Убитый всем миром

"Война и мир" Вадима Сидура в Совете Европы Во французском дипломатическом Страсбурге принимают выставку "Война и мир" Вадима Сидура. Это 43 работы, привезенные по приглашению Совета Европы объединением "Манеж", которому принадлежит московский Музей Сидура. Из Страсбурга — АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ. О Вадиме Сидуре (1924-1986) успели забыть и вспомнить. Забыли после того, как в Перово поставили на ремонт музей, созданный в 1989 году сыном скульптора Михаилом Сидуром. Вспомнили, когда в августе 2015-го в Манеже псевдорелигиозные активисты попытались разгромить его выставку. Сидуру снова не повезло, он снова оказался неудобен: его ругали за клерикальность, он вдруг стал антицерковен; то он был слишком непонятен, теперь слишком понятен. "Война и мир" -- странствующая экспозиция, ее удобно возить из города в город, раскладывать в любом подходящем зале и двигаться дальше буквально на колесах. При этом она не производит впечатление времянки. Стенды для линогравюры и керамики, металлические столы-подиумы для скульптуры -- качественный дизайн, вполне соответствующий статусу известнейшего советского скульптора 1960-1970-х годов, который был у него при жизни, хотя и неофициально. Карьера вела его в ряды богачей-монументалистов, получавших дорогие заказы и ворчащих на власть, как это делали его коллеги. Сегодняшний интерьер Дворца Европы напомнил мне фойе какого-нибудь модного института АН СССР 1960-х, куда физики приглашали лириков. Здесь на стенах висят работы разных художников, подарки разных стран. За шеренгой сидуровских стендов на стене -- гобелен с вытканной "Свободой" Поля Элюара. Его подарил европейским чиновникам президент Франсуа Миттеран, и я вполне могу представить, как работы Сидура дарил бы Брежнев, еще легче -- Горбачев. Скульптора не было в Манеже на ославленной выставке, которая поссорила Хрущева с интеллигенцией. Но кампания против "абстракцистов" дошла и до него. Первый раз со смертью он встретился на войне, когда немецкий снайпер ранил его в лицо. Второй раз он выжил в 37 лет после инфаркта. Третья смерть была гражданской -- с исключением из партии, в которую он вступил на фронте. Из Союза художников его не выгнали и мастерскую оставили. Оставили и возможность заработка, заказы на иллюстрации и на надгробные памятники. Многие отвергнутые художники капиталистического мира были бы и этому рады. Но Сидур не чувствовал себя неудачником, ему не давали получить признание, которое ему предлагал Запад: выставки, книги, монументальные заказы. Это справедливо казалось несправедливым. В мастерской на Комсомольском проспекте встречались и писатели-шестидесятники, и зарубежные гости творческих союзов. Среди них оказался однажды профессор-славист Карл Аймермахер, который стал другом, добровольным агентом и даже, заразившись, художником. Официальные каналы были закрыты, но вещи, которые покупали иностранцы, оказывались в Германии, Бельгии, Франции. "Каким образом?" -- спрашиваю я у Инге Фридман, которая устраивала в 1979-м выставку Сидура в соседнем германском Оффенбурге. "Теперь можно сказать,-- отвечает она.-- Их вывозили по дипломатическим каналам, благодаря этому мы смогли собрать целую экспозицию и издать каталог". На городской площади Оффенбурга была установлена скульптура Сидура "Памятник погибшим от любви". Еще в нескольких западных городах появились его памятники, что не улучшило его отношений с художественными властями. На выставке "Война и мир" мы увидели того классического Сидура, который мог бы получать премии Ленинского комсомола и украшать ЮНЕСКО. Благо он проще и яснее Эрнста Неизвестного и гораздо сильнее своих коллег и соратников по объединению ЛеСС Владимира Лемпорта и Николая Силиса. В 1970-х он мог бы стать советским международным художником, но вместо этого был превращен в подозрительного обитателя мастерской на Комсомольском проспекте. Несколько партийных идиотов из тогдашнего Союза художников и Минкульта объявили его врагом, чудаком, "абстрактным гуманистом". Большое не потерянное умение государства заводить себе врагов на ровном месте проявилось тогда со всей очевидностью. Но если личная судьба художника сложилась бы правильнее, может быть, не появился бы его "гроб-арт" с распадающимися телами, собранными из деталей радиаторов, канализационных труб. Вадим Сидур шел в этом за Пикассо, но оказался не менее радикален -- и эмоционально, и художественно, перейдя границу скульптуры в сторону инсталляции. Жаль, что этим его вещам не обрадовались бы и сегодня, даже в Совете Европы.