Хейтерство в Сети: почему люди преследуют друг друга в виртуальном пространстве

Как так получилось, что интернет из пространства абсолютной свободы слова превратился в пространство безграничной и разрушительной ненависти? Рассказывает клинический психолог Светлана Бронникова.

Одна из характерных особенностей современного общества — глобализация, одновременно соседствующая со все большей изоляцией. Мы отделены друг от друга прозрачными перегородками офиса, салонами автомобилей, стенами квартир — именно тогда, когда мы так нуждаемся в ощущении единства и причастности. Гениальное чутье Цукерберга уловило эту тенденцию, и настала эпоха социальных сетей. Но ни фейсбук, ни инстаграм не стали местом для откровенных признаний: соблазн создать цифровую реальность, мало имеющую отношение к реальной жизни, оказался слишком велик. Теперь они известны как сети, где люди «лгут о своей жизни своим же друзьям».

Мы довольно быстро осознали, что соцсети — мощный инструмент воздействия на официальные медиа и даже правительства. Мы протестовали с помощью соцсетей, возмущались и отстаивали правду. И в этот же момент стало понятно, что воздействовать таким образом можно не только на правительства. Мы ощутили в соцсетях мощь социальной справедливости.

Теперь можно не просто осудить гомофобные или мизогинные заявления — можно заставить человека удалить их.

Однажды американка Джастин Сакко, молодая и успешная одинокая женщина, полетела в отпуск в Южную Африку. Во время пересадки в Лондоне она написала в твиттер: «Лечу в Африку. Надеюсь не подцепить СПИД. Шучу, я же белая!» За время полета ее запись стала самой популярной в твиттере. И если первыми реакциями были возмущение и шок от шутки, которую сочли расистской, то по мере того, как все больше людей вовлекалось в обсуждение, градус агрессии возрастал. Джастин Сакко называли «умственно отсталой с**ой», желали быть изнасилованной ВИЧ-инфицированным и угрожали смертью. Пользователи твиттера массово требовали увольнения Джастин, и компания уволила ее — в то время, пока она находилась в воздухе, ничего не подозревая. К моменту, когда Сакко приземлилась, ее жизнь была полностью разрушена.

Волна возмущения в адрес Джастин Сакко и ее неудачной шутки была не только агрессивной, но и злорадной. Десятки тысяч людей радовались тому, что Сакко находится в воздухе, ничего не зная о происходящем, и ожидали ее приземления, как ожидают развязки триллера. В твиттере даже появился хештег #приземлиласьлиужеджастинсакко (#hasjustinsaccolandedyet). Нашлись добровольцы, которые приехали в аэропорт Кейптауна, чтобы сфотографировать Сакко в тот момент, когда она приземлится и увидит экран телефона. История Джастин стала хрестоматийным примером онлайн-хейта.

Обсуждая поведение людей в Сети, сегодня часто говорят о феномене «психического заражения» — сильные эмоции тех, чьи ценности мы разделяем или с кем можем себя идентифицировать, «инфицируют» нас, заставляя действовать так же. Автор книги «Итак, вас публично осудили», британский журналист Джон Ронсон, считает, что социальные сети не что иное, как огромная машина взаимного одобрения. Вместо того чтобы объединять нас поверх географических границ, социальные медиа помещают нас в своего рода кокон, состоящий исключительно из тех, кто думает так же. Мы последовательно «отстреливаем» всех несогласных с нашим мнением, чтобы в конце концов оказаться в комфортном для себя окружении. Мы включаем в свой круг людей, которые по умолчанию с нами согласны, и когда они ругают кого-то, просто повторяем их поведение. И ожидаем от них того же.

Так страх неодобрения убил свободу слова. Оказалось, чтобы прекратить демократию, не нужны тоталитарные правительства и удушающие свободу законы. Хватает соцсетей.

Как ни странно, хейт начинается с мотивации причинить добро и потребности сделать мир лучше. Как сказал философ Григорий Померанц, дьявол начинается с пены на губах ангела. Мы хотим защитить права детей-инвалидов или одиноких матерей. Мы хотим проявить сострадание к бездомным животным или жертвам домашнего насилия. И в стремлении проявить сострадание становимся безжалостными к тем, кто допустил неосторожное высказывание, расходящееся с нашими ценностями. Так сочувствие превращается в ненависть, которая, как и любовь, может объединять. Ощущая свою безусловную правоту, подтверждаемую множеством мнений, мы становимся карающим мечом.

Большинство людей не понимает, как поддержать другого, кроме как оскорбив или унизив обидчика.

Если вы когда-либо жаловались в Сети на подругу, жену, мужа, тренера, кого угодно, то наверняка обнаруживали десятки комментариев, критикующих ваш объект сообщения. Более того, для ваших комментаторов нет сомнений, что обидчик — заведомо дурной человек. Проблема в том, что групповое осуждение не помогает справиться с конфликтом, а только усугубляет ситуацию. Жертва теряет способность к рефлексии и недоумевает, как можно было обидеть такого святого человека.

Иногда, правда, случается прямо противоположное. Групповая агрессия вместо того, чтобы обратиться на обидчика, направляется на того, кто жалуется. Вы рассказываете, что у вас в поездке украли кошелек с наличными и всеми картами, рассчитывая на сочувствие, и вдруг получаете «а ты куда смотрела» и «нечего шляться по таким местам, сиди дома».

Французский социолог Гюстав Лебон описал этот феномен еще два столетия назад, назвав его «групповое безумие». Он отметил непредсказуемость, неуправляемость толпы и постоянную эскалацию агрессии внутри группы. Книга Лебона о психологии толпы была настольной книгой Ленина и Гитлера.

Сеть — идеальное место, чтобы стать невидимым и чтобы аннигилировать — «отменить» — другого.

Когда мы вовлекаемся в групповую агрессию, ощущение собственной ответственности за происходящее размывается. Американский психолог Джог Сулер назвал это «эффектом растормаживания в Сети» — снежинка не несет ответственности за сход снежной лавины. Возникает пьянящее чувство защищенности, единства с группой и вседозволенности. Любопытно, что принимающие участие в онлайн-травле — в основном люди, вынужденные по тем или иным причинам сдерживать гнев, неудовлетворенность, фрустрацию в обычной жизни. Участвуя в травле, они испытывают облегчение. Правда, достигается оно ценой разрушения чужой репутации, а иногда и жизни.

Для хейтера важно дегуманизировать жертву, лишить ее человеческих черт. Это может выражаться в переиначивании имени, фамилии, использовании унизительных прозвищ (так же как похитители людей избегают называть жертву по имени, чтобы не начать относиться к ней как к реальному человеку). Или в приписывании вымышленных подробностей жизни жертвы, или, наоборот, параноидальное отрицание реальных фактов ее биографии. Другой эффективный способ — охарактеризовать жертву как «садиста», «психопата», «социопата» или сравнить ее поведение с поведением серийного убийцы или маньяка.

Правда в том, что нам нравится преследовать, но не нравится чувствовать себя плохим человеком. Гораздо проще разрешить себе ненависть в адрес того, кто похож на Чикатило, чем в адрес бухгалтера и отца двоих детей, правда? Поэтому дегуманизация есть не что иное, как проекция собственного психопатического поведения, поведения, в котором нет места для хотя бы одной молекулы эмпатии по отношению к жертве и которое глубоко внутри переживается как неприемлемое.

Онлайн-хейт не имеет отношения к критике, это ненависть в чистом виде. Чтобы испытывать и выражать любовь и благодарность, нужно быть психически зрелым человеком. Примитивная же, незрелая привязанность выражается не в желании «быть с тобой», а в потребности «стать тобой». Страсть преданного хейтера напоминает каннибалистский ритуал, описанный в финале романа Зюскинда «Парфюмер»: другой человек оказывается настолько привлекательным, что это непереносимо. Единственный выход — уничтожить и поглотить его, присвоив таким образом себе.

Именно хейтеры-фанаты чаще всего становятся реальными преследователями: среди них наиболее велик процент людей с психическими расстройствами, они чаще всего наносят жертве осознанный ущерб, и далеко не всегда только репутационный, а нередко и физический. Убийца Джона Леннона, Марк Дэвид Чэпмен, был именно таким.

]]>