Юбилей перестройки прошел незамеченным
8 апреля 1986 года на встрече генсека ЦК КАСС Михаила Горбачева с трудовым коллективом Волжского автозавода в Тольятти впервые прозвучало слово «Перестройка». Место было выбрано не случайно. В молодом, растущем промышленном центре развивались современные предприятия с научным потенциалом. Месяцем ранее о необходимости перемен генсек заявил с трибуны XXVII съезда КПСС.
Материалы XXVII съезда мы скрупулезно изучали в пединституе – я тогда училась на «идеологическом» факультете истории с дополнительной специальностью «английский язык». Лекции по материалам съездам нам читал профессор философии Федор Васильевич Цанн-кай-си. И это была не «протокольная начитка», а очень интересные занятия, в диалоговом формате. Он с энтузиазмом воспринял объявленный Горбачевым курс, увидел в материалах съезда удивительные, увлекательные идеи, и вдохновенно доносил их до нас. Это была настоящая весна – в жизни, в атмосфере общества.
Мне было 20, уже родилась дочка, которую в семье называли девочка-перестроечка. Самыми обиходными в молодежной среде были слова «ускорение», «перестройка», «гласность». Разговаривать о политике уже можно было не только на кухнях. Ну, а студенческая среда всегда была самой демократичной по духу.
Как грибы, стали расти кооперативы, которым дали широкие возможности для индивидуальной трудовой деятельности. Они стали базой для появления в будущем предпринимателей, а сначала «спекулянтов» сменили «чэпки» (частные предприятия), «комки» (коммерческие киоски) и «челноки». Их по-прежнему мало уважали в «социуме», но скорее больше завидовали.
Появился «шоу-бизнес». Распространялся рок, а хэви-метал считался признаком крутизны и музыкой протеста, собиравшей целые стадионы (что тоже ново и необыкновенно круто). Доступнее стала и «попса». Помню, как в институте вся группа скинулась на приобретение виниловых дисков с альбомом Владимиром Кузьмина, и я, как имевшая право на свободное посещение молодая мать, поехала закупаться для всех в «Мелодию» на Верхнюю Дуброву, впервые пропустив «домашнее чтение» по английскому языку (а это была святая обязаловка). Потому что дефицит товаров, особенно качественных, пока еще сохранялся. А потом и вовсе ввели талоны – на продукты, алкоголь, спички, тетрадки, колготки и носки. По организациям разыгрывали в лотерею квоты на обувь, велосипеды, мебель.
Гласность привела к небывалому спросу на печатные издания. Правительство даже додумалось ввести квоты на подписку – якобы потому, что бумажная промышленность не могла производить газетной бумаги больше. Народ возмутился и из чувства противоречия стал подписываться галопирующими темпами. Для рабочих квоты были смягчены, и мой отец выписал тогда, помимо традиционных для него «Труда» и «За рулем», еще и «Правду» (хотя терпеть не мог партийную газету), «Известия», «Огонек», а для меня и мамы – «Работницу», «Смену», «За рубежом» и даже дефицитнейший, дорогущий «Кругозор». Эксперимент признали неудачным, подписку «отпустили».
Но самым неудачным экспериментом, конечно же, считали антиалкогольную реформу. Экономисты утверждают, что именно она разрушила бюджет страны. Продажа алкоголя занимала четверть в доходах торговли, поступающих в казну. Примерно такая же доля приходилась на алкоголь в объёмах стоимости производства пищевой промышленности. В общей сложности бюджет страны потерял более 40 млрд рублей. Выпавшие доходы ничем заменить не смогли. Зато простые советские люди на сокращение продажи алкоголя ответили увеличением на 18% потребления сахара, и во многих семьях завелись самогонные аппараты. Водка стала «жидкой валютой».
Мне трудно осуждать моих земляков за то, что в конце 80-х, как и всю страну, наш Богом отмеченный регион стал поглощать вещизм. 26 марта 1989 года состоялись первые альтернативные выборы в Верховный Совет СССР. Всем курсом сделали интеллигентский выбор – за архитектора-реставратора Игоря Столетова. Но большинством голосов прошел молодой энергичный директор мебельной фабрики Анатолий Петренко – народ про себя придумал лозунг «Голосуйте за Петренко, будет вам диван и стенка». Кстати, моя семья смогла заполучить стенку «Русь» и диван «Сунгирь» только через знакомых ветеранов войны, для которых – и это правильно – всегда была особая очередь на получение дефицита.
Компартию лихорадила разбалансированность. В 1990-м созвали внеочередной съезд. Я была членом КПСС – вступила в 1988-м, очарованная фигурой Горбачева, о чем честно сказала на приемной комиссии. То есть амбиций на карьерный рост не имела и вполне комфортно работала в школе-интернате старшей вожатой, получая повышенную зарплату педагога за «вредность» (интернат был для детей с задержкой развития) и ведение самых разнообразных кружков. Правда, в том же 1990-м прошла проклинаемая людьми «Павловская денежная реформа», началась страшная инфляция, ценники менялись каждый день, и наши зарплаты стали «стремится к нулю». При всех своих надбавках я на свою зарплату могла купить 5 сникерсов. Но хотелось по-прежнему верить в правильность курса, и я саму себя делегировала на кустовое собрание по выбору делегатов на партийный съезд (в школе были каникулы). Там стало очевидно, что делегатов опять выберут «по совокупности заслуг», а не из тех, кто видит проблемы и хочет действовать. Престарелые партийные бонзы снова проспали и прохлопали съезд, и единственным их внятным решением стало повышение зарплаты партийным и комсомольским функционерам. Выйдя с каникул на работу, я подала заявление в первичку о выходе из КПСС. Вместе со мной так поступила почти вся ячейка во главе с директором школы. Никто никого не посмел уволить, а через год, когда случилось ГКЧП, все признали, что я оказалась мудрее всех, и слава Богу, что мы к этому ЧП уже не имели отношения…
И все же, все же… Пройдет совсем немного времени, и многие мои ровесники, горланившие под Цоя «Перемен, мы ждем перемен!», придут к выводу, что Брежневская эпоха, названная Горбачевым застоем, была самым спокойным периодом в нашей жизни. Да, не работали «социальные лифты», плохо работала плановая экономика (из-за этого провалили продовольственную программу, о которой теперь вообще не вспоминают), но у нас были гарантии, уверенность в своей востребованности и страна, которой мы гордились, – кто бы что ни говорил.
Фото из архивных источников