Февральское безумие. Зима 1917 года в Петрограде
Февральская революция началась из-за слухов. Хлеб в петроградских лавках был, его исправно пекли. И подвозили регулярно. Но вдруг заговорили, что муки мало и вот-вот кончится.
Слухи пустили какие-то агитаторы. Вернее, провокаторы. Иногда это одно и то же.
Народ слухам народ. Сначала загомонили сотни, потом – тысячи людей. Затем ощетинился весь Петроград. «Для зарождения паники нужен только критический минимум слухов – а их сошлось больше, – писал Александр Солженицын. – Одним только слухом, что будут продавать по фунту в день на человека, рабочие окраины были сотрясены больше, чем всей предыдущей революционной пропагандой партий».
Фунт – 400 граммов. Вроде немало – даже для бедных. Ведь в домах были еще похлебка, каша, картошка, квашеная капуста, соленые огурцы. Но народ боялся, что фунтовая норма – начало голода. А в России его издавна боялись…
Родились и другие слухи – о том, что к концу февраля все решится. Что – непонятно, но как прежде уже не будет. Говорили, что великие князья на семейном совете решили отстранить царицу от государственных дел. Уж больно она всех озлобляла. Об этом прямо, без боязни говорил Николаю II председатель Российской думы Михаил Родзянко:
«Ни для кого не секрет, что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми совершенно неподготовленными. В стране растет негодование на императрицу и ненависть к ней… Ее считают сторонницей Германии, которую она охраняет. Об этом говорят даже среди простого народа»
Николай II выслушал эти слова молча, нахмурясь. Не возражал, потому что нечего было возразить. К тому же об этом он мог прочитать в газетах, которые без устали поносили царицу – высокую, красивую даму с тонкими и злыми губами.
…В феврале семнадцатого в Петрограде было морозно. А на улицах становилось все горячее. Народ стал собираться, выкрикивать непотребности в адрес власти. Полиция разгоняла людей в одном месте, но они собирались в другом и начинали ту же катавасию.
Горожан – рабочих, студентов, мастеровых, домохозяек, интеллигентов – с каждым днем высыпало на питерские просторы все больше. Они митинговали, шествовали с лозунгами, пели революционные песни. Пока еще не стреляли, но уже грозили палить и швырять бомбы в правоохранителей. Те – усатые, солидные, бывалые – не то чтобы оробели, но заметно озадачились…
Улицы начали патрулировать отряды полиции, жандармов и конной стражи.
«Малейшие подозрительные группировки на улицах и тротуарах должны быть тотчас же рассеиваемы, – предписывал столичный градоначальник Александр Балк своим подчиненным. - При появлении более значительных групп следует немедленно вызывать кавалерийские части»
Беда в том, что части Петроградского гарнизона были ненадежны: заражены слухами и отравлены ленью. Целый день солдаты сидели в казармах или без толку бродили по городу. Царю об этом докладывали жандармы, и он приказал для укрепления порядка вызвать надежные части с фронта. Сделать это собирались, но – не успели.
То ли саботаж тому виной, то ли расхлябанность, бог весть. Но, возможно, тысяча-другая дельных, исполнительных солдат могла бы остановить беспорядки, а может, и спасти монархию. Выступления горожан ведь были стихийные, без вождей, а значит, нахрапистые, но пугливые…
Солженицын писал: «В совершении революции ни одна из революционных партий не проявила себя, и ни единый революционер не был ранен или оцарапан в уличных боях – но с тем большей энергией они кинулись захватывать добычу, власть в первые же сутки и вгонять совершившееся в свою идеологию».
Да и не было в Петрограде революционеров – одни находились в комфортной эмиграции, как Ленин, другие – на сытой каторге, как Мария Спиридонова. Они не только революцию не предсказали, но и не учуяли даже за два или три дня до ее вспышки. Ленин в январе 1917 года грустил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции».
Ленину в то время было 46 лет. Он не был стариком, просто партийная кличка у него была «Старик»…
В те февральские дни протестующих, а вместе с ними сочувствующих, зевак, прохожих становилось все больше. И это уже была не толпа, а горячо дышащий, многоголовый дракон. Городовые и полицейские не вмешивались – боялись. Верховые казаки и пешие солдаты посмеивались, дымили махрой. Власть висела на волоске, а им и дела до того не было…
«Наступала ночь — революционные силы расходились по домам, а власти и не пытались действовать энергично — но передыхали ночь в робкой надежде, что с утра этот кошмар не повторится, – писал Солженицын. – От прежней костенеющей самоуверенности они впали в лихорадочную неуверенность. Сперва волнения все казались несерьезными, улягутся сами — и вдруг бесконтрольно перескользнули в революцию»
Историки считают, что решающая часть февральских событий началась с выступления солдат учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка. Штабс-капитан Иван Лашкевич приказал им разогнать демонстрантов. Но в ответ услышал густой мат и угрозы: «Уходи, пока цел!». Лашкевич внял совету, пытался ретироваться, но в спину ему загремели выстрелы.
Штабс-капитана убил унтер-офицер Тимофей Кирпичников. Глава Временного правительства Александр Керенский назвал его «солдатом революции номер один». Его славили, о нем писали газеты. Но слава Кирпичникова была короткой, как и его жизнь…
Преступное равнодушие армии сыграло роковую роль в событиях февраля 1917 года. Весь удар приняли на себя несчастные, брошенные на произвол судьбы стражи порядка. Первой жертвой стал пристав Иван Крылов. Он, во главе конных городовых, пытался разогнать демонстрантов на Знаменской площади Петрограда и вырвать у них красный флаг. Но убили его не демонстранты, а казак – подхорунжий 1-го Донского полка Макар Филатов.
В романе-хронике «Март Семнадцатого» Солженицын так описал этот случай: «И толпа заревела ликующе, махала шапками, платками: «Ура-а казакам! Казак полицейского убил!» Пристава добивали, кто чем мог – дворницкой лопатой, каблуками. А его шашку передали одному из ораторов. И тот поднимал ее высоко: «Вот оружие палача!» Казачья сотня сидела на конях, принимая благодарные крики».
Еще один случай. Казаки того же 1-го Донского полка, услышав выстрелы из толпы у Литейного моста, ускакали, оставив лежащего на мостовой раненого полицмейстера, полковника Михаила Шалфеева. Его добила озверевшая толпа…
Обнаглевшие вконец бунтовщики распоясались окончательно. Горели и уничтожались ими суды, разрушались полицейские участки. Оттуда забиралось оружие, вышвыривалась мебель, сжигались дела и картотеки преступников.
Начались расправы с офицерами. Их поднимали на штыки, в них стреляли, топили. Одни служивые мстили за старые обиды и унижения, другие «за компанию» присоединялись к кровавой вакханалии. Все это Керенский называл «гневом народным».
Открылись двери уголовных тюрем, и на улицы выплеснулась всякая шваль: хулиганы, воры, убийцы. Они тут же взялись за старое, но остановить их было некому – одни полицейские спрятались, другие были убиты.
Всего в ходе Февральской революции 1917 года в Петрограде погибло около двухсот полицейских и примерно полторы сотни были ранены. Немало стражей порядка пропало без вести, в частности, некоторые из них были утоплены в Неве. По сообщениям «Биржевых новостей» и «Петроградского листка», тела десятка с лишним городовых всплыли в мае 1917 года. Но сколько еще тел было не найдено; они были закопаны в безвестных могилах, сброшены в тайные ямы!..
«Кто же мог ожидать, кто же взялся бы предсказать, что самая мощная империя Мiра рухнет с такой непостижимой быстротой? – вопрошал Солженицын. – Столетиями стоять скалой – и рухнуть в три дня? Даже в два: днем 1 марта еще никто и не предлагал Государю отрекаться, днем 3 марта отрекся уже не только Николай II, но и вся династия».
Многие годы сетовали монархисты, что несчастный царь был окружен ничтожными людьми и изменниками. Да, это так. Но сам же Николай II их находил и возвышал! И позволял своей жене не только руководить министрами, но и раздавать высокие должности бездарностям и казнокрадам.
Николай Александрович слыл безобидным, беззлобным, глубоко семейным человеком, однако для управления огромной Российской империей он не имел ни способностей, ни желания. И даже в самые трагические дни февраля семнадцатого не проявил должной энергии и решительности. Символично, что власть Николая II окончилась на станции Дно, где он подписал отречение от престола.
На дно летела и вся растревоженная, взбудораженная Россия…