«Я работаю в месте, которое создает смыслы и ценности»: Андрей Шаронов о свободе и новых элитах

В сентябре одна из ведущих частных бизнес-школ России и СНГ Московская школа управления «Сколково» отмечает свой 12-й день рождения. В 2006 году группа бизнесменов во главе с Рубеном Варданяном собрала $120 млн и предоставила будущей школе земельный участок площадью 26 га. В том же году школа запустила первые корпоративные программы, а через два года началось обучение по программе Еxecutive МВА. К 2018 году в «Сколково» прошли обучение 1630 слушателей дипломных программ и 14 800 участников корпоративных программ. Президент школы управления Андрей Шаронов рассказал редакционному директору Forbes Николаю Ускову о растущем интересе к бизнес-образованию, отличиях российского подхода от западных моделей, а также почему студенты уходят из школы с вопросом «Что делать с собой и страной?» Расскажите, как школа себя чувствует сейчас? Перед интервью я вспомнил статью Forbes от 2012 года «Почему миллиардеры не смогли раскрутить бизнес-школу Сколково», согласитесь, с достаточно претенциозным и критичным названием. Это было не самое простое время для школы — главным критическим моментом был долг, школа очень много платила, еще больше ей начисляли, падал набор на программу MBA, в какой-то момент мы даже набор на нее приостановили на год, чтобы полностью переформатировать. Было довольно много проблем, сейчас ситуация, на мой взгляд, довольно сильно изменилась. Мы стали финансово устойчивой компанией, реструктурировали долг, который обслуживаем по графику, выручка выросла в два раза по сравнению с 2013 годом. Теперь мы операционно прибыльная школа. И это показывает, что в основе модели школы лежала правильная идеологическая и финансовая модель, а временные трудности в начале — норма. А сколько тогда инвестировали? Чуть больше $250 млн. Школа как проект началась в 2005 году, на подъеме экономики страны. Владимир Путин высказался в поддержку идеи создания такой школы. Вместо простого здания, распластанного по земле, они решили сделать что-то выдающееся еще и в архитектурном плане. В 2005 году это никого не пугало, но в 2008 году случился кризис, получить кредит в крупном китайском банке под три процента годовых в валюте не получилось, пришлось занимать в кризис под 12% в валюте. Этот кредит раздевал школу со страшной силой. Школа гасила его частично, но абсолютная цифра росла. Потом нам удалось реструктурировать долг в рубли через ВЭБ, мы зафиксировали рублевый процент и его обслуживаем. Мы шутим, что являемся единственной в мире бизнес-школой с ипотекой. Как удалось выйти в прибыль? Увеличилось количество программ, увеличился набор — по сравнению с 2012 годом количество выпускников дипломных программ выросло почти в пять раз. Тогда это было 450 человек, сейчас это уже 2200. На нас стал работать успех этих выпускников, их востребованность, пришли классные профессора. Также наши доходы выросли почти в два раза, мы получили средства, которые можем обратно инвестировать в школу на развитие. Ну и, наконец, резко снизилась долговая нагрузка за счет реструктуризации. Для частной школы, которая должна зарабатывать себе на жизнь, это колоссальный прорыв. Что заставляет людей идти к вам учиться? Во-первых, все-таки постепенно в России растет интерес к бизнес-образованию. Школа начинала на очень слабом рынке, очень мало людей претендовало на обучение в хороших бизнес-школах. Сейчас их количество растет, как и растет внимание корпораций к образованию. Во-вторых, сейчас практически 100% людей, приходящих в бизнес-школу на программы, имеют представление о них от выпускников. В самом начале это было, конечно, тяжело: у школы не было аккредитации, репутации, не было выпускников, которые бы сказали: «Да, ребята, мы прошли вот такую программу, вот плюсы, вот минусы». Сейчас у нас выпускники в семнадцати странах. И мы настаиваем на том, чтобы человек перед поступлением к нам поговорил обязательно с выпускниками, чтобы сформировать предварительное впечатление. К слову сказать, я сейчас сам впервые учусь в своей бизнес-школе на программе Executive Coaching. Это восемь модулей в течение года, мы учимся три дня в месяц. За соседней партой сидит Наталья Синдеева. Вот у меня сейчас первый день модуля, я учусь сегодня, завтра и послезавтра. За три дня ты проживаешь маленькую жизнь. Я учусь восемь-девять часов в день, плюс ты перед этим читаешь и делаешь домашнее задание. В воскресенье вечером ты становишься другим человеком, и это не проходит. Насколько программы доступны для ваших студентов? Не скрываю — мы дорогая школа, но стараемся расширять программу грантов. Уже много лет действует программа грантов для МВА. Для любой школы это флагманская программа, на ней учатся в основном люди возраста 29-30 лет. Сначала гранты давали учредители, к этому процессу подключились российские компании и предприниматели. И то, что рынок стал давать гранты людям, которые не идут к ним работать, — это тоже признак определенного взросления. Наши грантодатели — это Давид Якобашвили, Роман Абрамович, «М.Видео», «Новатэк», International Paper и много кто еще. А что движет этими грантодателями? Они хотят роста общего уровня качества управленческих знаний и компетенций в стране. Это мировая практика, в Америке крупные компании охотно дают деньги, без всяких контрактов с получателем, чтобы привлекать более талантливых студентов, которые не могут позволить себе оплатить обучение. Если в среднем в группе МВА учатся пятьдесят человек, то из них до двадцати получают гранты, которые покрывают от 30% до 50 % от стоимости. И вот в этом году мы впервые сделали два гранта, полностью покрывающих стоимость образования. За пару летних месяцев получили две с половиной тысячи заявок. В среднем конкурс на программу МВА больше трех человек на место — это существенный фактор для бизнес-образования. Если говорить о выпускниках, то это какой возраст, бизнес? Программы MBA — это примерно 29 лет, программы Executive MBA — средний возраст 39 лет. Есть программы более короткие, для начинающих и уже опытных предпринимателей. Есть набор открытых программ, которые нужны для прокачки определенных управленческих мускулов. В год мы набираем три группы Executive MBA, это примерно 35-40 человек в каждой группе и две группы MBA — это примерно 45-50 человек. Несколько наборов на программы «Практикум» и «Стартап Академия» — это примерно еще 250 человек. Получается, за год мы выпускаем около 500 человек. И это не считая слушателей корпоративных программ, студентов открытых программ и выпускников «Школы ректоров», несколько сотен слушателей программы по моногородам. Вы, наверно, собираете же фидбэк от ваших выпускников — как меняется их жизнь? Когда мы начинали процесс международной аккредитации, этот вопрос стал очень актуальным, поскольку школу оценивают и по успехам выпускников. Мы не похожи по составу слушателей на среднюю мировую бизнес-школу. У нас гораздо больше предпринимателей. В западных школах порядка 5%-7% процентов предприниматели, остальные — это менеджеры, чиновники. У нас в некоторых классах более 50% — предприниматели. Для мировых бизнес-школ является ключевым показателем рост заработной платы выпускника. А у предпринимателя нет заработной платы, это не показатель. А как измерить тогда влияние? Мы смотрим, как растет бизнес и влиятельность этих людей. У нас много выпускников, которые стали заметными на российском и иностранных рынках, несколько выпускников стали министрами или получили высокие должности в правительствах в российских регионах, наш выпускник Михаил Кучмент стал победителем конкурса «Предприниматель года» в России 2017 по версии EY. Другой наш выпускник, Артем Голдман вошел в тридцатку самых перспективных молодых предпринимателей мирового Forbes. Хочется назвать еще много имен, но список получился бы слишком длинный. Наши выпускники не исчезают из поля зрения — каждый год порядка 70-80% так или иначе возвращаются в школу на мероприятия, на повторное обучение, выступают менторами для студентов, делают с нами совместные проекты. Для них школа — очень важное место. Какую цель вы преследуете, поддерживая вовлеченность? Это наша общая концепция Lifelong learning. Мы стараемся вовлекать не только их, но и их семьи — есть программы для подростков, осенью мы запускаем программу для родителей выпускников. Конечно, нам интересно, чтобы выпускники учились и в других школах, в том числе лучших мировых. Они возвращаются, и мы ведем с ними дискуссии, что им там понравилось больше, что меньше. А какие у вас цели дальнейшего развития? Я бы сказал, что у нас есть два уровня целей. Первая более понятная и очевидная — сделать школу мирового класса, с хорошей репутацией. И мне кажется, мы движемся в эту сторону и проходим процесс аккредитации EQUIS EFMD. В среднем, чтобы школа стала заметна, требуется от 15 до 25 лет. Мы уже довольно известны в мире — за последние три года мы получили две золотых, три серебряных медали на мировых конкурсах за наши программы, продукты и кейсы. Как одно из подтверждений этого тезиса — мы делаем совместную программу Executive MBA с бизнес-школой Гонконгского университета науки и технологии. Их подобная программа c бизнес-школой Kellog последние 10 лет удерживает первенство по версии Financial Times. Наша программа пройдет в семи странах и будет посвящена инициативе Belt and Road. Идея состоит в том, чтобы слушатели понимали, как встроиться в этот большой проект, какие есть институты поддержки, как увязать бизнес-интересы и государственные возможности. Но при этом мы не хотим превратиться в стандартную, «по образу и подобию» школу. Нас многие тыкали носом: «Вы не похожи на это, на это, на это». Мы видим, что и в Америке, в Европе бизнес-школы, если это не топ-уровень, сталкиваются с падением интереса к дипломным программам, некоторые считают, что бизнес-школа обезличивает людей. Мы же хотим сохранить новаторский характер школы и предпринимательский дух. В одном из интервью вы сказали, что фактически занимаетесь инфраструктурным проектом. Это как раз про второй уровень целей. Я пришел в школу исключительно как менеджер. Я не видел себя как человека с академической карьерой, никогда им не был и, честно говоря, не вижу до сих пор. И моя задача была сделать этот проект экономически устойчивым и репутабельным. Через некоторое время я понял, что этот проект не столько про образование, сколько про новые элиты, что это платформа, которая может очень серьезно влиять на ситуацию в стране. Хорошее образование может быть гигантским рычагом, мультипликатором людей с новыми идеями. Наши выпускники уходят другими — с большей нацеленностью на собственное развитие, на критическое мышление, на поиск возможностей. После обучения некоторые отказываются от корпоративной карьеры и идут в предпринимательство. Это тоже следствие изменения ментальности. Образование — это в том числе про свободу, про личную инициативу, про предпринимательство в широком смысле этого слова — не зарабатывание денег, а создание каких-то новых сущностей, новых отношений и ценностей. То, что мы делаем, относится именно к смене поколенческой парадигмы. Я сейчас подумал, что вы на самом деле совершили определенный жизненный кульбит, вернувшись к молодежной политике, с которой начинали в комсомоле. К молодежной политике — это, может быть, слишком сильное утверждение. Вы, наверное, помните, президентскую программу подготовки управленческих кадров, которую еще Борис Немцов начинал в 1997 году? Это похожая тема. Там, конечно, уровень программы был не очень невысокий, но сам факт ее существования оказал очень сильное влияние — началось создание корпоративных университетов, запустился процесс аккредитации школ, в общем, было сделано очень много полезного. Что интересует государство? Инвестиционные или управленческие навыки? Тема качественного государственного и муниципального управления, привлечение инвесторов — это все очень актуально. На программе с моногородами проявилась тема урбанистики, то, что называется city policy. Это про управление и создание платформ для взаимодействия власти и городских сообществ. Еще региональным властям очень интересна тема бизнес-климата и привлечения инвестиций. Очень часто, когда пишут какую-то стратегию для города, для региона, ее сжимают до пределов бюджета. Вот у тебя есть сто рублей в бюджете, и вот давайте напишем стратегию на сто рублей. А всего в городе есть тысяча рублей. То есть, как правило, ВРП города, региона, страны примерно в семь-восемь раз больше, чем бюджет правительства. Идея состоит в том, чтобы сделать такую стратегию, которая заинтересовала бы все деньги возможностями. Это означает выстроить иную работу с основными городскими стейкхолдерами. И этому надо учить. А кто-то спонсирует слушателей из моногородов, государство? Да. Мы выиграли тендер на проведение этой программы. У нас в стране 319 моногородов, три года назад совместно с Фондом моногородов и РАНХиГС мы запустили программу, задача которой состояла в том, чтобы обучить команды, которые ведут проекты развития. В эту команду от каждого города мы включили не только чиновников и представителей градообразующего предприятия, но и предпринимателей. В команде появились люди, которые уже в этот город проинвестировали свои личные деньги. И если посмотреть на результаты программы в целом, то это будут миллиарды привлеченных инвестиций, сотни тысяч созданных рабочих мест и десятки новых проектов. Но вы же еще как-то работаете с Министерством образования, продвигаете там программы? Мы стоим у истоков программы «5-100», которая запускалась ровно пять лет назад: ее задачей было привести пять российских университетов в топ-100 ведущих мировых рейтингов. С Министерством образования мы сделали несколько совместных программ, но потом оказалось, что наши компетенции настолько сильны и востребованы, что мы стали делать эти программы для открытого рынка. Сейчас мы запускаем уже 16-ю «Школу ректоров». Кто ваши конкуренты? У нас есть конкуренты на нескольких флангах. Во-первых, это конкуренты внутри страны — хотя мы в среднем в три с половиной раза дороже любой программы российской бизнес-школы. Российский рынок находится в процессе становления, но мы очень ценим наших конкурентов, потому что вместе с ними формируем правильные запросы на бизнес-образование. Второй срез — это мировые школы. Мы конкурируем за талантливых управленцев, которые хотят получить бизнес-образование мирового уровня, с такими школами как LBS, IMD, INSEAD или Chicago Booth. Косвенно мы конкурируем и с корпоративными университетами. Наконец, сейчас в сферу бизнес-образования идут тренинговые компании, хедхантеры, консалтинговые компании и многие другие. А какие-то онлайн образовательные ресурсы? Это тоже есть, хотя мы, конечно, больше про офлайн. Когда только появились многочисленные MOOC (Massive Open Online Courses), они очень быстро росли, но сейчас есть ощущение, что сегмент стабилизировался и занял определенную нишу. Мы выступаем за смешанный подход: если вы хотите получить именно знания, то можете набрать курсы лучших российских и мировых школ из онлайна, если же хотите вдохновиться, найти новые идеи, попасть в определенную среду — тогда вам все же нужна офлайновая платформа. Это что-то дает, вот эта среда? Есть какие-то кейсы, когда люди находили партнеров или инвесторов? Есть, но на самом деле, это не самое главное, что ты нашел партнера или деньги. Это такой разовый акт. А то, что ты стал частью сообщества и ты можешь сто раз туда приходить регулярно, чтобы найти партнеров и идею, решить проблему — оказывается гораздо важнее. Я вот люблю приводить пример: выпускники американских бизнес-школ как главный результат своего образования указывают на попадание в коммьюнити, для них это увеличение социального капитала. И если мы говорим про среду, то нельзя не сказать про Большое Сколково. То есть сейчас становится понятно, что Сколково превращается в очень современный, насыщенный, высокоинтеллектуальный кусочек, возможно, не Москвы, а, может быть, даже страны, очень интересный. Там много науки, много предпринимательства, много образования. У нас на кампусе работает РЭШ, Российская экономическая школа, через дорогу от нас открыли новый кампус Сколтеха. Получается, у нас школа бизнеса, школа финансов и инженерная школа. Как раз на стыке этого могут возникать новые типы связей и бизнесы, и идея о том, что Сколково может стать российской Кремниевой долиной, из ироничной шутки может трансформироваться во что-то более или менее реальное. Несмотря на шлейф скандалов? Шлейф скандалов, кажется, закончился года три назад вместе с основными бюджетными стройками. Ситуация медленно, но меняется. Сейчас уже начали появляться и проявляться реальные вещи. Строится огромный кампус Сбербанка, открылась первая очередь Международного медицинского кластера, открылась отличная гимназия, развиваются несколько жилых и инфраструктурных проектов. Все больше наших выпускников становятся резидентами фонда «Сколково» — и нам нравится эта синергия. Вы не боитесь, что очередной тур санкций сильно изменит атмосферу в стране и в мире… Мы все этого боимся. Не знаю, прилично это говорить или нет, но мы живем в условиях очень большой отрицательной страновой премии. Утрируя ситуацию, нам говорят: школа у вас интересная, но страна слишком сложная. Мы не являемся ни политическим, ни коммерческим проектом, но все равно чувствуем, как все насторожены. Многие наши партнеры, в том числе американцы, подтвердили готовность работать с нами, мы не подпадаем под условия санкций. А санкции сказываются на гонорарах? Вы знаете, нет. Вот так чтобы после введения санкций пришли люди и сказали: «Деньги на бочку, иначе мы к вам не поедем», — такого нет. Люди, которые впервые приходят в школу, требуют некой компенсационной премии — страновой, не школьной. Но обычно после нескольких модулей и программ эти профессора совершенно по-другому на нас смотрят. Они не переезжают жить в Россию, их база остается в Англии, в Америке, в Европе, в Китае, но проводят у нас гораздо больше времени и, что очень важно, начинают писать совместно с нами бизнес-кейсы. Только за последний год мы написали восемь кейсов, которые наши коллеги из западных бизнес-школ использовали в своей работе несколько сотен раз. Это уже иной тип отношений: мы не хотим привозить звезд мировых школ раз в год, мы хотим работать с ними постоянно и долго. В санкциях нет худа без добра. Расширение санкций приводит к тому, что значение подобных гуманитарных неполитических институтов возрастает, они нужны как мостики и очаги здравого смысла. Политические проблемы серьезные, пружина довольно сильно натянулась и так как быстро такой деэскалации трудно добиться, поэтому есть потребность в таких параллельных каналах общения. И в этом смысле у нас очень хорошая перспектива. Плюс мы, конечно, смотрим на восток, и вот наш проект с Гонконгом — это тоже попытка привнести к нам Китай. В декабре мы открываем представительство в Китае, будем работать с крупнейшими университетами и бизнес-школами. А почему именно там? Это другой масштаб. Китайцы активно включились в Belt and Road Initiative. Там Россия занимает одно из ключевых мест, персональные отношения между страновыми лидерами тоже приводят к тому, что китайские предприниматели получают недвусмысленные сигналы обращать на нас внимание. Количество слушателей из Китая растет очень быстро. И это оказываются главы очень серьезных компаний — приезжает какой-то китаец, ты не слышал и не видел его в глаза ни разу, но ты смотришь его профиль и оказывается, что он совладелец компании, которая торгуется на бирже в Гонконге или в Шанхае. А внутренне как вы себя чувствуете? У вас было измерение чиновника, измерение бизнесмена. А сейчас как вы себя определяете? Если бы я был менее скромным человеком, я бы сказал, что работаю в месте, которое создает смыслы и ценности. Масштаб идей у людей, попадающих к нам, меняется очень быстро. Студенты приходят в школу с вопросами «что делать с бизнесом?», а уходят с вопросом «что делать с собой и страной?» Для них эти вещи связаны. У нас есть история выпускницы, которая пришла к нам с проектом по развитию своего бизнеса по сдаче офисов в аренду, а в итоге стала развивать и восстанавливать целый город — Торжок, откуда она родом. Она стала привозить туда туристов, развивать города вокруг. Появились люди, которые тоже давно не живут в Торжке и даже в России, идея возрождения малой родины для них превратилась в увлекательный проект. Они прямо кайф получают от этого. Это пример того, что многие выпускники не про деньги, а про проекты для всей страны. Мы где-то год назад сильно расширили нашу гуманитарную повестку, запустив культурный лекторий. Получилось так, что пока двадцать лет предприниматели, владельцы среднего бизнеса, зарабатывали свой первый долларовый миллион, они упустили свое развитие в культурном и гуманитарном плане. Как только они начинают проваливаться в образование вместе с нами, они становятся жадными до знаний и хотят узнать больше о мире вокруг. Для нас это определенный сигнал — мы стали проводить на кампусе больше небизнесовых мероприятий. И привлекать к этому партнеров-учредителей: при поддержке Романа Абрамовича делали премьерный показ фильма «Лето», летом на кампусе проходил Bosco Fresh Fest — детище Ильи Куснировича, наконец, мы сделали с Рубеном Варданяном гуманитарную инициативу «Диалоги Авроры». Мое ощущение — что я работаю в таком трансформационном центре, связанном с генерацией новых идей, с ростом новой элиты и с людьми, для которых эти идеи и ценности очень важны. Как вы сами трансформировались после ухода из московской мэрии? Я стал гораздо спокойнее, стал по-другому смотреть на приоритеты и ценности. Стал мудрее, что ли. Я пришел в школу как менеджер, но неожиданно для себя начал выступать перед аудиторией, когда понял, что появились какие-то мысли и идеи, которыми я хочу поделиться с людьми. Они связаны не с бизнесом, а с ценностями и тем, что позволяет чувствовать себя более состоятельными и более счастливыми. Мне, конечно, сильно помогла образовательная программа, которую я проходил в крупной западной бизнес-школе, а сейчас я впервые пробую себя в роли академического директора и осенью запускаю вместе со знаменитой Сьюзан Голсуорси из IMD совместную программу по лидерству. Читайте также Самые сильные университеты России. Рейтинг Человек нового поколения: чему надо учить современных студентов «У меня точно был комплекс самозванца»: Андрей Шаронов о карьере, бизнес-образовании и предпринимательстве