Все мы жили тогда в заповеднике
Когда я пару лет назад искал материал для своего инфотеймент-исследования: "Какая самая популярная книга на русском вышла в свет в год вашего рождения" — наибольшие трудности испытал с концом сороковых—началом пятидесятых (прошлого века). И с началом восьмидесятых. Как в тухлые годы сталинщины, так и в последние годы брежневского правления в метрополии из интересного не выходило практически ничего. Вот передо мной содержание советского журнала-лидера, журнала-флагмана за 1983 год — "Новый Мир". И что мы видим? Владимир Карпов, "Полководец"; Александр Проханов, "Кампучийская хроника"; Александр Крон, "Капитан дальнего плавания"… Разве что Амлинского, Приставкина и Семенова (Георгия) еще можно читать — но только в режиме: "за неимением гербовой пишут на простой", и ни одна из этих вещей не вызвала тогда ни волнения, ни изумления, ни интереса. И в памяти не сохранилась. (Как, в противовес, за три года до того прогремел, скажем, в метрополии "Альтист Данилов"). Оставалось уповать на книги с другого берега. И сорок лет назад как раз подоспел Довлатов. Рассказывать и пересказывать "Заповедник" глупо. Все читали, все знают, все насладились. Он о том же, о чем "Компромиссы" — как по-настоящему талантливый человек не может найти себя в советской действительности, оттого мечется, резонирует, предает свою любовь и пьет. Такими были многочисленные сверстники Довлатова. Такими, если б не Перестройка, стали б и мы. Но яркие образы, потрясающее остроумие, раздирающий героя внутренний конфликт — остаются в памяти надолго. Можно заново перечитать "Заповедник" — а можно съездить в Михайловское и, кроме любовно восстановленных, вылизанных имений в Тригорском, Михайловском, Петровском, осмотреть полуразваленную избу Довлатова. Очень многое становится понятно о том, как мы тогда жили. И еще мне вспоминается. Может, это ложная память. Году в 78-м моей маме дали по линии профсоюза турпутевку: Псков – Михайловское. Она взяла с собой меня-студента. Ночевали во Пскове, потому что в Михайловском гостиниц просто не существовало. И вот вроде бы экскурсовод по Михайловскому-Тригорскому был у нас могучий, черноглазый, восточного вида, говоривший басом красавец. Рассказывал интересно, и ему все на прощание хлопали. Но на сто процентов утверждать это не могу. А 69-я страница из "Заповедника" — она оказалась такая, очень довлатовская. (Заметим, что как старался автор, чтобы не закоснеть, каждая фраза в предложении начинается с иной буквы): "Домой я попал в конце недели. И сутки почти лежал не двигаясь. Михаил Иваныч предлагал вина. Я молча отворачивался лицом к стене". Да, заповедник.
