Чем удивил воронежцев пятый "Мандельштамфест"
Биеннале поэтического искусства прошла в Камерном театре 15-17 декабря, собрав внушительную программу с участием народного артиста РФ Константина Райкина, театров из Сухума, Нягани (ХМАО), Санкт-Петербурга и Москвы.
Среди героев "Мандельштамфеста" в этом году были Пушкин и Бродский, представители Серебряного века и Федерико Гарсиа Лорка, поэты-фронтовики Давид Самойлов и Юрий Левитанский, "первый в стране дезертир" (герой поэмы Есенина) и "муза блокадного Ленинграда" Ольга Берггольц.
"Мандельштамфест" - уникальный для региона проект, где стихи не только декламируют и обсуждают, но раскрывают средствами театра, пластики, музыки и изобразительного искусства. В этом году он состоялся в пятый раз. Все расходы взял на себя Камерный театр, худрук которого Михаил Бычков в 2015-м и придумал фестиваль, вынеся в название фигуру Осипа Мандельштама - опального акмеиста, жившего в Воронеже в ссылке в 1934-1937 годах.
Трагическая судьба расстрелянного поэта в каком-то смысле влияет на формирование программы, где всегда есть место стихам начала ХХ века и художникам, имевшим непростые отношения с властью. Но разговор о них никогда не остается безнадежно-минорным. Пока сотни людей проводят выходные в театре за обдумыванием стихов - есть на что надеяться. В день открытия V "Мандельштамфеста" зрители смеялись, слушая "Сказку о царе Салтане" в исполнении Константина Райкина, на закрытии - пели цыганский романс с молодым Пушкиным, Ариной Родионовной, "заумным" поэтом Крученых и другими персонажами русской литературы… Искали и находили поэзию там, где ее, казалось бы, должна заглушать какофония эпохи или личная боль.
Для Константина Райкина интерес к стихам начался с Мандельштама - отец, известный советский артист, привез домой полное собрание его стихотворных сочинений.
"Вашингтонское издание под редакцией Струве. Опасная книга была! И мы начали друг другу читать эти странные строки - шепотом (у нас была такая квартира, где соседям все слышно). Помню, что меня, подростка, пронзили некоторые строчки - следующие я уже не понял, очень уж трудно. Я так его всю жизнь и понимаю - понемногу", - признался артист.
Райкин вел публику от строчки к строчке, акцентируя художественные приемы Мандельштама:
"Он меняет образные системы внутри стихотворения. Этого ведь нельзя делать! Вся наука об искусстве говорит, что образная система в пределах произведения должна быть одна. А в его гениальных стихах правила игры меняются много раз. И потом - так, как он, не говорят, он нарушает строй грамматики. Нутром ты чувствуешь: гениально. Но по деталям его невозможно объяснить. У Мандельштама есть великие любовные стихи, сумасшедшие. Он невероятно эротичен, даже когда пишет как бы не про женщин. Вот стихотворение, которое Анна Ахматова называла лучшим в любовной лирике ХХ века: "Мастерица виноватых взоров…" - половина женского населения планеты подходит под эту строчку! Я читал научные работы очень умных людей об этом тексте, потому что чувствую его целиком и не могу понять построчно. А это - не нужно. Они подходят к Мандельштаму с позиции логики, но логикой его не понять".
Из Серебряного века актер перемахнул в послевоенные советские годы, к стихам Самойлова - сделанным как будто из другого теста, сюжетным, подробным в изображении внешнего, но вдруг так же ныряющим в глубины души. Внезапно печалится, глядя на чужих детей, хозяйка в раблезианском "Госте у Цыгановых". Мерцает впереди оглушительная пустота в "Смерти дирижера". Смертным боем, напоминанием о Страшном суде оборачивается фортепианный концерт в "Сне о рояле" Левитанского… Через весь творческий вечер Райкин пропустил нить рефлексии об искусстве, которое рождает все из ничего, и в этом контексте по-новому зазвучала даже сатирическая сказка о Салтане.
В моноспектакле "Ольга. Запретный дневник" о судьбе и творчестве Берггольц поэзия предстала как способ выжить - вопреки всему, даже будучи сломленным: обстоятельствами ли, собственным ли малодушием… В Санкт-Петербурге этот камерный проект режиссера Ларисы Шуриновой и актрисы Анны Геллер по стихам и личным записям знаменитой поэтессы успел стать крупным событием театральной жизни.
Как, наверное, многим известно, Берггольц успела побывать пособником и жертвой сталинских репрессий, стала одним из символов ленинградской блокады и мучительно переживала замалчивание трагедии города, смертельно боялась нового ареста и бесстрашно фиксировала в дневнике события и соображения, чтобы потом, когда-нибудь, можно было "рассказать всю правду". А еще - любила и изменяла. Глушила себя водкой и шокировала осторожных коллег прямотой. Анна Геллер предъявляет Ольгу опутанной противоречиями, измученной - и безумием мира (в голодающем Ленинграде начальство ест персики, Москва запрещает частные посылки с продуктами…), и кривизной личного пути. Актриса мастерски работает голосом, мгновенно переходя от шепота на крик, от тихой истерики к отчаянному, полузвериному вою. То зажигает, то тушит убогую свечку, кутается в шерстяной платок блокадной зимы, меняет шпильки на теплые боты и обратно. И выводит героиню от безнадежной тоски быта к маяку-собору из потерянного детского рая.
"Радость вопреки всему" - так в Русском театре драмы имени Ф. Искандера (Сухум) назвали свое погружение в мир Лорки. Из стихов, писем, манифестов, интервью поэта режиссер Мария Романова сделала причудливый, как сон, спектакль о любви к жизни. В нем слились испанская (или абхазская - не разберешь) страсть, французское чувство комического, итальянская легкость импровизации в духе неореализма. "Поэзия - это совмещение невозможного", - писал Лорка. И таких совмещений в постановке хоть отбавляй. В том числе самых несерьезных, вроде поедания торта с горчицей и докторской колбасой. Безымянные персонажи (каждый по-своему воплощает лирического героя Лорки) демонстрируют то пафос, то непринужденность, умирают от любви, подобно цветам, и воскресают для танцев, плачут горькой морской водой и вдохновенно говорят о театре.
"Театр, может быть, самое могучее и верное средство возрождения страны; как барометр, театр указывает на подъем или упадок нации. Чуткий, прозорливый театр … способен в считанные годы переменить образ чувств целого народа, и, точно так же, увечный театр, отрастивший копыта вместо крыльев, способен растлить и усыпить нацию. Театр - это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой должно обличать лживую или ветхую мораль… - чеканил Лорка в "Речи о театре". - Если народ не протянул руку помощи своему театру, он либо мертв, либо при смерти. Но также и театр, если он бесстрастен, глух к биению общественной жизни… не смеет называться театром. Игорный дом, заведение, где предаются гнуснейшему пороку - "убивают время", - вот ему имя".
В устах сухумских актеров манифест столетней давности звучал как личное кредо: между труппой "Русдрама" и "Ла Барраки", с которой сотрудничал Лорка, немало общего. Впрочем, этот гимн театру попадает и в воронежскую злобу дня.
Для закрытия "Мандельштамфеста" организаторы приберегли драйвовую "лекцию-концерт" "Цехъ поэтовъ", где на современную электронную музыку положены строки Хлебникова, Ахматовой, Цветаевой, Гумилева и других модернистов, не исключая невзначай создавшего литературный русский язык Пушкина. Авторы текстов самолично выходят на сцену богемного кабаре "Бродячая собака". С набеленными лицами, в умопомрачительных костюмах и париках (художник Юлия Ветрова): у Гумилева атласный халат, у Пушкина - парчовый кафтан и золотая маска (как-никак - Король-солнце, наше все), Ахматова до подбородка замотана жемчужной ниткой…
Спектакль Ивана Комарова адресован прежде всего подросткам (хотя, судя по показу в Воронеже, может обаять и взрослых). А потому - не претендует на глубокий разбор творчества, но знакомит с плеядой экспериментаторов через веселое действие и яркие образы, многие из которых раскроются, если все же познакомиться с биографиями и стихами поближе. Заводной Алексей Крученых чего только не выкручивает по молодости, каких только заумных "трахтатов" не сочиняет - прежде чем замолчать на 30 лет, посвятив себя архивам погибших друзей-поэтов. Мандельштам из маленького Пьеро, ищущего общий язык с отцом, превращается в рыцаря поэзии и сражается картонным кинжалом с непонятливой публикой, а потом исчезает в жерле сталинских лагерей. Эгоцентричная Цветаева капризным тоном повествует о том, как сдала в детдом младшую дочь, как никто ее не любил, а она-де любила всех, оставляя зрителя в недоумении насчет реального масштаба трагедии поэтессы, покончившей с собой. Вереница героев в итоге стекается к трону Пушкина, не сброшенного с корабля современности.
Наиболее убедительна музыкальная часть постановки, за нее отвечают Юлия Баранова, Ян Кузьмичев и Айвар Хучахметов. Стихи поэтов Серебряного века превращаются в баллады, рэп, блюз, эстрадные композиции, раскрываясь с неожиданной стороны. Языковая игра, сложные метафоры, странное строение фразы - все переплавляется в звуке, проявляя музыку стиха. А еще - убирая барьер перед восприятием "элитарной" поэзии, авторы которой вдоволь похулиганили, прежде чем попасть в учебник.
