В Болонской системе вреда больше, чем пользы
Одной из самых обсуждаемых тем последнего времени стал выход России из Болонской системы. Заявления Министерства высшего образования и науки по этому поводу выглядят весьма противоречиво. С одной стороны, систему вроде бы объявили пройденным этапом. С другой – почти тут же дали понять, что отмена Болонской системы не означает возвращения к тому, что было при СССР.
Обратимся к самой Болонской системе. Она действует в 48 странах «большой» Европы, включая большую часть постсоветского пространства. Россия присоединилась к ней в 2003 году. Всё делалось для того, чтобы встроить нашу образовательную систему в общеевропейскую. Наиболее известный признак перехода на нее – появление бакалавриата и магистратуры вместо привычного специалитета. Кроме того, традиционную пятибалльную систему заменили 100-балльной.
Однако Болонский процесс не ограничивался вышеперечисленным. Предполагалось также повысить возможности перемещения студентов и преподавателей между странами, стимулировать создание международных исследовательских коллективов, вырабатывать общие критерии научных публикаций и методологию. Кроме того, процесс должен был облегчить переход к обучению по другой специальности, а также содействовать приспособлению системы образования к существующему рынку труда.
В Европе система бакалавров, магистров и докторов работает с XIII века, и за 800 лет вполне себе устоялась. Однако в нашей стране высшее образование шло своим путем. От бакалавров отказались еще в 1884 году, поскольку сочли, что «недоспециалисты» не нужны. В советское время ставку сделали на подготовку конкретных специалистов, взяв за основу отечественную дореволюционную практику. И, в общем, судя по результатам, такая система дала неплохие результаты.
В отличие от Европы, нам ради вхождения в Болонский процесс пришлось ломать годами сложившуюся собственную систему образования, переписывать учебные программы, менять структуры вузов. Всё это требовало и денег, и огромного количества времени, сил и бумаги, потраченных на составление программ по новым образцам. Игра стоила бы свеч, если бы Россия получила очевидные выгоды от перемен. Однако такие преимущества почти не просматриваются.
Главной выгодой от Болонского процесса должно было стать признание наших дипломов о высшем образовании за рубежом. Однако круг вузов, чьи дипломы безоговорочно признаются, узок. МГУ, СПбГУ, ВШЭ, Физтех, Московская и Питерская консерватории, некоторые вузы Екатеринбурга, Новосибирска, Казани. Скажем, в THE World University Rankings значится всего 48 российских вузов, в других рейтингах – еще меньше. Шансы на автоматическое признание в Европе нашего медицинского диплома вообще стремятся к нулю.
Отчасти мы сами виноваты. В 90-е годы по России под вывеской «вуз» расплодилось много шарашкиных контор, да и во многих государственных вузах появились сомнительные факультеты и направления подготовки. Тем не менее приемлемый по европейским меркам уровень образования у нас вполне могут обеспечить 200-250 вузов. Однако их дипломы за границей не признают или признают ограниченно, заставляя их выпускников всё пересдавать заново. Академическая мобильность – звучит прекрасно. Но на практике дело обернулось потерей научного суверенитета. При оценке работы ученых стали особо цениться публикации на иностранных языках и в изданиях, включенных в систему Scopus и WoS. Однако, чтобы попасть в иностранное издание, зачастую надо было писать по заранее определенному кругу тем вроде «Ужасов российского империализма» или «Вклада ЛГБТ-сообщества в развитие науки XIX-XX веков».
Это вело к постепенной утрате русского языка как языка большой науки. Следование чужой методологии делало Россию страной, зависимой от чужих правил. По сути, с помощью Болонской системы европейцы получили возможность устанавливать контроль за нашей системой образования, точечно высасывать из нас наиболее перспективные кадры. Или же просто внедрять с помощью образовательной системы идеи, подрывающие Российское государство изнутри. Отчасти это восполнялось сотрудничеством с зарубежными вузами. Но сегодня из Европы изгоняют российских студентов и профессоров, местные вузы сворачивают совместные программы с нашими. В таком случае завязанная на Европу академическая мобильность утрачивает всякий смысл. Тем более, что превращающиеся в наших ключевых партнеров Китай, Индия, Бразилия, ЮАР, Мексика или Саудовская Аравия ни в каком Болонском процессе не состоят. Не состоят в нем, кстати, и США.
Есть и чисто прикладной момент. Российские работодатели воспринимают диплом бакалавра как неоконченное высшее образование, и нормальной работы выпускнику не предложат. Наш рынок труда отличается от европейского. В теории ставилась цель сблизить образование и трудоустройство, но на практике одно еще больше оторвалось от другого. То и дело от работодателей можно услышать, что выпускника вуза приходится всему учить по новой. В Европе есть четкая связь между уровнем образования и тем рабочим местом, которое человеку могут предложить. Скажем, магистры не могут работать секретарями – для них это неквалифицированный труд. К тому же европейские государства платят работодателям за трудоустройство выпускников. Здесь можно бросить камень в наш огород – штука вполне полезная. Но в силу тех или иных причин, эту часть Болонского процесса мы просто не в состоянии выполнить.
Наконец, еще одна вещь, на которую жалуются вузовские преподаватели. За четыре года нормального профессионала не подготовишь. А при переходе с одной специальности на другую на бумаге получается бакалавр одного и магистр другого, а на практике – недоспециалист в одной области и недоспециалист – в другой. Так что практика специалитета здесь работала куда лучше. В пользу сохранения системы с бакалавриатом и магистратурой говорят лишь две вещи. Первая – подобная система принята не только в Европе, но и в вышеупомянутых Китае и Индии. Здесь выходом могло бы стать увеличение срока подготовки специалиста до шести лет. И в таком случае наш диплом специалиста будет приравниваться к диплому магистра. Но для этого не нужен Болонский процесс. Вполне достаточно двусторонних соглашений о взаимном признании документов о высшем образовании с отдельными государствами.
Вторая вещь сводится к тому, что магистратура кажется уместной в междисциплинарных направлениях. Например, в случае с международными отношениями и журналистикой. Практика показывает, что хороший международник должен иметь историческую, юридическую или экономическую базу. Когда у тебя за плечами четыре года подготовки по определенной специальности – можно переходить в смежную область международных отношений, где ранее полученные знания пригодятся, и учить азы с нуля не придется. То же – и с журналистикой. Это скорее область применения знаний, а не наука. Практика показывает, что хорошим журналистом становится тот, кто разбирается в области, о которой говорит и пишет. Универсалов, способных одинаково хорошо писать об экономике, спорте, шоу-бизнесе и кройке с шитьем, почти не существует. И здесь магистратура при базовом филологическом, историческом или экономическом образовании тоже пригодилась бы. Но опять же – Болонский процесс тут не нужен.
Получается, что выход из Болонской системы явно не принесет России вреда. Разумные вещи, существующие в Европе, можно перенять и без нее. Там, где магистратура уместна – ее вполне можно оставить, но не внедрять ее бездумно везде ради подражания чужим образцам. Да и сотрудничать с иностранными коллегами (в том числе и европейскими) можно и без подчинения системы образования внешним силам, и без слепого копирования, которое в наших условиях не работает.
Задача России – готовить специалистов для ее собственной пользы и потребностей. А не для встраивания в чужие системы.
