США и Германия: Что если ЕС и вправду возьмет все в свои руки?

Канцлер Германии Ангела Меркель попыталась недавно вернуться к вопросу об отношениях ЕС и США, но объявила, что «Европа должна взять свою судьбу в свои руки». В то же время в Вашингтоне президент Трамп удвоил свою критику в отношении Германии: «У нас ОГРОМНЫЙ торговый дефицит с Германией, плюс они платят НАМНОГО МЕНЬШЕ, чем должны на НАТО и военных. Это очень плохо для США. Это изменится». У США был дефицит торгового баланса в размере 14 миллиардов долларов с Германией в первые три месяца этого года. Общая сумма за 2016 год составила 65 миллиардов долларов. Но кроме этого обстоятельства, есть еще одно: Германия — четвертый по величине инвестор в США (после самих США, Японии и Канады). Стремление Трампаснизить военные расходы на Германию[и НАТОв целом] также не ново. Во время президентской кампании он предположил, что поддержка США его союзников по НАТО будет зависеть от того, готовы ли они тратить 2% своего ВВП на оборону — в соответствии с их обязательствами. И хотя предыдущие американские президенты также критиковали членов НАТО за то, сколько они выделяют на оборону, ни один из них не связывал с этим военную поддержку США. Только 5 из 28 членов альянса тратят 2% на НАТО; Германия, например, тратит 1,2% своего ВВП. Твитыпрезидента добавили трудности на встрече с европейскими чиновниками: сначала на саммите НАТО в Брюсселе, а затем и на встрече G7 в Италии. Речь шла об отказе Трампа одобрить статью 5 Устава НАТО, которая регулирует коллективную оборону альянса, члены которого все больше обеспокоены «активизацией России»;подбавил дегтя и отказ президента от подписания соглашений в области изменения климата «большой семерки», который имеет широкую поддержку в политическом спектре Европы;его общий скептицизм в отношении ЕС;и его сообщения оторговом дисбалансе с Германией. Эти комментарии, скорее всего, и побудили Меркель заявить27 мая: «Времена, когда мы могли полностью полагаться на других, прошли… вот что я заметила в последние дни». Ее замечания повторил министр иностранных дел Германии Зигмар Габриэль, который сказал, что США «выпадают из системы…». Меркель смягчила свои замечания 30-ого числа: «Трансатлантическое партнерство имеет исключительное значение, и я говорю, что это просто означает, что с учетом нынешней ситуации появилось больше причин… взять нашу судьбу в свои руки», — сказала она в Берлине, стоя рядом с премьер-министром Индии НарендройМоди, который находился с официальнымвизитом в Германии. События возымели резонанс в обществе: в Германии Трамп подвергся критике как «разрушитель западных ценностей»; а во Франции даже президент Эммануэль Макрон описал свое неловкое рукопожатие с Трампом как «момент истины». Немецкий журналист Дэвид Фрум отмечает, что немецкий скептицизм в отношении внешней политики США, начавшийся во время президентства Джорджа У. Буша и выросший в годы Обамы, только усугубился, после того, как Трамп стал президентом: «После войны германская политика была основана на двух фундаментальных обязательствах: на либерализме дома; и атлантизме за рубежом. Лишь малая доля немцевсомневалась относительно первого, но гораздо большаячасть сомневалась во втором… Немцы больше, чем американцы, помнят, что именно британские и американские бомбардировщики сожгли города Германии дотла. Немцы обрели голос, чтобы рассказать о своей собственной истории ‑ и выразить свое собственное эмоциональное состояние, дистанцировавшисьот партнеров, которым они больше не нужны. «Мы никогда не будем семьей», — сказал один из генералов ВВС Германии на конференции НАТО в Таллинне. «Американцы, англичане, канадцы, австралийцы, новозеландцы: вы семья. Мы никогда такими не будем». Это же чувство отражено в стратегических решениях, подобных немецким колебаниям по присоединению к соглашению «Пять глаз», куда входят вышеперечисленные члены Содружества наций. «Дональд Трамп начинает открыто озвучивать скептические настроения США по поводу Германии. После твита Трампа ‑ и замечаний Меркель в Берлине — этот скептицизм, скорее всего, будет расти», — считает издание The Atlantic. В журнале The Economist вышло интересное интервью с Вольфгангом Ишингером — председателем Мюнхенской международной конференции по безопасности (с 2009 года) ипосредником ОБСЕ в украинском конфликте, посвященное этой проблеме. The Economist: Германия движется к большей роли в мире. Вы думаете, что Берлин готов к этому? Вольфганг Ишингер: Три или четыре года назад мой ответ был бы «нет». Но все быстро меняется. До недавнего времени не так много выступлений Ангелы Меркель были посвященыобороне. Это изменилось. Она приняла знаменитые 2%[ВВП]по НАТО — в отношении расходов на оборону, согласованные на саммите в Уэльсе в 2014 году. И наш бывший президент [Йоахим] Гаукзаговорил о большей ответственности, которую Германия должна будет принять на себя в будущем. Так что все изменилось. Теперь, увидев исход французских выборов и взглянув на наши собственные выборы, я думаю, что мы на пороге интересного и потенциально решающего момента в истории ЕС, что касается безопасности. Британия часто удерживала ЕС от принятия мер по обороне. Теперь ЕС может начать планировать все более творчески. Нет смысла думать о безопасности на немецком, французском, итальянском языках. Мы должны применить принцип европейской интеграции и к обороне, как мы применили его к торговле десятилетия назад… Почему мы не можем объединиться и делиться закупками, обучением и стратегией? Это не ведет непосредственно к армии ЕС. Это было бы преждевременно, потому что решения о жизни и смерти, о войне и мире могут приниматься только на национальном уровне, согласно конституции и по очевидным политическим причинам. Но огромный выигрыш в эффективности может быть достигнут даже без соответствующей армии ЕС. И я думаю, что мы могли бы приобрести преимущество и[в отношениях] с Москвой, и сВашингтоном и сдругими странами по всему миру, если бы приняли стратегические решения в этом направлении, чтобы продемонстрировать, что мы намерены стать надежным актором, который может защищать и преследовать стратегические интересы 500 миллионов граждан ЕС. E.: Переход к армии ЕС объединяет страны с очень разными историями обороны. У Германии и Францииразные армии, некоторые не так охотно используют военную силу. Считаете ли вы, что это заставит Германию переосмыслить свою роль? В.И.: Абсолютно. Абсолютно. В военном и стратегическом мышлении Германии произошли значительные изменения. Я приведу вам два примера. Первый: пять или десять лет назад было бы невозможно представить, что Бундестаг отправит немецкий военный контингент в Мали. Было широко распространено предположение о том, что, если Великобритания или Франция соблазняет нас в Африке, это только ради того, чтобы помочь им защитить свои постколониальные интересы. Это изменилось. Уже пару лет у нас в Мали сотни солдат. Это сейчас почти общепринято. Второй: десять лет назад я бы подумал, что вид немецких гробов, возвращающихся из Афганистана, вызовет адскую политическую битву. И, честно говоря, у правительства были те же опасения. E.: Вы про протесты на улицах? В.И.: Да. И про «Как можно утверждать, что интересы Германии защищаются в Гиндукуше?» Но мы были одним из самых верных участников кампании в Афганистане с 2002 года. Возможно, у нас не самый большой контингент и, возможно, он был развернут в более безопасных районах, но здесь шли ожесточенные дебаты. И в этом процессе немцы научились принимать развертывание своих солдат на чужих землях. Это было ново. Есть еще один пример. Никогда еще Германия не отправляла солдат в другую страну НАТО с целью помочь защитить ее от потенциального противника. E.: Вы имеете в виду страны Прибалтики? В.И.: В настоящее время контингенты возглавляют США, Канада, Великобритания и Германия. Только одна из них — континентальная европейская держава: Германия. Это большой отход. Когда Гельмут Коль был канцлером, доминирующей мыслью было то, что отправка немецких войск за границу — ужасная идея, поскольку она напомнила бы людям о зверствах, совершенных другими немецкими солдатами во Второй мировой войне. За последние 20 лет мы узнали, что эта проблема была необоснованной. В Литве с радостью встретили немецких солдат. Они также укрепляют стабильность в Косово и Мали. Итак, эволюция. Приняли ли это все? Не совсем. Это была тихая оборонительная революция — слегкана экране общественного радара. E.: Приближается предвыборная кампания. СПД [коалиция Меркель] заявила, что не будет делать ставку на 2%. А министр иностранных дел [Зигмар] Габриэль хочет объединить военные расходы с пособиями и другими вещами. В.И.: Если мы требуем подотчетности и доверия от Трампа, мы должны применить это к себе сами. Обещание — это обещание, и если мы отвечаем «да» на 2%, мы должны это выполнить. Но администрация Трампа требует и значительного ускорения этого процесса. Это вздор. Если вы просто сосредоточитесь на 2%, я готов поспорить, что половина членов НАТО повысит пенсии своих генералов, покрасит свои объекты краской и купит новые лимузины для своих министров. Потому что все это входит в оборонный бюджет. Если вы серьезно относитесь к этим расходам, вам захочется купить больше самолетов, боеприпасов, оборудования. Но даже тогда… вы не можете просто покупать военные активы — в краткосрочной перспективе; это занимает много лет — выполнить военный заказ. Поэтому вместо того, чтобы спешить с 2%, давайте начнем с объединения и обмена между членами ЕС. Три года назад Мюнхенская конференция подготовила исследование, в котором показано, что объединенные закупки ЕС могут сэкономить от 10 до 20 миллиардов евро в год. Таким образом, более разумные расходы могут увеличить возможности, экономя при этом огромные суммы денег. Я считаю, что 3% — более разумный подход. Это будет включать 2% на оборону, а также операции по оказанию гуманитарной помощи, предотвращению дипломатических конфликтов и помощь в целях развития. Это было бы более приемлемым… и для избирателей, особенно для левых. Потому что это будет включать в себя то, что мы делаем для беженцев и для тех, кто умирает в Южном Судане. Это превращает дискуссию о 2% в более крупный стратегический объект… 3-%-ый подход имеет больший политический смысл: он включает в себя и невоенные расходы, которые повышают стабильность и безопасность. Мы называем это комплексным подходом. Мы полагаемся на США. Было бы здорово, если бы были другие варианты. Но их нет. В этой стране некоторые считают, что настало время перерезать пуповину, пролегающую через Атлантику, потому что американцы — плохие парни. Это классический антиамериканизм. Это восходит к войне во Вьетнаме. Но дело в том, что жизнеспособных альтернатив просто не существует. Мы женаты на американском зонте ядерной безопасности, нравится нам это или нет. Германия юридически и политически обязана оставаться неядерной страной. Точка. Временами проводились предварительные дискуссии с французами о ядерном сдерживании: с Миттераном, Шираком и Саркози. Думаю ли я, что французские ядерные силы могут превратиться в серьезный вариант для Германии? — Ну, никогда не говорите никогда. Но это потребует фундаментальных изменений в том, как французы мыслят свою собственную роль в ядерном сдерживании. Таким образом… нет и разумного серьезного общеевропейского ядерного варианта. В Европе нет лица, принимающего такие решения — это не отправить 1000 солдат в Мали. E.: На днях Эммануэль Макрон был в Берлине. Могут ли немецкие уступки в еврозоне торговаться за французские уступки в отношении обороны? В.И.: С точки зрения оживления интеграции в ЕС, это историческая возможность. Мы еще не знаем, как будет выглядеть французский парламент. Будет ли парламентское большинство у Эммануэля Макрона? — Вероятно. Будет ли в Германии стабильное проевропейское правительство? — Скорее всего. Если все будет так, я думаю, это может быть огромной и уникальной возможностью не только возродить «франко-алемандскую пару», как говорят в Париже, но и использовать ее в качестве образца для подражания для всего ЕС. В 80-х и начале 90-х годов Гельмут Коль и Франсуа Миттеран писали совместные письма перед каждым заседанием Европейского совета. Это часто открывало путь к осмысленному принятию решений в ЕС. Теперь, опять же, у Берлина и Парижа появятся новые возможности для продвижения вперед ЕС. И я бы не рассматривал их как «торговлю» немецким бизнесом за французскую оборону. Я бы виделв этомскорее беспроигрышную ситуацию. Для Макрона и следующего канцлера… Есть всевозможные идеи, которые распространяются на возможности для всего ЕС, они не связаны с франко-германским компромиссомпо поводу финансов и обороны. Но я беспокоюсь о Германии как о так называемом новом"центре власти» в ЕС… E.: Эта фраза — «новый лидер либерального мира»… В.И.: Вот. История такова: Германия — не только источник жесткой агитации в еврозоне, но она и использует свой вес во внешнеполитическом плане, рассказывая остальной части ЕС, как вести себя и т. д. Я думаю, что это опасно и бесполезно. Основополагающим принципом ЕС является то, что даже самые маленькие страны сидят за одним столом. Немцы за последние десятилетия относились к малым государствам ЕС как к равным, предоставляя министру иностранных дел Люксембурга такое же количество минут, как и Великобритании или Франции. Даже если мы не будем писать эти «письма Коль-Миттеран», я думаю, что франко-немецкий двигатель может дать импульс… с некоторыми далеко идущими, общепринятыми франко-германскими целями для ЕС в целом… Идеи, подобные этой, велики, потому что они показывают, что люди понимают, что нужно что-то делать. Что статус-кво — не вариант. Что ЕС — это процесс, а не готовый продукт. Одна из самых серьезных проблем для политиков Германии заключается в том, что стране пришлось переварить столько изменений… многие немцы сегодня ненавидят перемены. Вот почему Меркель почти проиграла выборы 2005 года. Она хочет что-то изменить… Она поняла, что подходк избирателям должен быть следующим: «Вы знаете меня; вы знаете, за что я стою; я ваша мать;будьте уверены, что вы не замерзнете зимой, все будет в порядке». Это ее рецепт. Большим вызовом для Меркель и других лидеров является попытка воспитать немецкого избирателя, который нам нужен, чтобы принять гораздо больше изменений. Противостояние — не вариант. E.: Считаете ли вы, что Германия слишком любит комфорт? В.И.: Да. И все же у немцев есть чувство обреченности и мрака. Они все еще не счастливы. Я думаю, что единственная часть немецкого общества, которая поняла, что изменения должны быть постоянными — это малый и средний бизнес, принадлежащий семьям. Они двигатели перемен. У меня есть друг, которому принадлежит небольшая компания, производящая упаковочные материалы. Он моего возраста, 70 лет, онподелился со мной в прошлом году: «Мы только что открыли завод в западном Китае». Я сказал: «Вы даже не знали, где Китай! Как это произошло?» Он заявил: «Мы должны идти в мейнстриме». Я говорю своим друзьям в бизнесе: вам, ребята, нужно больше заниматься политикой. E.: Германия дружественна России. Она, своего рода, переводчик России для остальной части Запада. Это изменилось? Немецкий истеблишмент стал более скептичным по отношению к Путину? В.И.: Да, но мнение большинства в Германии остается таким: мы должны сделать все возможное, чтобы открыть дверь. Здесь глубокое чувство долга и благодарности связанное с политическим чудом 1990 года. Горбачев принял воссоединение, хотя мог сказать «нет». Тогда Рихард фон Вайцзеккер, наш президент, произнес речь: «Мы должны избежать простого перемещения стены, которую мы сейчас разрушаем, на 1000 километров на восток». Создание способов «включения России» по-прежнему является важной задачей. Это распространённая точка зрения. Поэтому в 2014 году, когда Меркель смело продемонстрировала лидерство в отношении санкций, это было непопулярно; и до сих пор непопулярно — у бизнеса. Здесь много людей думают: «Почему мы вводим санкции? Кто такие украинцы? Наши важные друзья — русские». 17 лет назад [Владимир] Путин пришел к власти. В течение первых пяти лет у нас был Путин 1. Затем, примерно в 2007 году, когда он выступил с большой речью на Мюнхенской конференции, он стал Путиным 2. Путин 1 был российским лидером, который и частным образом и публично заявлял, что хочет двигать Россию на Запад, что он заинтересован в близкихотношениях с ЕС… И у нас, действительно, были конструктивные встречи по поводу того, как избавиться от препятствий на пути торговли и инвестиций и о том, как продвигать двустороннюю повестку дня. Путин 2 отличается. Он говорит: «Меня больше не удастся ударить… Я говорил вам снова и снова, что НАТО не должно приближаться к нашим границам. Вы решили не слушать меня, и я решил сделать все, что мне нужно, чтобы защитить свои интересы, нравится вам это или нет». E.: Что же изменилось? В.И.: НАТО — в основе вопроса. Первые шаги по расширению в 90-е годы были предварительно согласованы с Россией. Помните, как Билл Клинтон писал письма Борису Ельцину в начале 90-х годов, намекая на возможность вступления России в НАТО? Мы создали Основополагающий акт НАТО-Россия, в котором говорилось, что мы не будем размещать крупные боевые войска на постоянной основе возле будущих стран-членов НАТО. 10 лет спустя — к весне 2008 года — администрация Буша предложила предоставить Украине и Грузии «статус участника подготовкик членству» — MembershipActionPlan — своего рода предварительное членство. Россия решительно возражала. Мы не согласились с Бушем. E.: «Мы» здесь — это немцы? В.И.: Французы и некоторые другие тоже. И была большая «драка» на саммите НАТО в Бухаресте в 2008 году, когда Бушу, Меркель и Саркози пришлось сделать собственноезаявление, потому что вопрос не был заранее согласован послами. И в конце дня опубликованноекоммюнике, на самом деле, сделало все еще хуже. В нем говорилось: «Грузия и Украина будут членами НАТО», без даты. — Вот в чем смысл моего объяснения решения Путина: «У меня это было. Они не слушают. Я говорил им 1000 раз, что нам нужна буферная зона, и вот они идут и берут Украину, которую мы считаем неотъемлемой частью нашего сообщества и которая вплетена в нашу экономику. То же самое в Грузии». E.: И последующие события изменили предпочтения Германии, что касается гармоничных отношений с Россией? В.И.: Я бы сказал, что мы были вынуждены (после присоединения Крыма и т. д.) вернуться к формуле холодной войны: обороныстолько, сколько необходимо, и как можно больше сотрудничества. Я думаю, что это в настоящее время основнаяточка зрения в этой стране. Другими словами, мы не должны закрывать дверь в Россию. Мы не должны отказываться от основополагающего акта Россия-НАТО. Другие в альянсе говорили: «Давайте выбросим его из окна, потому что русские сами его нарушили». Мы защитили его. Мы говорили: «Мы не хотим сокращать наши отношения с Россией. Давайте сохраним то, что у нас есть, чтобы мы могли вернуться к этому однажды». И Бог знает, в какой момент, может быть, Путин найдет повод снова изменить свою политику. Но на данный момент, да, мы изменили нашу позицию. Совсем недавно Германия приняла важное решение о развертывании немецкого батальона в Литве для защиты ее от России. Это исторический шаг для Германии. E.: Если то, что произошло в Украине, разыграется в странах Балтии, у вас может быть ситуация, когда немецкие солдаты столкнутся с партизанами, лояльными Москве. Это, должно быть, немыслимо для немецкой общественности? В.И.: Это совершенно немыслимо. Но наше решение о развертывании предназначено для предотвращения того, чтобы такие сценарии стали реальностью. Последнее, что нужно Путину — это еще один (еще больший) кризис с Западом. Внешняя политика Путина на самом деле не была успешной: она уменьшила доверие и создала новых врагов. Я представлял ОБСЕ на Украине пару лет назад. Украинцы думали о русских как о «нашем ближайшем партнере, наших кузенах». Сегодня 42 млн. украинцев считают, что главной угрозой их национальной самобытности и безопасности является Россия. Сколько иностранных лидеров посетило [парад] посвященный завершению Второй мировой войны в Москве 9 мая? Точно — один. Они изолированы… Поэтому я считаю, что внешняя политика России похожа на новогоднюю ракету: блестящий фейерверк, но мало позитивного и продолжительного эффекта. На мой взгляд, подобная российская внешняя политика в долгосрочной перспективе неустойчива. Если Россия больше ничего не сделает с реформированием своей экономики, долго позволить себе эту внешнюю деятельность она не сможет. Это еще одна причина, почему я думаю, что мы должны держать дверь открытой. Наш «мессадж» Москве должен быть таким: «Послушайте, вам нечего бояться ваших западных партнеров. У нас есть интерес к процветающей, стабильной России. Мы хотели бы вернуться к нашим инвестициям. Но сначала у нас должны быть какие-то общепринятые правила». Случится ли это? Лично я не представляю себе, как Путин завтра разворачивается на 180 градусов. Так что я пессимистичен, что касается краткосрочной перспективы. Но я считаю, что в среднесрочной и долгосрочной перспективе мы должны открывать возможностидля более гармоничных отношений. Это также совет, который я даю украинцам. Я говорю им: «Вы не можете вечно жить в таком состоянии военного положения и даже войны с Россией. Вы всегда будете соседями. Вам нужно подумать о преимуществах, которые могут быть получены, о компромиссах, которые могут быть предложены, чтобы получить дипломатическое решение. Продолжайте разговаривать». E.: Считаете ли вы, что западные страны, Германия и другие, должны попытаться «перезапустить» ситуацию на Украине? Канада настаивает на очередном пересмотре Минского процесса. Это реально? Может ли германское внешнеполитическое ведомство согласиться на это? В. И.:То, чего действительно хочет Путин — это не то, что может[поотдельности] предложить Германия или Франция или ЕС, или, может быть, Белый дом. Если мы хотим продвинуть Минский процесс, необходимо как наше непосредственное участие, таки участие США. Я очень надеялся, когда узнал о том, что Трамп хочет поладитьс Путиным. Это было пять месяцев назад. Теперь, конечно, у Трампа связаны руки. …Украинский вопрос не будет разрешен между Россией и Западной Европой. Америке необходимо будет принять участие. И мы не можем вернуться к коммюнике 2008 года. Трамп не может сказать: «Мы не это имели в виду». Но он мог бы, обсудив это со своими союзниками и с Киевом, сказать президенту России: «Послушайте, давайте оба будем работать, чтобы реально прекратить это, сир». Если вы выйдете из Восточной Украины, мы сможем вместе выполнить Минские соглашения. Так что, давайте уберем это с дороги, прекратим санкции и начнем говорить о реальных проблемах». Я ценю усилия Канады, но Канада тоже не сможет этого сделать. Исторически сложилось так, что у нас не было ни единого конфликта в Европе, после Суэцкого кризиса 1956 года, когда США не настаивали ли бына том, чтобы руководить процессом. Барак Обама изменил это в 2014 году, когда решил, что украинский конфликт не должен «лежать на его тарелке»: «Оставим это Меркель». Я думаю, что это было неправильно. Вероятно, это было сделано для того, чтобы побудить европейцев взятьвсе в свои руки… Я предпочел бы договоренность в Минске во главе с США, ЕС — Германией, Францией и Великобританией ‑ и Россией. Классическая организация для Контактных групп… E.: Каким должен быть подход Ангелы Меркель к Дональду Трампу? В.И.: Вовлекать, вовлекать, вовлекать. Продолжать говорить, говорить, говорить. Даже если ему это не нравится. Некоторые в Германии так разочарованы Трампом, что, по их мнению, мы должны отключиться, отрезать пуповину и решить, что США больше не могут быть нашим партнером. Я не согласен. Я думаю (не только по причинам ядерной стратегии и зависимости), что нет ни одной международной проблемы, с которой мы, европейцы, не сможем справиться… с большей надеждой на успех, если мы будем делать это вместе с США, а не порознь. Мне хотелось бы думать, что это тоже, о чем думают в Британии. И если это так, это означает, что, поскольку мы видим весь этот хаос, царящий сейчас, мы должны вовлекаться, вовлекаться, вовлекаться. В то же время, канцлер прав: мы, европейцы, должны взять нашу судьбу в свои руки. Мы должны построить ЕС, которыйсможет действовать и защищать свои интересы во всем мире. Это вовсе не аргумент против сильных трансатлантических отношений, как это интерпретируютнекоторые. Это просто означает, что мы должны нести больше ответственности за себя. Мы должны приветствовать тот факт, что Трамп приезжает в Германию в июле. Мы должны приветствовать тот факт, что он собирается встретиться с Путиным в Гамбурге. Очень хорошо и желательно, с немецкой точки зрения, что Белый дом и Кремль говорят друг другу больше, чем при Обаме… И Меркель очень хороша в этом. Она много лет работает с Путиным и постоянно говорит с ним, даже если это порой неприятно. E.:На русском? В.И.: Она понимает русский, но в основном говорит по-немецки. Он понимает немецкий, но говорит по-русски. У них есть переводчики… Меркель знает Путина. Она терпелива и не сердится. Я имею в виду, она злится, но она этого не показывает. Большинство мужчин, вероятно, устроили бы истерику и сказали бы что-то неприятное после шести часовбесполезной дискуссии о статус-кво, но она очень хороша в этом. Она проглатывает все, затем снова встречается с ним на следующей неделе и проводит еще одну длинную дискуссию. Я восхищаюсь этим. И если она может делать это с Путиным, она, безусловно, сможет сделать это с Трампом. И она должна. Нам нужны Соединенные Штаты. И, честно говоря, вернувшись из Вашингтона пару недель назад, у меня [появились] двойственные чувства. Я увидел высокопрофессиональную команду. Я встретился с Джоном Келли, секретарем по вопросам национальной безопасности, с директором ЦРУ Помпео и с директором национальной разведки Дэном Коатсом. Они все очень хорошие и опытные профессионалы. Так что проблема заключается в человеке в Белом доме. Да, президент, который верит в непредсказуемость как встратегию для переговоров… Но то, что работает в сфере недвижимости, может работать не так, как в дипломатии. В дипломатии основным фактором успеха является доверие. Нет доверия, нет договора», — делает вывод немецкий дипломат Вольфганг Ишингер.