«Тела людей не горели, а распухали от температуры»

Лесные пожары бушуют в России каждое лето, уничтожая огромные территории, однако это происходит далеко в Сибири и на Дальнем Востоке. Но десять лет назад все было иначе. Пожары превратили несколько регионов Центральной России в зону боевых действий, не менее 60 человек погибли, другие потеряли близких, крышу над головой, результаты труда всей своей жизни, обгорели, лишились здоровья из-за окутавшего Москву смога. Под напором огненного шторма исчезали целые населенные пункты. Все это обнажило запущенные, годами игнорируемые проблемы. Но это привело и к невероятному духовному подъему, сплочению людей. Специальный корреспондент «Ленты.ру» Сергей Лютых побывал там, где десять лет назад огонь уничтожал все на своем пути, узнал о том, как сейчас живут погорельцы, и попытался понять, как усвоила страна тот жестокий урок.

* * *

Перед скромным деревенским домом идет стройка. Забетонированное основание и столбы ― забор будет очень солидным и одним из самых дорогих в селе. Похоже, будто кто-то выкупил скромное, никому не нужное хозяйство, чтобы построить себе коттедж, но пока ничего не снес.

Однако первое впечатление обманчиво. Владелец тут не менялся, и именно он один, житель Верхней Вереи Алексей Рязанов, трудится над элитной оградой в свободное время. Местные прозвали его Леша-Чекист.

«Если деньги есть, то лучше взять сруб. Пусть там фундамент подведет ― коробка эта будет держать», ― разговор с незнакомым прохожим о строительстве Алексей переводит на лекцию о древесине.

«Бери из-под топора, а не калиброванный, как из-под станка, где самый цимес снимают. Оно, может, еще не дороже выйдет», ― Рязанов вообще-то тракторист, но про лес он знает все, как и любой другой житель Верхней Вереи.

Это тебе не дачники, для которых сосновый бор — место для сбора грибов и мечтательных прогулок. Тут он хозяин.

«Чтобы дерево не гнило, нужно использовать верхний слой, тот, что под шкурой. Это самая крепкая часть, а что внутри — это труха», ― продолжает селянин, проводя руками по воздуху, как пилой или топором.

Десять лет назад, 29 июля 2010 года, Рязанов вцепился этими руками в руль старенького трактора, прорываясь через ад ― центр огненного шторма, поглотившего село. Он был одним из последних, кто смог вырваться оттуда живым и спас два десятка земляков, укрывшихся в прицепе.

Если бы трактор заглох, то никто бы из них не выжил. Он оставил трактор в месте, которое казалось безопасным, где сам и спасенные им люди пересели на автобус. Но трактор вскоре настиг пожар, и от него остался только остов, который запечатлели, вероятно, все фотографы, побывавшие на месте трагедии.

Жители Верхней Вереи знают о лесе все. Он окружал их с детства, кормил их, но то, что пришло к ним 29 июля 2010 года, вызвало не просто удивление, а потерю ощущения реальности происходящего. О пожарах они до этого тоже знали все. Вернее, думали, что знают.

«Свет был до последнего. Насос работал, качал воду из колодца. Я обливал дом. Внутрь забежишь, отдышишься. В доме прохладненько, дыма нет такого, как на улице», ― рассказывает другой житель села, муж местной библиотекарши Натальи. Мужчина ремонтировал свой мотоцикл и сперва не хотел говорить о пожарах 2010-го, но кое-что решил рассказать, чтобы передать ощущение, которое не передадут никакие видео тех событий из YouTube.

«Потом электричество пропало, поливать больше не было возможности. Почти в тот же миг от леса, на высоте метра или полутора над землей, к дому пошли языки пламени, ― говорит селянин. ― Было чувство, будто бы это был не естественный огонь, а какой-то ядреный, химический».

Это было как во сне, и с каждой минутой все меньше походило на реальность: «Дом стоит, вроде огня рядом с ним нет, а потом стекла вылетают, и он изнутри уже горит, как будто он в микроволновке подогрелся».

«Огонь приносит свет, а это была тьма»

Десять лет спустя следы лесных пожаров 2010 года обнаружить все еще несложно, ведь сгорели многие тысячи гектаров леса, и это в самой густонаселенной части страны, а не в глухой сибирской тайге.

Всего в сотне километров от Москвы стоит полюбившаяся сталкерам «заброшка» — деревня Моховое. Издалека трудно понять, почему там больше никто не живет. С дороги видно несколько многоквартирных каменных домов, что-то наподобие советского ДК или спорткомплекса. Здания стоят посреди большого, заросшего молодняком песчаного поля.

Это место не представляется таким уж зловещим, пока не подойдешь ближе. Тогда в зеленых зарослях открываются обгоревшие стволы деревьев, остатки жилищ, какие-то вещи, утопающие в песках, в ямах, оставшихся на месте выгоревших погребов и подвалов.

Будто бы находишься в центре одного большого кострища, которому нет ни конца не края.

Жители Мохового, по его словам, тоже были экспертами по древесине и всему, что с нею связано. Они видали разное, но не то, что пришло из леса и за полтора десятка минут полностью уничтожило поселок.

Про тьму ― это не аллегория. Людям, которые до последнего боролись за свое жилье, пришлось спешно спасаться бегством на автомобилях, прорываться с включенными фарами в условиях нулевой видимости туда, где путь еще не был перекрыт огнем.

Кто замешкался, не смог покинуть дом или пытался спрятаться в подвале, погибли. На въезде в Моховое стоит крест и табличка с именами этих людей.

«В Моховом тракторист погиб, который просто отошел от своего бульдозера и задохнулся в дыму. Местные пожарные погибли вместе с пожарной машиной. Они проявили себя как настоящие герои, но их сил просто не хватило», ― рассказал «Ленте.ру» Григорий Куксин, руководитель противопожарной программы Гринпис России.

Григорий попал туда через несколько дней после того, как эта деревня сгорела. Принимал участие в защите соседних поселений.

Два этих поселка, Моховое и Верхняя Верея, которые отделяют друг от друга несколько сотен километров, сгорели в один день и едва ли не в один и тот же час.

Официально в Верее погибло 12 человек, а в Моховом ― 13.

«Возгорания попросту игнорировали»

По словам Куксина, атмосферу мистического ужаса перед пожарами подстегивали СМИ, пестрившие заголовками о сгоревших за считанные минуты селах, однако ситуация была куда более прозаичной: и Моховое, и Верхнее Верея были окружены торфяниками. О «болотном» прошлом говорит и старое название Вереи ― Гибловка.

Торф, как известно, до того как были построены трубопроводы с сибирскими газом и нефтью, наравне с углем широко использовался в СССР в качестве топлива. Для его добычи осушались болота, но учитывая особую горючесть, уровень воды могли не только понижать, но и поднимать при необходимости. Этим занималось особое ведомство.

В новой России про торфяники будто забыли. Выбросили из головы то, что о них надо заботиться. Запомнили лишь то, что торфяные пожары якобы возникают только во второй половине лета.

«Мол, торф не горит весной. На самом же деле в 2010 году эти уже возникшие возгорания попросту игнорировали, не подавали в отчетах. Между тем в мае еще можно было ситуацию переломить, пока достаточно воды [в торфянниках] оставалось», ― говорит собеседник «Ленты.ру».

Летняя жара до конца осушила почву, и торфяники горели на большую глубину. С этим уже практически ничего нельзя было сделать, а власти, по словам Куксина, продолжали либо игнорировать, либо занижать сведения о площади пожаров.

«Заберитесь в пруд и пересидите беду»

У Куксина есть объяснение и тому кошмару с огненными шарами, скачущими над деревьями, который на всю жизнь запомнили погорельцы. Речь шла о верховом пожаре, характерном для таежных безлюдных регионов.

«Это большая редкость для Центральной России. Здесь даже хвойные леса сильнее фрагментированы: больше дорог, плоский рельеф, плотная инфраструктура. Совсем не так, как в тайге, ― объясняет он. ― До 2010 года верховые пожары здесь были только, наверное, в 1972 году».

Поэтому даже те, кто по своей должности знал, что такое верховой пожар, сперва не могли поверить, что он может произойти где-нибудь во Владимирской области.

Так было в случае с поселком Красный Маяк. Куксин с коллегами, изучив снимки со спутника, стали звонить региональным властям, спрашивать, нужна ли им помощь с подходившим к этому населенному пункту пожаром, измерявшимся уже тысячами, а не сотнями гектаров. Однако в ответ они услышали: «У нас верховой пожар? Да что вы говорите! У нас почти ничего не горит».

Куксин надеялся, что государственные структуры все же сами подключатся в решающий момент, но этого не произошло.

«На месте мы увидели, что несколько домов в поселке сгорело, но местные жители его с огромным трудом отстояли. Мы немножечко дотушили на подъездах какие-то отдельные очаги вблизи дороги, чтобы ее не задымляло», ― вспоминает он.

В беседах с жителями выяснилось, что там был настоящий ад на земле. Огонь подходил все ближе, но никакой помощи не было. Работала только местная пожарная часть, а вышестоящие инстанции говорили: никакой авиации не будет, никакой техники и людей тоже.

От чиновников люди слышали примерно следующее: «Вот у вас есть пруд посередине — если поселок будет гореть, то заберитесь в пруд и пересидите беду».

Мало того — жителям Красного Маяка пытались мешать рассказывать о произошедшем, обещая проблемы за любые контакты с журналистами.

«Про лесную охрану забыли»

Пожары 2010 года обнажили проблему, на которую уже несколько лет, с момента принятия нового, как утверждают специалисты, неработоспособного Лесного кодекса, пытались не обращать внимания ― лесное хозяйство фактически оказалось бесхозным, беззащитным.

Лес, которым в советское время заведовало отдельное министерство, стало некому охранять. Работников лесничеств сократили в десятки раз. Они уже не знали толком, к какому ведомству относятся и на что имеют право.

С другой стороны, продолжалась варварская добыча пиломатериалов, а многие селяне, с которыми добровольцы встречались весной 2010 года, не видели связи между подожженной ими травой и лесным, торфяным пожаром.

Впрочем, как оказалось, даже в одной Нижегородской области, где сгорели Верхняя Верея и еще несколько деревень, ситуация с пожарами отличалась и зависела от отношения к ним арендаторов. Одни бросали все силы на тушение уже с мая, а другие продолжали заготавливать древесину. Такие претензии были, в частности, к Выксунскому лесхозу со стороны бывших лесников.

Многие надежды и разочарования людей были связаны с МЧС. От этого ведомства ждали решительных действий, но у его сотрудников не было полномочий вмешиваться в лесные дела и тем более тратить на это дорогостоящие вылеты своей авиации. По крайней мере, до объявления режима ЧС.

Сами местные жители были также стеснены жесткими запретами и ответственностью за спил деревьев, входящих в состав гослесфонда.

Однако в июле и августе лесными пожарами занимались уже все, кто только мог, невзирая на полномочия: добровольцы, лесники, пожарные. Многие рисковали жизнью, некоторые погибли, защищая жителей.

«Резиновые тапки — символ божьей любви»

Валерий Доронкин вернулся в Москву из отпуска, когда пожары были в самом разгаре. В квартире было нечем дышать, ему было очень плохо физически и психологически.

Заехал по каким-то делам на работу ― в Синодальный отдел по благотворительности Русской православной церкви. Там ему рассказали о сгоревших деревнях и о том, что людям нужна помощь.

«Первое, о чем просили пострадавшие, помимо питьевой воды и еды, разумеется, это резиновые тапочки. У людей не было обуви никакой, а нужно разбирать пепелища», ― рассказал Доронкин «Ленте.ру». Кроме того, был большой спрос на лопаты, грабли. Из продуктов требовались макароны и тушенка — то, что не пропадет в жару и легко хранить, готовить.

У отдела по благотворительности свое здание и просторный двор. Они дали объявление о сборе помощи в СМИ, и вскоре к ним начали приходить люди. В регионы отправились добровольцы-разведчики, чтобы выяснить, кому и какая помощь еще нужна.

«Сначала их было немного, но затем поток людей, приносивших и привозивших вещи и продукты, стал практически нескончаемым, круглосуточным», ― вспоминает Валерий Доронкин, который две недели прожил на сборном пункте, без возможности даже помыться и сменить одежду.

На его глазах шла быстрая самоорганизация добровольцев, участвовавших в приеме, сортировке и отправке вещей. Все держалось на абсолютном взаимном доверии между незнакомыми друг с другом людьми.

«Подошла какая-то женщина с утра, и я попросил ее задержаться на два часа, чтобы проследить за тем, чтобы другие раскладывали по отдельным кучам постельное белье, лопаты, продукты и так далее. Это была совершенно незнакомая мне женщина, но она тут же включалась в работу, ни о чем особо не спрашивая», ― рассказывает Доронкин.

Кроме того, он попросил эту незнакомку самой найти нескольких человек, кто останется возле каждой из куч. И такие люди вскоре нашлись. Они сами разбирались, как координировать действия между собой.

«Я такого не видел ни до, ни после. Это было самое вдохновляющее и осмысленное, что я делал в своей жизни», ― признается собеседник «Ленты.ру».

Постепенно из хаоса рождался порядок. Появились люди, которые каждый день приходили и брались за одно и то же дело. Были те, кто занимался только доставкой, и так далее. Но главное — волонтеры научились формировать грузы и оперативно отправлять их туда, где их ждали.

Однажды приехала некая женщина и сказала, что для такой-то деревни нужны грабли, макароны, тушенка и лопаты — все это необходимо было ей здесь и сейчас, а находившиеся тогда на сборном пункте вещи уже были сформированы в партии для четырех других деревень, откуда люди обратились раньше.

«Возник даже некий скандал, ведь все тогда были взволнованны. Я был непреклонен и говорил, что прямо сейчас она ничего не получит, а женщина ссылалась на то, что ей уже тут пообещали по телефону, ― рассказывает Валерий. ― И вот во время нашего разговора мне передают трубку и говорят, что в Королеве какие-то люди собрали как раз то, что ей нужно. Они готовы отвезти туда, куда скажем, только обратили внимание, что машина их может сломаться по дороге. Мы попросили их оставаться на месте и отправили к ним ту самую женщину».

В другом случае волонтеры загрузили внедорожник в какую-то деревню, проверили все по списку и выяснили, что нет резиновых тапок, а на месте ждут 20 пар. На сборном пункте ничего не было. Решили, что делать нечего ― придется везти то, что есть, но в самый последний момент подъехала иномарка, из которой вышел человек с пластиковым тазиком, в котором лежали несколько десятков пар резиновых тапок.

«Как тут не вспомнить про Бога? ― говорит Доронкин. ― Эти резиновые тапки ― символ божьей любви для меня на всю жизнь теперь!»

Он хорошо помнит стоявшие в огромной очереди под погрузку машины: отечественные развалюхи и элитные иномарки, грузовики, внедорожники, универсалы и малолитражки. Все это были добровольцы, которые за свой счет готовы были не только мотаться в самые глухие деревни, но и вот так, порой часами ждать своей очереди, понимая, что на этот их личный героизм никто, в общем-то, не обратит внимания.

«За те две недели я понял, что происходившее во время Великой Отечественной войны и еще более отдаленные эпические рассказы из нашей истории — это не выдумки, а люди реально такие есть в нашей стране», ― говорит Валерий.

Одним только синодальным отделом по благотворительности, взаимодействовавшим более чем с восемью тысячами добровольцев, к началу осени в пострадавшие районы было отправлено около 262 тонн гуманитарной помощи. Но благотворительных организаций работало множество.

Другие волонтеры брались за тушение пожаров. Добровольцев были тысячи. По словам Григория Куксина, они очень быстро научились действовать организованно, купили себе необходимое оборудование — пожарные рукава, мотопомпы, бензопилы, научились ими пользоваться. Возникло сообщество «Пожары.ру» Натальи Вороницыной.

«Я не сразу узнал, что эта 30-летняя девушка, координировавшая отправку гуманитарной помощи, перемещение людей, материалов и техники, болела рассеянным склерозом и была прикована к постели, — рассказывает Куксин. ― У нее только пальцы свободно двигались, и она в интернете разруливала все эти потоки людей и средств».

Тогда же проявила себя Анна Барне. Она, будучи московским искусствоведом, внезапно погрузилась во всю эту историю с гуманитарной помощью и добровольческими группами.

«Потом она оставила свое основное занятие, гламурную, скажем так, жизнь искусствоведа и стала работать в "Авиалесоохране"», ― отмечает Куксин.

По его словам, тысячи добровольцев, действовавших самостоятельно и со своим оборудованием, напугали чиновников. Вскоре возникла идея, что нужно срочно урегулировать их деятельность, принять специальный закон.

«Однако в целом отправившиеся в леса волонтеры принесли не так уж много пользы, ― признает эксперт. ― Да, были спасены отдельные населенные пункты, но по, большому счету, когда обычным людям стало ясно, что нужно срочно включаться в борьбу, было уже поздно».

Сам Григорий Куксин с коллегами из «Гринпис» в 2010-м пытались действовать на опережение. С начала апреля устроили первую в своем роде двухмесячную противопожарную экспедицию силами общественников, двигаясь из южных регионов на север, вместе с весной.

«Мы проехали от берегов Каспия до Балтики на машинах с оборудованием и тушили пожары по дороге, ― вспоминает он. ― В каждом регионе я собирал пресс-конференции, собирал добровольцев, проводил тренинги, объяснял органам власти, что последствия будут очень тяжелыми, если срочно не взяться за ум».

Однако тогда чиновники не воспринимали всерьез людей, занимавшихся проблемой лесных пожаров на общественных началах, даже Куксина ― бывшего профессионального пожарного.

«Тела не сгорели, а распухли»

Сегодня в заброшенный поселок Моховое приезжают, чтобы пощекотать себе нервы, погрузиться в атмосферу классического «ужастика», найти и пролистать обгоревшую книжку в здании детского сада с облупившимися стенами, разрисованными граффити с узбекскими именами, пройтись по битым стеклам. Кто-то даже подвесил куклу на веревке в оконном проеме одного из сохранившихся домов.

Но это лишь декорации, слабое эхо того кошмара, с которым столкнулись люди, вернувшиеся на пепелища, в которые превратились их поселки в 2010 году. Для многих увиденное и пережитое тогда стало травмой на всю жизнь.

«Перед глазами стоят мертвые телята... Когда мы въехали, нашу машину остановили, попросили помочь опознать трупы. Тела людей не сгорели, а распухли от температуры. Я издалека только посмотрела, но не стала приближаться, а муж пошел», ― вспоминает Наталья, жительница и сотрудница библиотеки Верхней Вереи.

В первые годы после пожара у женщины был страх перед огнем, даже когда она смотрела в топку печи.

«Я так любила лес всегда, а после этого всего не хотела ходить по округе. Для меня она будто бы стала одним большим кладбищем», ― говорит она.

Погорельцы понесли не только моральные, но и колоссальные материальные потери, от которых опускались руки. Так, Наталья и ее муж перед самым пожаром построили себе дом, вложив в него все деньги и силы.

«Мы также использовали средства, полученные в рамках программы "Молодой семье — доступное жилье" — 460 тысяч рублей, ― вспоминает ее муж. ― В октябре должны были отчет сдать, что дом построен. Потом еще бегали доказывали, что дом действительно был, и мы деньги правильно освоили, ведь сгорело все подчистую».

Каждый по-своему выходил из отчаянного положения. Начались протесты ― люди небезосновательно боялись, что власти, допустившие, чтобы их дома сгорели, теперь останутся безучастными к их беде.

Однако в Верхнюю Верею уже вскоре после пожара приехал Владимир Путин, занимавший тогда пост премьер-министра, и в рекордные сроки для погорельцев, которых временно разместили в общежитиях, было построено новое жилье.

Некоторые сгоревшие деревни, в том числе Моховое, восстанавливать не стали. Для их жителей построили новые улицы в соседних, более крупных поселениях.

Одинаковые каркасные дома, обшитые пластиковым сайдингом. На расстоянии они выглядят очень прилично и 10 лет спустя, как новые дачные поселки.

«Дома щитовые, трех типов: на 90 квадратных метров, на 68 и 45. Зависело от семьи, от старого дома и много от чего еще, ― рассказывает Игорь, житель Верхней Вереи. ― Строили как обычно: тяп-ляп. Команда была сделать как можно быстрее. Бетону нужно 21 день, чтобы стать твердым. А тут за неделю все возводили».

По его словам, снаружи дома выглядят одинаково, но по качеству отличаются заметно, в зависимости от того, кто был подрядчиком. В работах принимало участие множество строительных компаний, в том числе из Сибири. «Приезжали и гастарбайтеры, которые вообще мало понимали, как и что нужно строить», ― вспоминает селянин.

Однако условия жизни в восстановленной Верхней Верее, по его словам, стали все равно заметно лучше прежних. Во-первых, построили больше, чем было. Если, к примеру, дочь с мужем жили вместе с родителями, то для них отдельный дом построили, и так далее. Аналогичная ситуация и с переселенцами из деревни Моховое.

«Раньше надо было воду принести, печку растопить, а сейчас здесь водопровод, свет, газ и скоростной интернет есть, ― говорит Игорь. ― Для молодежи здесь все условия. Тем более здесь есть завод, на котором можно работать. До города ехать 20 минут, а машину теперь купить несложно».

Однако зимой в морозную и ветреную погоду щитовые домики все же продувает, благо есть возможность «прибавить газу» в отопителе.

Судьба тракториста

У Алексея Рязанова, как и у Натальи, до пожара был новый кирпичный дом. Этот герой-тракторист в то время был еще и вдовцом, в одиночку воспитывавшим сына-четвероклассника и трехгодовалую дочь.

Трактор, на котором он спас людей, был не его собственный, но друга и начальника. После того как техника сгорела, Алексей остался без источника для заработка. Чиновники ему сказали, что утраты техники не компенсируют, мол, сам виноват, что не уберег трактор.

Помогла широкая огласка истории о его подвиге в СМИ. Новый трактор Рязанову подарил певец Лев Лещенко, и эта техника до сих пор в строю.

У Рязанова, можно сказать, сибирская закалка. Его родители из Верхней Вереи, но на некоторое время они уезжали в Иркутскую область, где Алексей и появился на свет. В 10 лет мальчик вернулся с ними обратно. Его сестра 30 лет отработала на местном заводе ВМЗ. Теперь у нее рак, и Алексей из-за этого очень переживает.

Сам он после пожара женился вновь и жену свою бережет. «Корову не завожу, супруга доить не хочет. Ну и ладно», ― улыбается отец теперь уже троих детей.

Сейчас Рязанов хочет строить дом сыну ― парень вернулся из армии и стал дорожником, уезжать из родного села не собирается. Дочки учатся.

Он вспоминает, что после пожара селянам дали заработать на оставшемся в округе лесе. «Хоть он был и горелый, но доску делали», ― отметил Алексей.

Сейчас ему 47 лет, хотя внешне Рязанов выглядит лет на семь моложе. Он теперь будто бы всегда готовится к худшему и даже рад, что живет в селе, а не в городе.

«Если работы не будет, денег не будет, то у меня ― вот, огород есть, ― говорит селянин, рассуждая обо всех беднягах, кто потерял заработок во время эпидемии коронавируса. ― Корм, конечно, нужно покупать для скотины. Свинье, хочешь не хочешь, а два ведра принеси, но я вот трех баранов завел. Им-то сена да горбушку хлебную кинул ― достаточно, а мясо по пятере уходит за тушу».

«Живловка»

Летом 2010-го в огненную осаду попал достаточно крупный город Выкса Нижегородской области. Из окон местных многоэтажек жители наблюдали и снимали на видео подступающие пожары, как линию фронта.

Многие местные чувствовали себя брошенными на произвол судьбы местными и региональными властями. Насколько накалились страсти, видно из многочисленных роликов в интернете. К примеру, в том, где возмущенные женщины встречают возле здания администрации Выксы Путина.

«Был создан сайт "Виртуальная Выкса", как выражение народного протеста», ― вспоминает Григорий Куксин.

Десять лет спустя город, стоявший, как казалось, на грани выживания, процветает. На местных предприятиях работают и многие жители Верхней Вереи.

Теперь в Выксе думают о туристах, на входе в городской парк есть специальный информационный центр. Правда, он пока закрыт из-за пандемии.

Здесь уже готовы к творческому осмыслению пожаров 2010 года. В феврале в местной арт-резиденции подготовили выставку «Живловка», посвященную Верхней Верее, но из-за эпидемии ее так и не открыли.

Автор выставки Алексей Павлов — не из местных, а из Якутии. Живет в Санкт-Петербурге. Для него тем не менее эта тема очень близка.

«У моей у дочки была первая маленькая чашечка-поильник, ― говорит библиотекарша Наталья. — Года через четыре после пожара чашка сама вылезла из земли, и я отдала ее для выставки». Она также передала Павлову сохранившийся металлический православный крест со сломанной верхней частью.

«Если честно, то я все равно не смог в полной мере передать в этой экспозиции все то, что хотел», ― сетует автор выставки.

Его впечатлил рисунок девочки из Верхней Вереи, родившейся уже после пожара. «У нее там такой пышный и красивый лес, какого она у себя рядом с домом видеть не могла, ― отметил Алексей. ― Вот такие необычные и тонкие моменты я пытался отразить».

Собирая материалы, он много общался с погорельцами и заметил, что среди них бытует два мнения. Одни считают, что после пожара в деревне стало жить лучше, сюда приехало больше людей и молодежи. Другие уверены, что из нее, вместе с традиционными старыми домиками, ушла душа.

«Отучить чиновников врать»

В начале августа 2010 года пожары охватили Московскую, Нижегородскую, Рязанскую, Калужскую, Кировскую, Тверскую, Псковскую области и еще 13 регионов ― всего около 200 тысяч гектаров. Густой смог окутал Москву, видимость упала до менее 100 метров. По-настоящему победить их смогла только сама природа, осенью.

Оценить все последствия этих пожаров теперь практически не представляется возможным. Они повлияли на судьбы сотен тысяч людей и высокопоставленных чиновников.

Так, именно позднее возвращение из отпуска в осажденную дымом столицу тогдашнего мэра Юрия Лужкова стало, как считается теперь, одной из причин его отставки «в связи с утратой доверия».

Запущены были многие глобальные общественные процессы.

«Социологи связывали возникновение в стране ряда самых разных общественных движений, от поисковых до политических и протестных, с тем, что люди распробовав себя во время тушения пожаров 2010 года, задумались о том, что надо брать дело в свои руки и организованно решать другие проблемы», ― считает Григорий Куксин.

Для себя он тогда поставил задачу сделать все возможное, чтобы такая ситуация больше не повторилась.

«Все последующие годы мы работали над тем, чтобы отучить чиновников врать, скрывать торфяные пожары», ― говорит собеседник «Ленты.ру».

В «Гринпис» выработали свой порядок действий, состоящий из трех этапов. Первый раз приезжали, чтобы помочь потушить или проконсультировать. Если местные чиновники отказывались признавать проблему, то во второй раз гринписовцы возвращались с журналистами. Если и это не помогало, то приглашали работников прокуратуры.

Он подчеркивает, что движение было двусторонним. Общественники и сотрудники государственных ведомств постепенно шли друг другу навстречу, ведь цель-то у них все же общая.

Параллельно шла работа над системой выявления пожаров на ранней стадии. Вручную были отрисованы все осушенные торфяники. Добровольцы стали самостоятельно проверять термоточки, которые выявлялись с помощью спутников. Сейчас в соцсетях работают специальные боты, которые ищут сообщения очевидцев по ключевым словам «торф», «дым».

По его словам, опыт, который россияне приобрели в 2010 году, теперь лежит в основе новых пособий по тушению торфяных пожаров. Учитывая глобальные изменения климата, серьезные проблемы с ними возникают и в других странах. К примеру, в Индонезии, Германии. Эти страны, по словам эксперта, уже обращаются за помощью к России.