Глеб Бобров: «Афганская война стала соломинкой, сломавшей хребет советскому ослу»

Ежегодно к памятным датам, посвящённым воинам-интернационалистам, я публикую интервью с участниками афганской войны. Вот и к нынешней дате, 15 февраля, мне удалось поговорить с афганским ветераном. Речь идёт об очень интересном человеке – жителе города Луганска Глебе Леонидовиче Боброве. Он писатель и сегодня занимает должность председателя правления Союза писателей Луганской народной республики. Наше знакомство началось с книг Глеба Леонидовича – повести «Песчаный поход», романа в рассказах «Файзабад»… Знаете, это не просто военная проза, это настоящая исповедь солдата, прошедшего войну, – про такие книги говорят: с их страниц буквально веет армией и самой афганской войной. Потому что на себе ощущаешь и безжалостный жар южного солнца, и солёный пот, пропитавший солдатский хэбэ, и свинцовую тяжесть ног в горном походе, и даже песок на зубах… В общем, такие произведения надо просто читать! Немного о самом Глебе Боброве. Родился он в 1964 году в городе Красный Луч нынешней Луганской области в семье педагогов. Буквально сразу после окончания средней школы, осенью 1982 года, был призван в ряды Советской армии. Проходил службу снайпером в 860-м отдельном мотострелковом полку 40-й армии в Афганистане (Файзабад, провинция Бадахшан). Награждён медалью «За отвагу». – Глеб, как вы попали в армию? По какому принципу отбирали призывников в Афганистан? – В моём призывном деле стояла так называемая «команда 280-а». Официально нам говорили о том, что это набор в страны восточной Европы. Действительно, многие мои земляки служили в Венгрии, Чехословакии и в Германии, а вот в версию о прямой аналогии буквы «а» с Афганистаном верить мы не хотели, хотя загоревшие дембеля и цинковые гробы в наш Красный Луч к моменту моего призыва уже приходили. Тем не менее откосить от армии в абсолютном большинстве случаев тогда никто не старался. Тем паче мой на тот момент уже покойный отец был ветераном Великой Отечественной и советско-японской войн, и армейская служба в нашей семье воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Когда пришла очередная повестка, то 29 сентября 1982 года, после бурных проводов, я прибыл в свой военкомат. Утром, нас всё ещё не очень трезвых, мягко говоря, отвезли в Ворошиловград (сейчас Луганск). Оттуда через несколько дней отправили в Черкассы. Там мы ещё раз прошли медкомиссию, переодели в форму, научили наматывать портянки и подшиваться. Заодно «порадовали» афганским будущим. Ещё несколько дней, и мы железнодорожным спецсоставом поехали в узбекский город Термез. – А родителям сообщили об этом афганском будущем? Маму берегли в своих письмах? – Действительно, поначалу многие пытались как-то нивелировать для близких место службы. Например, мой взводный целый год до своего отпуска радовал свою маму сказками о солнечной Монголии, чтобы как-то объяснить адрес полевой почты новой части. Я же, узнав о направлении в Ограниченный контингент советских войск в Афганистане (ОКСВА), написал вначале своей старшей сестре Валентине и, посоветовавшись с ней, уже потом сообщил матери… Моя матушка в своё время, а точнее, в Великую Отечественную, получила вначале похоронку на отца, погибшего в январе 1942 под Москвой, потом похоронила свою мать, мою бабушку, тяжело работала в трудовом фронте, насилу дождалась с фронта искалеченного жениха, впоследствии мужа… Поэтому мою службу она перенесла тяжело, хотя и не подавала вида. Пока я проходил КМБ – курсы молодого бойца – в солнечном Термезе, она проехала через весь Союз, чтобы проведать меня и заодно брата с сестрой, оставшихся после войны в Туркмении и в Узбекистане. Для простой учительницы на шестом десятке лет жизни это была совсем не простая поездка… Потом уже узнал про такой случай, когда служил. Жили мы в частном секторе, упиравшемся в горком партии. И вот однажды перед 1 Мая делегация партийных, советских и муниципальных чиновников пошла по дворам «главной улицы» с инструктажем об уборке придорожных территорий, вывешивании флагов и прочем. Заходят во двор, все такие строгие, суровые, серьёзные, и мама, увидев эту процессию, хватается за сердце и, побелев, начинает оседать на клумбу – не иначе со страшным известием о сыне явились. Благо, кто-то из чиновников её знал и понял, что происходит. Поспешили успокоить… Вот такой конфуз… – Чем вам запомнилось учебное подразделение в Термезе? – Дорога в Термез и сам полигон дивизии, где мы проходили КМБ, наглядно показали, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Сразу оговорюсь: меня сложно обвинить в антисоветчине или в приверженности к какому-то идейному лагерю борцов или защитников СССР. Просто я стараюсь смотреть на всё максимально беспристрастно и называть вещи своими именами. И если честно рассказывать о Советской армии, то мимо некоторых тем беспристрастно пройти невозможно! Ну, например: сколько солдат должно ехать в стандартном плацкартном вагоне? Очевидный ответ – 54 человека, исходя из девяти плацкартных купе на шесть человек каждое. Но такой ответ окажется неправильным, так как есть ещё три грузовые полки и три «лежачих» места на полу – два в купе и одно вдоль прохода. В общем, 108 рыл налысо бритого призывного скота! При этом матрасов и белья тоже не предусматривалось: «У всех есть шинели, привыкайте!». Вот в этом подходе к солдату и была вся Советская армия до копейки. Термез здесь – отдельная песня. Туалет – бесконечная траншея с досками поперек. Панам, как полагается в Туркестанском военном округе, нам не выдавали, все ходили в пилотках, с обожжёнными до хрящей ушами. И это октябрь-ноябрь (что делали курсанты в мае, я даже не представляю). Поголовную дизентерию «лечили» строевой подготовкой на обосранном плацу медсанчасти. «Обосранцы» потом стирались вручную в арыке. Там же была и баня – три резиновые палатки полевой помывочной. Разумеется, не отапливаемые, хотя в ноябре там и снег выпадал, и заморозки ночью случались. Обучение занимало от силы 5-10 процентов всего времени. Остальное – хозработы и жизнеобеспечение. Но это всё мелочи по сравнению с постоянным и непроходящим голодом! Кормили, реально, по концлагерным нормам пищей из каких-то гнилых отходов – нормальными продуктами перемороженную капусту и картофель назвать ну никак не получается. Поэтому по прибытии уже в Афганистан местная кухня нам показалась просто пионерлагерской. И действительно, в ОКСВА в частях постоянной дислокации кормили хорошо. – Слышал, что дедовщина в Афгане была чрезвычайно жёсткой. Чем это можно объяснить? И как к этому явлению относились отцы-командиры из числа офицеров? – Дедовщина, пожалуй, – самое позорное пятно на официальном глянце позднесоветской армии в целом и ОКСВА в частности. Свирепость именно «афганской» дедовщины обуславливалась, на мой взгляд, рядом факторов – обозначу главные. Сама жёсткость условий жизни в ОКСВА давала отдачу своей жестокостью в межличностных отношениях. Старослужащий, только что прошедший двадцать-тридцать километров по высокогорью с двумя пудами железа на плечах, что-либо два раза повторять молодому салабону не станет, а просто даст промеж рогов – для ускорения рефлексов и повышения вменяемости… Вторая составляющая – это более низкий контроль со стороны офицеров по сравнению со службой в Союзе, где срочники всегда на виду. Но ведь мы знаем проверенную поколениями истину: «Куда солдата ни целуй – везде ж…». Соответственно, чем меньше участия офицеров – тем свирепей дедовщина. Самый мрак был в госпиталях… И ещё один очень важный нюанс. Как и в любом процессе, личный состав – будь то армия, бригада или любой другой трудовой коллектив, – в общее дело вкладывается всегда неравномерно. Для этого на гражданке существует система мотиваций и поощрений. И всё равно – основную работу делают, как правило, лишь несколько человек, процентов 5-7 от общего состава максимум. Война – тоже работа, и военнослужащие тоже все разные. Подавляющее большинство – просто отбывают повинность. Вытягивает подразделение, как правило, пара «заряженных» офицеров и пяток бойцов. Мотивация у них может быть самая разная – награды, звания, досрочный дембель, но в большинстве таким людям просто нравится война. Именно эти парни и есть – самые отбитые «деды». Если отправить такого в дисбат за дедовщину или ещё как-то избыточно наказать… Для командира это, во-первых, испортить самому себе карьеру, а во-вторых, лишиться реального бойца… С кем тогда в горы ходить? Вот и закрывали глаза… – Правда ли, что советское обмундирование не подходило для условий афганской войны и его приходилось переделывать самим солдатам? – Вопрос обмундирования и снаряжения – это продолжение разговора о копеечной цене советского солдата. Просто на пальцах, не вдаваясь в детали. Наш 860-й отдельный мотострелковый полк действовал в условиях горных систем Памира и Гиндукуша на высотах в среднем от полутора до четырёх и более тысяч метров. На высоте в три с половиной километра начинается снег, не тающий даже летом. На четырёх ледники лежат столетиями. При этом мы не имели там никаких шерстяных вещей, кроме замародёренных в ходе прочёсывания кишлаков. И то – до первой поимки офицерами, потому что не положены солдату трофейные «вшивники». Кстати, слово «мародёр» в солдатской среде носило позитивную коннотацию. У меня три раза обморожены ноги, как и у любого бойца нашего батальона, разведроты и так далее – любого, кто ходил в горы: кирзовые сапоги и байковые портянки не входят ни в одно альпинистское снаряжение. Не было спальных мешков. Спали в окопах по парам, подстилая по себя бронежилеты и укрываясь плащ-палатками. Если мороз опускался ниже 10-15 градусов, офицеры пинками поднимали солдат, заставляя двигаться. Даже шарфов не было, а духовские куфии носить было тоже нельзя, несмотря на их уникальную практичность… Ладно, наше обмундирование практически не менялось ещё со времён гражданской войны, но ведь и снаряжение родом оттуда же! Не существовало такого понятия, как «разгрузочные жилеты». Боекомплект, предписанный по боевому уставу – четыре полных автоматных магазина в подсумке и 120 патронов в вещмешке, – был просто смешон для афганских реалий. Первый год в Афгане я прошагал номером в расчёте АГС-17. При том, что моим основным вооружением был этот автоматический гранатомёт, я как автоматчик нёс на себе ещё жилет с восемью-девятью полными магазинами и около тысячи патронов в нагрудных карманах и в вещмешке. Уже после госпиталя, прослужив год, я попросил писаря роты переписать меня в снайперы – те носили килограммов на десять меньше. Но и снайпером у меня было с собой не менее семи магазинов и 350-400 патронов в пачке… И как всё это носить «по уставу»?! Приходилось выкручиваться, шить «разгрузки» и прочее самим, обшивать бронежилеты и так далее – голь на выдумку хитра. И в целом здесь многое было настоящим абсурдом. Не было, к примеру, ножей. Вообще никаких, кроме штатного штык-ножа, но он для быта абсолютно не пригоден. Доходило до смешного: один раз мне пришлось забить, ошкурить и разделать овечью тушу. Знаете чем? Опасной бритвой! – Вы попали в легендарное, в общем-то, подразделение, 860-й полк, стоявший в районе города Файзабад… Как бы вы оценили его тогдашнего командира, полковника Льва Яковлевича Рохлина? Мне довелось его видеть в 90-е годы, когда он был уже генералом. Лично на меня он оставил впечатление неравнодушного человека, тяжело переживавшего за судьбы российской армии… – Рохлин по прибытии в полк нашего призыва в декабре 1982 года произвёл на всех сильное впечатление. Например, он прошёлся по всем палаткам полка и перездоровался за руку со всеми вновь прибывшими. Для каждого нашёл слова поддержки. Его операции тоже впечатляли – дерзкие, стремительные, непредсказуемые для противника. К примеру, операция в районе кишлака Веха в декабре 1982-го стала боевым крещением нашего призыва. Внезапное десантирование пехоты из вертолётов на господствующие высоты вокруг кишлака, динамичный вход с нескольких сторон, захват пленных и оружия – духи даже проснуться толком не успели. Но в начале весны 1983-го случилась неудачная попытка разблокирования дороги Файзабад – Бахарак, а потом и трагедия в Зардевском ущелье, где полк попытался наступать, но потерял 12 человек убитыми, более 70 ранеными, а семь БМП были просто брошены, причём несколько – с боекомплектом и оружием. Рохлина тогда сняли с должности… Впоследствии он отличился в Газни, был восстановлен в должности и даже, по слухам, представлялся к званию Героя. Потом он прогремел в Чечне, а следом случилась его трагическая гибель. Боюсь, правду о ней мы не узнаем уже никогда… Во всяком случае память о нём в полку осталась хорошая, особо – на фоне фигуры его сменщика. – Из ваших произведений у меня сложилось ощущение, что этого сменщика Рохлина на должности командира полка, подполковника Валерия Сидорова, солдаты и офицеры недолюбливали. Если это так, то откуда такой негатив? Он действительно погиб по собственной глупости? – Если называть вещи своими именами, то подполковника Сидорова просто ненавидели. В отношении Рохлина обыденное определение «полкан», или «полкач» было просто немыслимо, а вот Сидоров удостоился… Не хочу судить, но, как говорили древние: «о мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Хорошего вспомнить ничего не могу, а вот общеизвестные факты – ведь, как говорил другой известный персонаж: «факт – самая упрямая в мире вещь», – приведу. Операция февраля 1984 под кишлаком Карамугуль. Первый раз туда пошли в январе. Причём пошли тупо, как и на всех операциях Сидорова – пешком от самого полка, на виду у всей провинции и под дружное мигание фонариков духовских наблюдателей, которые в горах видны за многие километры. Словом, пришли, постреляли, никого не напугали и получили «умеренные» потери – двое или трое убитых, не считая раненых. В феврале Сидоров решил усилить накал идиотизма и погнал в горы всех, кого только можно, включая хозяйственный взвод нашего батальона – водители, повара. А когда духи как следует встретили нас и начался конкретный «замес», решил отправить хозвзвод назад, от греха подальше, нагрузив их на дорожку ранеными миномётчиками. И поручил отход прапорщику… из хозвзвода. Повторяю: прапорщику хозвзвода!!! Поэтому всё остальное стало страшной закономерностью: духи выследили «хозяйственников», загнали их в ущелье и практически полностью перебили. Изуродованные останки пацанов (духи их ножами чуть ли не на куски порезали) мы на следующий день вырубали сапёрными лопатками изо льда текущего внизу ручья и потом, на руках, поднимали по склону их тела, а порой и части тел… У нас в роте один таджик моего призыва от всего этого зрелища с ума потом сошёл, причём так, что домой отправили – никакое лечение не помогло… А ещё был длительный рейд марта 1984-го в укрепрайон высоты 2700, именуемой нами «Зуб». Пока высаживали с вертолётов – духи сбили три машины, один Ми-24 рухнул и сгорел в ущелье вместе с экипажем… Потом десять дней нас кругами гоняли пёхом по всему заснеженному нагорью. Еды не было – в кишлаки не спускались, а сухпай не довозили. Воду топили в касках из снега. В нескольких подразделениях люди просто умирали. У нас вот Юра Котелевец – крепкий парнишка, кандидат в мастера спорта по дзюдо – просто не проснулся после очередной снежной ночёвки… Уже после дембеля на одной из ветеранских встреч я спросил у ротного: зачем Сидоров в тот раз с маниакальной упёртостью убивал свою пехоту?! Ротный ответил: да никто этого не знает… И последний факт. Когда полкан погиб – реально по дурости, из-за форса и непомерной гордыни, случайно подорвавшись на собственной гранате (задел чеку, залихватски запрыгивая «солдатиком» в люк механика-водителя командно-штабной машины), офицеры полка сразу же остановили проводимую боевую операцию и перед тем, как её свернуть окончательно, устроили в горах хороший такой ночной банкет, включая праздничный салют со всех стволов колонны по близлежащим духовским кишлакам. Ну, чтобы и там порадовались… Думаю, мироздание свело меня с Сидоровым, чтобы уравновесить – создать некую пропорцию, баланс с остальными, нормальными офицерами, с кем мне выпала честь служить в одном полку… – Как отвечали на жестокость душманов? Взаимной жестокостью? – Эту ситуацию я видел с обеих сторон – и духовскую «художественную резню» ножами, и наш традиционный «футбол по духовским рёбрам»… Посему у меня сложилось устойчивое мнение, что завышение параметров противника – например, россказни некоторых афганских ветеранов о невероятной мощности-точности-убийственности вполне обычной на начало прошлого века английской магазинной винтовки «Ли-Энфильд», именуемой тогда «буром», рождено попыткой завышения собственной значимости. Мол, ах, против какого страшного, умелого, жестокого и непобедимого противника мы воевали! На самом деле воевали мы против среднеазиатских крестьян, местами натасканных или разбавленных немногочисленными наёмниками. И хвалёный «бур» ничем не лучше нашей винтовки Мосина, уступая ей тупо по всем основным ТТХ. И духовские ножи супротив нашей кирзы тоже не особо страшны, тем более, повторюсь, ножей у нас не было, да и не в нашей традиции человека наживую резать, то ли дело «в холодец» забуцкать ногами… – Какие ещё боевые операции вам запомнились за годы службы? – Запомнились те, где случались потери или нечто запредельное… Вообще пехота в нашем полку долго без дела не сидела. Четыре-пять проводок колонн за год, а одна могла растянуться на несколько недель, и в каждой случалось несколько операций. В целом же все «боевые действия» нашего полка делились всего не несколько видов. «Колонна» – это охрана и провод колонны грузовиков и бензовозов из точки Кишим до Файзабада, где располагался полк. До кишлака Кишим – возле него дислоцировался третий батальон, –стокилометровая дорога занимала у колонны бронетехники полка три-четыре дня. Сутки встретить, пяток дней сопроводить обратно. Пару дней на разгрузку, три-четыре назад до Кишима и столько же назад в Файзабад. Зимой всё это могло занять до нескольких недель. «Рейд». Зайти в некий район всеми силами полка, включая часть артиллерии, и хорошенько покошмарить местный духовский актив, включая разгром их баз, кишлаков и так далее. Мог занять до двух-трёх недель, хотя обычно укладывались в неделю. «Операция». Пойти-полететь-поехать конкретно куда-то с определённой целью. Как правило, накрыть духовский кишлак с базой и личным составом утырков на зимовке-отлёжке. «Реализация разведданных». Это чётко пойти в вычисленный разведчиками или особистами кишлак, перевал или точку, чтобы «встретить» караван, банду или конкретного негодяя с крайне негативными последствиями для адресатов – пехота оперативной работой не занимается, она хороша в бою, а там, как говорится, Господь сам отделит уничтоженных грешников от павших праведников. «Весенний призыв». А вот это самая желанная работа пехоты нашего второго, как тогда говорили, «рейдового» батальона. Утром на машины – пролетели верхом несколько километров (не пешком прошли, подчёркиваю!) и блокировали кишлак. В это время местная армия, менты и контрразведка, то бишь «сарбозы», «царандой» и «ХАД» идут ловить призывников, чтобы отвезти их, как баранов, в свои воинские части. Мы же, затарившись плодами земледелия, а бывало, что и овечкой или козочкой, а то и телёнком, плавно возвращались в полк, чтобы утром, не сдавая оружия, вновь выехать на «ловлю бабуинов». Ни тебе нарядов, ни караулов – не весна, а сплошной праздник! Всю жизнь призывной кампанией занимался бы (смеётся). – Я так понял, что вы переслужили в армии на несколько месяцев, хотя первый поток дембелей из числа сержантов и отличников боевой и политической подготовки уехал вовремя. За что вас так? Некем было заменить? – В нашем полку я встретил три Новых года – 1983-й, 1984-й и 1985-й. Причина в том, что через год-полтора после моего призыва был на два месяца увеличен срок обучения солдат на КМБ, а с ним сдвинулся и срок нашего дембеля. Для солдат, проходивших подготовку в учебках, срок службы не изменился – полгода в Союзе и полтора «за речкой». Это сержантский состав, механики-водители, операторы-наводчики и так далее – они улетели из полка в ноябре. Мы же, пехота – пулемётчики, гранатомётчики и снайперы – поехали домой уже в феврале 1985-го, прослужив в итоге чуть более 28 месяцев, из которых почти 26 в Афгане. Те же, кто имел серьёзные «залёты», мог вполне встретить осенний дембель весной – случаи были. – Какое было ощущение от прибытия в Союз – страна была такая же или она изменилась? Афган ещё долго потом снился? -– Страна осталась та же, это я изменился. Наделал много ошибок, не использовал массу возможностей, но это уже совсем другая, не афганская история, хотя Афган снится мне до сих пор. Оценивая в целом свой опыт и значение этой войны для страны, её последующего распада и трагедии нашего народа, длящейся по сей день (империи рушатся быстро, а вот кирпичи потом летят столетиями), могу отметить несколько важных моментов. Первый. Афганская война стала соломинкой, сломавшей хребет советскому ослу. Тут дело даже не в совершенно чудовищных материальных затратах на эту военную авантюру. Нельзя просто так, решая свои имперские задачи, отправить миллионы сограждан на никому не понятную войну в формате прошлого века и потом сказать им всем: «Спасибо, все свободны». Да не, чуваки, обождь… Вы взяли меня, молодого здорового парня, кандидата в мастера спорта, выступавшего в финалах всесоюзных турниров в полутяжах по боксу, а через два с половиной года вернули домой инвалидом, с тремя госпиталями в анамнезе и отважной медалькой в виде компенсации?! А маме и папе каждого третьего бойца моего взвода вы вместо сына вернули запаянный в цинк гроб, даже не объяснив им, как и, главное, за что погибли их сыновья. Да не пошла бы лесом такая страна?! И когда пришло время всем встать, идти и спасать СССР, то народ вдруг решил, что лесом – лучше. Последствия этого посыла мы расхлёбываем по сей день – конца и края у этого пешего похода даже в близире не видно. Второе. Сама афганская война и распад Союза так и не стали объектом культурного, мировоззренческого и социального осмысления. Более того, власть предержащие элиты по какой-то причине решили, что такое осмысление вредно и эту войну следует забыть. Не снято ни одного достойного фильма об Афгане. Ни одного, подчёркиваю! Книги об афганской войне – это всегда маргинальный отстой, по умолчанию. Все «афганские», прости, Господи, движения – в лучшем случае чистая самодеятельность, потому что все они выведены за скобки реальных процессов. А в худшем – назначенные петрушки отрабатывают номер «патриотов на подтанцовке». Увы, все эти ошибки – типичная классика русских граблей. Когда-то мы точно так же решили забыть крымские войны, среднеазиатские походы, Первую мировую и даже первую Отечественную 1812 года. Потом элиты платили по высшему разряду, не говоря уже за народ. Но ведь нет такой реки, в которую мы не могли бы войти дважды, и косяка, чтобы его не повторить! Всё это – проклятые вопроса Афгана, на которые до сих пор нет никакого вменяемого ответа…