Бунт откормленных вождей: «Тварь я дрожащая или право имею?»

Дискуссия по вопросу о том, имеют ли право государственные структуры и общественные организации выражать своё отрицательное мнение по поводу творчества того или иного художника, начатая на прошлой неделе Константином Райкиным, набирает обороты. Положительное мнение — пожалуйста, высказывайте; финансирование — давайте, а вот критиковать… Одним словом, борьба за то, чтобы отделить «необыкновенных» людей, не являющихся «тварью дрожащей» и «имеющих право», от «обыкновенных», к числу которых долго не хотел относить себя Родион Раскольников и, конечно же, не хотят относить себя многие деятели современной российской культуры, продолжается. Удивительные они всё-таки у нас, эти «деятели». Ну, никак они не могут уйти от главной, видимо, для них установки: власть должна понять, что «деятель культуры» имеет право делать всё, что хочет, что любое слово против него закончится для критиков лишь необходимостью извиняться. Сами же они имеют право не только критиковать, но и оскорблять и власть, и Церковь, и народ. Во всяком случае, за утверждения типа «словами о нравственности, Родине и народе, патриотизме прикрываются, КАК ПРАВИЛО, очень низкие цели» извиняться, конечно, перед огромным числом тружеников на ниве образования и воспитания они не должны. «Группки» оскорблённых людей, считают «необыкновенные», власть должна осадить, а вот отдельным творческим личностям ей следует исключительно помогать. Иначе будет, как при «сталинских порядках»… Стоит, думаю, в этой связи вспомнить, сколько и какого уровня произведений было написано, сочинено и поставлено в ту эпоху, и сравнить с этим эталоном сегодняшние плачевные результаты российской культуры. Мысль — вернее, мыслишку — о том, что к мнению «обыкновенных» прислушиваться не стоит, развивает в опубликованном на днях заявлении в поддержку Константина Райкина Владимир Познер. Мол, «голос народа далеко не всегда достоин уважения: немецкий народ поддерживал Гитлера, советский народ требовал «врагам народа» собачьей смерти, хотя эти люди ни в чем не были виноваты». Ну, во-первых, не весь немецкий народ поддерживал Гитлера — нам хорошо известна героическая история антифашистской деятельности немецких коммунистов и немалого числа интеллектуалов. И далеко не весь советский народ требовал смерти «врагам народа». Но главное-то не в этом! Разве деятели культуры в своей подавляющей массе вели себя в те годы иначе? Разве они не «поддерживали» и не «требовали»? А ведь спрос-то с них другой! Я, например, не могу слушать записи Берлинского филармонического оркестра 1942 — 1944 годов под управлением великого, в общем-то, немецкого дирижера Вильгельма Фуртвенглера. По чисто эстетическим меркам, его исполнение произведений немецких композиторов (других тогда в Берлине не исполняли) прекрасно. Но не отпускает мысль о том, что после такого концерта делали берлинские ценители классической музыки тех лет. Видимо, вдохновленные творчеством немецких гениев, включая Фуртвенглера, одни на следующий день шли в нацистские ведомства укреплять Третий рейх, а другие возвращались на Восточный фронт, где, на чужой земле, продолжили убивать, грабить, насиловать. Но это, подчеркну, сугубо субъективное отношение, отношение сердца. Умом же я не ставлю под сомнение, что Фуртвенглер — великий и непререкаемый авторитет в деле интерпретации немецкой музыки. У нас тоже во время войны исполняли и слушали классическую музыку, причём далеко не только русскую, но и немецкую, австрийскую, венгерскую другую. Это, кстати говоря, немаловажный штрих к пониманию принципиального различия между режимом Гитлера и правлением Сталина. В том числе и в части, касающейся условий для творческой деятельности. Владимир Познер считает, что «народ совсем плохой судья, когда речь идет об искусстве»: мол, «шельмовали» же великих Прокофьева и Шостаковича, Пастернака и Ахматову «при горячей поддержке народа». Здесь тоже явная натяжка, ибо «шельмовали» всех их не в принципе, а за определённые произведения, а за другие — награждали, причем многократно. Но главное опять же состоит в том, что отношение к этому «шельмованию» «обыкновенных» и «необыкновенных» не очень-то и отличалось. Никак себя в этих ситуациях в качестве «хорошего судьи» творческая интеллигенция не проявила. А вот народному восприятию творцов культуры я бы призвал верить. Возьмём пример Пушкина. Разве он стал «нашим всем» потому, что его так восприняли отдельные, пусть и весьма авторитетные, деятели русской культуры? Нет, конечно. Они его так восприняли потому, что он по факту стал «нашим всем» для широчайших слоёв русского народа, который его искренне полюбил. Почему точно так же близки и понятны народу, любимы им Гоголь, Некрасов, Тургенев, Лесков, Лев Толстой и не только они? Да потому что народ им близок, потому что они любили и жалели его и продолжают это делать посредством своих произведений в наши дни. Но этого мало. Они испытывали чувство вины — своей личной и всего их «цеха» — перед народом за то состояние, в котором он находился в России в XIX веке. И, конечно, хорошо понимали свой долг перед ним. В так называемый «Серебряный век» многое поменялось. Как подметил известный писатель и историк литературы Игорь Золотусский, в творческой среде чувство вины перед народом стало в те годы вытесняться тезисом о вине народа перед «необыкновенными»: некультурен, груб, своего места не понимает. В наиболее оскорбительной форме это выразилось у Михаила Булгакова в «Собачьем сердце». Вы можете представить себе подобные мысли в голове кого-то из русских классиков? А вот для «перестроечной» интеллигенции и новых либеральных деятелей они вновь оказались востребованы. «В Ваших критиках и противниках говорит неграмотность, комплекс неполноценности, жажда разрушения и полное отсутствие толерантности ко всему, что им не по душе», — пишет в своём обращении Владимир Познер. Ну, чем не «шариковы»? Сегодня позицию Константина Райкина поддержал Евгений Миронов. Он тоже видит для себя угрозу в «сомнительных организациях, которые присваивают себе право судить об искусстве, самозванно берут на себя миссию защитников якобы нравственности и традиций». Его рецепт противодействия «агрессивным невежам» прост: корпоративность. Профессионалы, объединившись в некий «неформальный орган», вынесли свой вердикт — все молчат. Описанная полемика по поводу так называемых «безобразных посягательств на свободу творчества» в современной России и одновременно та лёгкость, с которой власть и творческая личность в лице Константина Райкина быстро урегулировали все разногласия, вновь предельно чётко высветили две важнейшие причины происходящей на наших глазах культурной деградации. Первая проста и понятна: в основу культурного процесса положены деньги, а акцент на деньги русской культуре противопоказан. Вторая менее очевидна, но, на мой взгляд, ещё более губительна. Многие деятели культуры, и Райкин, Познер или Миронов здесь далеко не исключение, исходят из того, что положение творческой личности, таланта, наделяет их, в первую очередь, правами, а не обязанностями, из которых первая — чутко прислушиваться к народным запросам, пусть и сформулированным в не самой деликатной форме. Если число подобных «необыкновенных» будет и дальше расти, русская культура просто исчезнет. Выживет же она только в том случае, если возобладает другой подход, ставящий во главу угла чувство долга. В первую очередь — долга перед народом, униженным и оскорблённым сегодня не только бездушными власть предержащими или наглыми толстосумами, как в веке XIX, но и некоторыми из тех, кто относит себя к числу творцов культуры.