Иран против Турана

Первая годовщина окончания второй карабахской войны наступила во время формирования нового расклада сил вокруг конфликта Азербайджана и Армении, который сейчас нельзя считать полностью урегулированным. Некоторые государства пытаются не только запрыгнуть «на подножку» и внести свой вклад в разрешение кризиса на Южном Кавказе, подливая масло в огонь противоречий между Баку и Ереваном, но и возродить в современных условиях эпическое противостояние Ирана и Турана, воспетое в «Шахнамэ» Фирдоуси.

Речь, естественно, идёт о позиции Исламской Республики Иран (ИРИ), которая в лице нового руководства стала проявлять гораздо больше амбиций в плане попыток повлиять на обстановку на Южном Кавказе, тем самым стремясь преследовать свои интересы.

После второй карабахской войны Иран не смог ангажироваться в мирный процесс, его посреднические усилия оказались невостребованными. Кроме того, он окончательно потерял своё влияние в Азербайджане и теперь ищет пути возвращения в группу ведущих государств, способных активно участвовать во всех политических процессах в регионе Южного Кавказа. Турция, наоборот, стала близким союзником Азербайджана, сыграв важную роль в поддержке Баку в ходе 44-дневной войны, и смогла закрепиться в регионе. Это создаёт ещё один разлом между Анкарой и Тегераном, наряду с Сирией, где поддерживаемая Турцией сирийская оппозиция противостоит в том числе проиранским группировкам, да и влияние ИРИ на принятие решения Дамаском можно считать едва ли не определяющим.

Теперь же многие азербайджанцы в целом склонны поддерживать действия Турции в Сирии, направленные против Ирана. Поэтому в стратегической перспективе потеря Азербайджана — крупнейшая геополитическая неудача Тегерана, так как это единственная преимущественно шиитская страна, которая проводит полностью независимый от Ирана внешнеполитический курс.

Что касается Азербайджана, то с момента обретения им независимости наличие соседства с таким государством, как Иран, пытающимся не только стать центром притяжения всех мусульман-шиитов, но и говорить от их имени, воспринималось в Баку в качестве угрозы. Таким образом, если речь идёт об отношениях Баку и Тегерана, то парадокс заключается в том, что шиитское наследие обоих государств скорее разделяет Азербайджан и Иран, поскольку Баку небезосновательно опасается, что Иран сможет использовать шиитские сообщества внутри страны как своих агентов влияния. Будь Азербайджан суннитской страной, возможно, и с Ираном отношения были бы проще.

Важно учитывать, что иранское лидерство закрепляется через признание шиитскими общинами тех или иных государств духовной власти иранских аятолл, что даёт в руки Тегерану действенный инструмент вмешательства во внутренние дела других стран. Так, например, многочисленные организации и вооружённые группировки шиитов Сирии признают своим духовным лидером иранского Рахбара Али Хаменеи, поэтому в случае гипотетического конфликта между светскими властями Сирии и Ираном шиитские организации и группировки станут скорее всего на сторону последнего, что, по сути, уже произошло в Ираке и Ливане.

Турция же, наоборот, выступала с понятных для преимущественно светского населения Азербайджана подходов этнической близости народов.

Поддержка же Анкарой Баку в ходе 44-дневной войны лишь закрепила эту тенденцию и придала ей дополнительный импульс развития. При этом в отличие от иранских установок, направленных на необходимость признания иранского идеологического доминирования, Турция предлагает сотрудничество «на равных» двух тюркских государств.

Парадоксально, но этот фактор делает азербайджанцев, считающих себя шиитами, гораздо более комплиментарными суннитскому исламу, чем шииты других государств. В данном контексте интерес представляет феномен влияния турецкого soft-power, а также фактор информационного освещения, из-за которых среди азербайджанцев растёт интерес к суннизму.

С учётом всего этого Тегеран, хоть и не на официальном уровне, способен использовать фактор «пантюркистской угрозы» для поддержания негативного имиджа Турции и Азербайджана, которые якобы могут иметь какие-то территориальные претензии к Ирану.

Но надо признать, что и определённые обоснования подобных опасений у Ирана в этой связи имеются. Это касается прежде всего азербайджанского меньшинства в Иране. Например, во время 44-дневной войны иранские азербайджанцы, прежде всего молодёжь, проводили акции протеста на северо-западе Ирана с требованиями закрыть границу с Арменией. И если старшее поколение иранских азербайджанцев более восприимчиво к идеям шиитского единства, то многие представители молодого поколения ставят этнический фактор выше религиозного.

В свою очередь, именно неспособностью Ирана вовлечь Азербайджан в собственную «ось» обусловлены связи Тегерана и Еревана, которые являются вторичными по отношению к вопросу ирано-азербайджанских отношений. Через поддержку Армении Иран пытался оказывать давление на Азербайджан, подталкивая его к разрыву связей с Турцией.

Таким образом, вторая карабахская война и невосприимчивость Баку к иранским инициативам и предложениям стала триггером для того, чтобы Тегеран перешёл к более активным действиям по оказанию влияния на Азербайджан, в том числе через недавнюю демонстрацию силы у границ государств.

Надо отметить, что в период первой карабахской войны как попытки Ирана сыграть решающую роль в урегулировании карабахского кризиса, так и попытки оказать военную помощь Азербайджану также предпринимались. В 1992 году Иран попытался выдвинуть миротворческую инициативу. Тогда президент Армении Левон Тер-Петросян и осуществляющий полномочия президента Азербайджанской Республики Якуб Мамедов в Тегеране подписали совместное заявление. Но внезапная атака армянских сил и оккупация стратегически важного пункта в Нагорном Карабахе — города Шуша — опрокинула реализацию этой инициативы.

Имело место и вовлечение Тегераном афганских моджахедов Хекматияра к участию в конфликте на стороне Азербайджана в тот же период. Это участие, а также иранское вооружение, использованное азербайджанской армией в ходе конфликта, показывает, что Азербайджанская Республика в то время была важной в стратегическом отношении страной для Ирана. Однако и тогда подобные усилия не привели к должному изменению курса азербайджанского руководства в направлении сближения с Тегераном.

С другой стороны, нынешнее углубление связей между Тегераном и Ереваном, которыми Иран стремится компенсировать неудачи на азербайджанском и карабахском треке своей политики, для многих ведущих акторов может быть воспринято в качестве сигнала к действию. Вероятно, армянское руководство, идя на сближение с Ираном, также даёт понять, что в случае если «коллективный Запад», Россия и иные игроки будут его интересы игнорировать, то и иного выхода у Армении, как интенсифицировать связи с Ираном, нет. И, видимо, это уже даёт определённые результаты.

В частности, 26 октября состоялся рабочий визит президента Армении Армена Саркисяна в Саудовскую Аравию. Хотя некоторые СМИ искали в этом антитурецкий след с учётом натянутых отношений между Анкарой и Эр-Риядом, но здесь, скорее, наоборот, присутствуют попытки самого Еревана, с одной стороны, диверсифицировать свои связи, уйдя от обвинений в чрезмерном проиранском курсе. А с другой, желание Саудовской Аравии, которая имеет гораздо больше претензий к Ирану, чем Турция, не допустить усиления позиций Ирана и её готовности идти навстречу Армении, например, в вопросах инвестиций, что способно снизить и экономическую зависимость республики от своего южного соседа.

Что касается России, то активность Ирана на Южном Кавказе должна как минимум насторожить российское руководство. В целом же для Москвы противоречия с Тегераном могут оказаться гораздо более чувствительными, чем споры с Анкарой. Так, Россия и Турция заполняют те вакуумы, которые образовались в регионе Ближнего Востока и Южного Кавказа, не посягая на сферы влияния друг друга, а лишь разделяя их (как это случилось в Идлибе или в Ливии). Иран же может пытаться начать вытеснять Россию оттуда, где она уже закрепилась, из зоны её стратегических интересов, будь то контролируемая Асадом часть Сирии или Армения.