционировать в полной мере: у жителей была возможность заниматься спортом, ходить в баню, покупать дефицитные продукты в двухэтажном торговом центре, слушать музыку или смотреть фильмы, для детей работали детские сады, обычная и музыкальная школы. Но с 1992 года началось постепенное расформирование городка, население Гудыма стало сокращаться, инфраструктура рушиться, за десять лет городок был полностью оставлен военными. Юлия Корнелиссен (Дудчик) — Я помню, что когда мы шли куда-нибудь за ягодами и грибами, то всегда выбирали другую часть городка — верхнюю. Про сам объект мы ничего не знали, все говорили, что он секретный и там всё строго охраняется, мы слышали это наставление и не искали приключений, нам казалось, что там какое-то грозное место, где творятся непонятные вещи. Когда мы только переехали в Гудым, это было в конце 1990 года, мы ещё немного застали его лучшие времена. Тогда работал второй этаж торгового центра, всегда была свежая сметана и молоко, а с машин на улицах можно было купить свежие овощи и фрукты. Но продлилось это недолго, до 1992 года, свежие овощи и фрукты мы теперь почти не видели, их завозили по очень высоким ценам и довольно редко, а из-за больших задержек по зарплате часто доходило до того, что нечего было есть, и тогда выручали домашние заготовки ягод и грибов, а папа приносил продукты, которые были у него в пайке. В конце девяностых городок потихоньку вымирал, очень много деревянных домов находилось в аварийном состоянии, там было опасно жить, и люди уезжали. Это место, где все люди были сплочены севером, безысходностью, трудностями, что делало городок очень дружественным и отзывчивым. Вернуться туда сейчас я бы не хотела. Пусть в моих воспоминаниях он останется светлым и звонким, как это было в те детские годы. Гудым делали люди, его жители, а не здания и дороги, людей там больше нет, поэтому смотреть на снимки мёртвого городка мне неприятно, и я стараюсь этого не делать. Конечно, я испытываю ностальгию, воссоздаю в памяти те моменты, которые были связаны с той жизнью. Это огромный опыт, огромная глава моей жизни, которая с ним связана. Там я увидела то, что многие никогда не видели и не увидят: северное сияние, тундру, сопки, чукчей, оленьи упряжки, чукотские чумы; там я услышала горловое пение чукчей, узнала их культуру и сказки, отведала оленину, я выросла на красной икре и красной рыбе, пережила сугробы до уровня второго этажа, белые ночи и сорокоградусные морозы. Роман Медведев: — Городок расположен между двух сопок, в одной была эта «дырка», или «нора», как её теперь на форумах называют, а другая сопка была обычная, туристическая. На ту, где находился секретный объект, никого, естественно, не пускали — ни взрослых, ни детей. Мы даже никогда не обсуждали, что именно там находилось, об этом было страшно говорить. Единственное, что я отчётливо помню, так это то, что в 1985 или 1986 году как-то ночью случилось землетрясение. Не очень сильное, но городок всю ночь потряхивало. Потом я уже прочитал, что в эти годы как раз вывозили ядерные боеголовки. После этого и сам Гудым стал не так строго охраняться. Если раньше город был окружён колючей проволокой, а по его периметру постоянно дежурили часовые, то с середины 80-х охрана была только на КПП. Жилось там как в любом другом посёлке или военном городке, повсюду стояла военная техника, по которой мы лазили. Ещё мы воровали коробки с пулеметными лентами и ходили на стрельбище собирать настрелянные патроны. У каждого ребёнка дома была своя трёхлитровая банка с порохом, а солдаты-срочники любили обменивать наши значки ГТО на дымовые шашки и взрыв-пакеты. Потом приезжали к себе домой обвешанные «наградами» и хвастались. Кадыкчан, Магаданская область Кадыкчан находится в 730 километрах к северу от Магадана. Говорят, что в переводе с эвенкийского языка этот топоним означает «долина смерти». Кадыкчан возник в годы Великой Отечественной войны как рабочее поселение вокруг угольных шахт и строился руками заключённых, среди них был и знаменитый писатель Варлам Шаламов.Поселение росло и развивалось до 1980-х, его инфраструктуре и зарплатам мог позавидовать любой другой посёлок, а число его жителей достигло шести тысяч, что довольно много для малонаселённой Магаданской области.В 1990-х для Какдыкчана настали трудные времена, начались задолженности по зарплате, люди стали уезжать, но посёлок продолжал жить. В 1996 году случился взрыв на одной из шахт, погибло шесть человек. После этой аварии шахты решили закрыть, а людей выселить, выделив им средства на переселение. Марина Кузьмина-Руднева: — В Кадыкчане жили разные люди, кто-то приезжал за романтикой севера или длинным рублём, но было и много невыездных, были репрессированные и даже бывшие полицаи. Моего деда арестовали в 1938 году в грузинском городе Мцхета по обвинению в бандитизме и отправили по этапу в посёлок Усть-Таскан Магаданской области, где он познакомился с моей бабкой, отбывавшей срок за шпионаж в пользу Японии. Обвинения бредовые, конечно, просто дед был из княжеского рода, а бабка родилась в Харбине. Когда дед освободился, его назначили директором на электростанцию в Усть-Таскане, там же родилась моя мать, а когда она выросла, то попала по распределению в Кадыкчанскую больницу. Там она уже познакомилась с моим отцом, тот приехал по комсомольской путёвке.У нас была очень развитая инфраструктура, посёлок постоянно рос и развивался, постоянно строились новые пятиэтажки. В начале 70-х построили большой каток, у нас была даже прекрасная хоккейная команда, вратарь которой как-то был признан лучшим в Магаданской области. Был в Кадыкчане спорткомплекс, где проходили местные и районные соревнования, клуб, куда частенько приезжали разные артисты с гастролями и где проводились дискотеки, был обалденный кинотеатр и довольно большой ресторан. Когда произошёл взрыв, сама шахта уже дышала на ладан и ходили разговоры о её закрытии, авария просто ускорила этот процесс. Но это был ужас, это был настоящий шок для нас. До этого тоже случались аварии, но если и погибали люди, то один-два человека. Помню, на похороны пришёл почти весь посёлок. После 1996 года Кадыкчан потихоньку пустел. В 2002 году, когда я уезжала, город ещё не был таким, каким мы его видим сейчас на фотографиях, но уже был полупустым. Оставались лишь дома на улице Строителей и Ленина, а также один дом на Школьной. Почту привозили только раз в неделю, магазинов осталось всего два, больницу закрыли, в вымершую часть посёлка было страшно ходить, туда даже собаки не бегали. Валькумей, Чукотский автономный округ Когда-то в Валькумее жило почти четыре тысячи человек, на его территории действовал крупный горно-обогатительный комбинат (ГОК), а его инфраструктура включала в себя все необходимое для обеспечения жизни крупного посёлка городского типа: детские сады, школу, магазины, поликлинику и даже профилакторий, который летом превращался в детский оздоровительный лагерь.Сейчас Валькумей — это груда руин и заброшенных зданий в тринадцати километрах от Певека, самого северного города России. Попасть в город-призрак не так уж и сложно, в Певеке действует аэропорт, куда можно долететь рейсом из Анадыря, Владивостока и Москвы, а оттуда за полчаса можно добраться до покинутого поселения.Расцвет Валькумея и всего Чаунского района пришёлся на 80-е, поселение активно строилось, в него вкладывались большие деньги, ГОК работал в полную силу и привлекал молодых специалистов из разных частей России, а в местный ДК приезжали с гастролями звёзды советской эстрады. В следующем же десятилетии посёлок ждала участь многих других отдалённых поселений Дальнего Востока — разработка месторождений была признана нерентабельной, люди постепенно покидали посёлки, жизнь в которых становилась всё труднее. К 1997 году все горняцкие поселения Чаунского района обезлюдели, Валькумей превратился в город-призрак. Елена Порубай: — Я родилась в Валькумее и прожила там до 1993 года. Только в полтора года меня пришлось отправить на пару лет к родственникам на Урал, так как не было нормальных условий для проживания. Мы тогда жили в бараках, построенных ещё зеками. По утрам в углу комнаты можно было всегда увидеть снег, а спать меня укладывали в теплой шубке.Валькумей тогда только начинал строиться, мы жили в «нижнем посёлке». Сам городок был построен на сопке, с одной улицы на другую можно было попасть по лестницам — со стороны Валькумей был похож на расставленные полки. Помню, за школой, на верхней улице строили какой-то огромный спортивный комплекс. Не знаю сколько денег на него потратили, но явно были большие планы. Мы трижды переезжали с места на место, и каждый раз условия жизни становились всё лучше. Последний наш дом был совсем близко расположен к берегу, из наших окон открывался прекрасный вид на море, на маяк, а вдалеке виднелся остров Айон.Это удивительный край, мой отец туда вовсе не за деньгами приехал, он хорошо зарабатывал и в Перми. Более того, вместо того чтобы поехать на Чукотку, он мог отправиться по программе обмена опытом то ли в Швецию, то ли в Швейцарию, но его всегда тянуло на дикую природу, и в свои двадцать пять лет он, бросив всё, отправился на Чукотку.Зимой отец мог до двух недель находиться где-то на замёрзшем море, куда отправлялся рыбачить на самодельном снегоходе, а после привозил домой корюшку, вкуснейшую рыбку, сырая она пахнет свежим огурцом. Иногда он уезжал общаться с чукчами на Айоне, а потом и они приезжали к нему в гости на буране, закутанные в свои оленьи шкуры. А летом, когда море освобождалось ото льда, мы с отцом по две-три недели жили прямо на берегу, в маленькой рыбацкой избушке, она стояла под скалами в пятнадцати метрах от моря. Иультин, Чукотский автономный округ Сегодня Иультин — один из самых крупных и труднодоступных поселений-призраков Дальнего Востока, а когда-то там добывали олово, вольфрам и молибден и жили более пяти тысяч человек. Это месторождение было настолько важным для советского руководства, что для его разработки даже построили город-порт Эгвекинот и двухсоткилометровую дорогу до Иультина. Поселение росло и развивалось до конца 1980-х, суровые климатические условия Крайнего Севера и отдалённость от других поселений вынуждала содержать развитую инфраструктуру. В условиях рыночной экономики добыча и обработка иультиской руды стала нерентабельной — горно-обогатительный комплекс было решено закрыть, а дорогостоящее поселение упразднить. Екатерина Абакумова:— Иультин был очень развитым поселением, в нём было три детсада, школа, спорткомплекс с тренажёрами и различными секциями; ресторан, где все справляли праздники, дни рождения, свадьбы, юбилеи; клуб, где проводились дискотеки и показывали фильмы, стадион и каток, поликлиника, роддом, быткомбинат. В общем, в Иультине было всё, кроме послешкольного образования. Ближайший к нам техникум находился в Анадыре, а институт — в Магадане. Понятно, что студентов в поселении не было, но и пенсионеров тоже было очень мало, так как тяжёлые климатические условия вынуждали многих уезжать на «материк». Было достаточно магазинов, но в дефиците были свежие продукты, которые завозили только два раза в году — в мае и в августе — пароходом из Находки или Магадана. С одеждой тоже были проблемы, она завозилась не в готовом виде, а линейками, а отшивал уже наш быткомбинат, поэтому всё у всех было одинаковое и по возможности люди закупались в отпусках, которые были раз в два года, но зато длились по шесть месяцев. То же самое касается техники. У нас её нельзя было купить, так что видеомагнитофоны, камеры, телевизоры мы покупали на «материке», а кассеты с фильмами иногда присылали родственники по почте. В годы перестройки наша жизнь изменилась, начались задержки зарплат, руководство ГОКа ввело даже свои талоны. Проблем с питанием не было, но очень изменился ассортимент, снабжение стало идти из Китая и Анкориджа, появились импортные товары: кенгурятина, мясо страуса и яка, даже хот-доги. В общем, жизнь продолжалась, пока не перестал работать ГОК — это случилось в 1995 году. Сразу позакрывали всё подряд: детские сады, школу, магазины. Я уехала в августе того же года, чтобы в сентябре пойти в новую школу в Кузбассе, а моим родителям пришлось остаться, чтобы собрать контейнеры с вещами и вывезти их в следующую навигацию. Вместе с ними осталось примерно 150 человек, в основном мужчины. Зимой выживать было сложно, тогда уже ничего не работало, родители рассказывали, что они установили печку буржуйку, которая до этого стояла в гараже, вывели дымоход в форточку — так у них получалось отапливать три комнаты. Топили всем, что попадалось под руку, разбирали старые бараки, ломали оставленную кем-то мебель, в ход шли даже оконные рамы и карликовые берёзы. Воды в домах тоже не было, её привозила водовозка, а за продуктами приходилось ездить в Эгвекинот на грузовом Урале. Всю зиму питались консервами, сухарями, лапшой быстрого приготовления. А весной открыли морскую навигацию и Иультин покинули последние жители. Колендо, Сахалинская область Когда-то Колендо был самым северным посёлком Сахалина, насчитывал более двух тысяч жителей и жил за счёт нефтедобычи. Сейчас — это лабиринт из заросших улиц и домов с выбитыми ставнями да ухоженное кладбище, которое периодически навещают родственники усопших. Поселение было основано в 1963 году одновременно с промышленной разработкой нефтяных месторождений залива Колендо. Постепенно посёлок обзаводился собственной инфраструктурой: школой, домом быта, амбулаторией и домом культуры. В конце 70-х поселение достигло своего расцвета, но уже десятилетие спустя люди начали покидать Колендо. В 1995 году в Нефтегорске произошло землетрясение, похоронившее целый город, погибло 2000 человек. Жители Колендо не пострадали, но посёлок, находившийся в сейсмоопасной зоне, решили расселить. Иван Гуськов: Я родился в Колендо и прожил там двенадцать лет. В поселении было всё как в районном центре, жизнь кипела, было много работы, промысла. Колендо находился в самом тонком месте Сахалина, где-то пять километров всего от одного берега до другого. Там все были рыбаками и охотниками, а мы с друзьями с детства исследовали всю близлежащую местность, природа вокруг была очень разнообразна, можно было увидеть китов, медведей, белохвостых орланов, а реки были переполнены рыбой, в любой можно было поймать мальму, кунджу, гольцов разных, а в бухте даже корюшку с камбалой. После развала СССР условия жизни в Колендо и на Сахалине в целом резко ухудшились: начались проблемы с завозом продуктов, безработица, разруха, закрывались производства, люди уезжали с полуострова, о самом дальнем крае России забыли, и нам пришлось переехать поближе к столице, к родственникам. В 1993 году, когда мы покидали родные места, то думали, что обязательно вернёмся, но потом произошла трагедия в Нефтегорске и стало ясно, что возврата нет. Это было чудовищно, это был шок. И до сих пор Колендо для нас, словно Атлантида, рай на земле, которого больше нет. Корф, Камчатский край Корф сложно назвать классическим городом-призраком: в отличие от других поселений, он продолжает своё существование, на его территории есть действующий аэропорт, магазин, котельная и несколько жилых домов. Но из некогда процветающего городка, с развитой инфраструктурой и населением в три тысячи человек, Корф превратился в настоящие декорации для фильма ужасов, а его судьба полностью зависит от работы местного аэропорта. Корф расположен на длинной песчаной косе на берегу Скрытой гавани и залива Корфа Берингова моря. История поселения началась в конце 1920-х с постройки крупного рыбзавода, но его развитие связано с постройкой аэропорта, ставшего впоследствии узловым для всего Олюторского района Камчатки. В 1990-х Корф пережил депопуляцию, население сократилось вдвое, однако жизнь поселения продолжалась. Всё изменилось в апреле 2006 года, когда произошло землетрясение магнитудой в 7.8 баллов по шкале Рихтера. После землетрясения большинство жителей города эвакуировали, а посёлок признали опасным для жизни. Корф находится в цунами- и сейсмоопасной зоне. Буквально за пару лет население Корфа сократилось до 150−200 человек. Иван Галдин: Я очень хорошо помню тот момент. Эти ощущения очень сложно передать словами, но казалось, будто земля начинает уходить из-под ног и тебя непроизвольно кидает в разные стороны, сначала всё идет плавно, но потом амплитуда резко усиливается и ты испытываешь страх. Жертв не было, ни одно здание не было разрушено землетрясением, но люди ещё долгое время боялись и многие даже не заходили домой, какое-то время им приходилось жить в машинах и теплицах. В конце августа 2006-го мы вернулись в Корф. Посёлок, конечно, изменился. Стал более потрёпанным и обшарпанным. Первое сентября я уже встречал в другом здании школы, старое оказалось непригодным для эксплуатации. Рыбзавод, с которого и началась история посёлка, закрылся, так как большая часть оборудования была разрушена. Аэропорт работал только на приём вертолётов и Ан-28, от взлётно-посадочной полосы оставили 500 метров. Всё, что можно было восстановить, восстановили, но всем было понятно, что это ненадолго и Корф закроют. Я рос, взрослел и видел, как Корф проживает свои последние годы. В конце 2010 года мы переехали в Тиличики (районный центр в 9 км от Корфа — Ф. В.-А.), где я жил, пока не окончил школу. После переезда я приезжал в Корф несколько раз. В 2013 году он ещё не сильно изменился, разве что днём выглядел непривычно пустым. Тогда ещё сохранялись былые очертания, большинство домов стояли целые, и когда я зашёл в свою старую квартиру, то даже нашёл свои старые поделки для школьной выставки. Второй раз я был в Корфе зимой 2015 года, показывал его своим одноклассникам, и его было не узнать. Большинство зданий было разрушено, я, конечно, помнил, что и где находилось, я мог мысленно дорисовать снесённые дома, но ощущение пустоты не оставляло меня. Было очень грустно видеть, как стирается с лица земли твоё детство. Дом, в котором я жил, был сожжён, всё вокруг изменилось, а на улице я так и не встретил ни одного жителя.