Дамир Муратов Виктору Шкуренко: «Искусство - это не полиция или армия, оно никому служить не должно»

Дамир, давай сегодня поговорим о смыслах и деньгах и о том как одно перетекает в другое. Мы находимся в твоем легендарном жилище «Беднотауне» - как бы ты охарактеризовал его - как дом социалиста или акциониста?

- Анархиста (смеется). Как говорил один из твоих собеседников социолог Григорий Юдин - Россия дала миру не только иконопись и авангардное искусство, но еще и анархизм.

Да. У тебя дома чувствуется дух свободы… Причем и творческой свободы и социальной.

- Свобода - это мечта рабов. А здесь - воля. Безграничное пространство. Кстати в русском языке воля обозначается как нечто безразмерное и бесконечное. Воля - это наш российский дзен.

Видишь, а я наоборот пытаюсь ограничить тебя принадлежностью к какой-нибудь идеологической группе - социалистам, либералам… Так значит анархист? (Смеется).

- Поэтому я и не хочу быть отнесенным к какой-либо группе. Политическая позиция у нас чаще всего определяется тем, как ты смотришь на роль государства. А я ближе всего к той точке зрения, что государство - это агрегатор, приложение вроде онлайн-такси. Если брать всю хронику человечества, то у государства здесь не такая уж и большая история. Оно возникло относительно поздно, когда у отдельных обществ возникла необходимость совершать экспансию и затем держать под контролем большие территории. А до этого вполне обходились общинами, племенами, кланами.

Лично в твоей жизни сейчас «много» государства? Удается тебе спрятаться от него?

- Я не прячусь от государства. Я живу на своем острове, и пускаю его сюда только в виде квитанций за коммунальные платежи. Я создаю свой пейзаж, по возможности не вступая в конфронтацию. На бодание с дубом уходит обычно слишком много энергии. (улыбается).

То есть ты никогда не конфликтовал с государством?

- Я с ним нет. Но оно со мной - да. (смеется). Лет 10 назад снимали мои картины с выставки в Красноярске. И что мне теперь обидеться на них? Картина она же дать сдачи не может.

А во времена губернатора Полежаева как ты себя чувствовал? Он же тогда принципиально никого не замечал из андеграундного искусства. А теперь популяризирует Егора Летова, Адия Кутилова, про тебя недавно неожиданно высказался, что ты «современник, которым всем нам стоит гордиться».

- Я помню мы даже выставку «Синих носов» проводили в том же месте в тот же день и час, где выставлялся микроминиатюрист Коненко. И туда Полежаев приходил. А там такие работы висели, мама не горюй (смеется). Мы их, правда, разместили так, чтобы они в глаза не бросались. Тогда это могло закончиться скандалом, хайпом, но не уголовным делом.

Знаешь, что мне нравится в твоем творчестве - оно метафизически нетяжелое. Твое искусство доступное и очень остроумное. Это продуманная стратегия или просто твоя органика?

- Органика. Мой брат Артур, светлая ему память, в 6-м классе подкинул мне книгу Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Это веселая, карнавальная, «туалетная» эстетика меня заманила, очаровала. После этого я вообще не мог воспринимать русскую литературу. Какая Муму? Какой Онегин? Какой Раскольников с топорами, убийствами и старушками?

Ну русское искусство оно обычно такое многослойное. Посмотришь фильм Тарковского и потом ломаешь голову, пытаясь вскрыть все интеллектуальные слои. А у тебя посыл такой прямой и четкий. Ой, тебя не обижают такие слова?

- (Смеется). Конечно, нет. Это мой принцип. Главное все делать без превосходства. Нет низших и высших жанров в творчестве. Искусство - это волшебный горизонт. Мы открываем искусствоведческий альбом и там все равны и наивное искусство и высокая классика.

А откуда в тебе эта ирония, насмешка? Может из советских времен, где без иронии сложно было воспринимать происходящее. Ты случайно не был антисоветчиком?

- Да я и слов-то таких не знал. Я родился в маленьком городе Тобольске, там не было никакого диссидентского движения. Антисоветчики это что-то из жизни Москвы, Ленинграда. А в Тобольске кто-бы нам об этом рассказал (смеется). В школе ты ведомый, в армии - еще более того. И только когда повзрослел, то узнал, что, оказывается, жил в «империи зла». И для понимания этого периода истории нужно знать многие нюансы. Скажем, «Оттепель» и «Перестройку» в стране делали разные типы людей. «Оттепель» делали фронтовики, которые вернулись с Гулага и считали сталинскую политику перегибом, но они были истинными ленинцами и социалистами. А «Перестройку» делали «западники», которые уже успели жвачку пожевать. «Оттепель» делали люди из народа, а «Перестройку» - интеллигенция.

Кстати, о «западниках». Мне нравится твоя работа West is dead. Там изображена роза ветров, западный луч которой пытаются сломать молотком, огнем и мечом. Это такая тонкая насмешка над всеми, кто условно борется с Западом, то есть фактически с географией? А ты никогда не думал о том, чтобы сменить свою «географию»?

- Я не в силах что-то глобально поменять. Могу только в размере своего огородика что-то изменить, и значит здесь мое место.

Давай поговорим о современном искусстве. Вот, скажем, для меня оно неотделимо от личности создателя. Я не могу воспринимать даже технически хорошо созданное произведение, если не знаю что-то об авторе и контексте, в котором он творил. А как ты себя осознаешь в первую очередь - ты мыслитель или живописец?

- Любой художник, вообще любой - будь то музыкант, скульптор, писатель и так далее - это в первую очередь рассказчик своих историй на своем языке. Живописец рассказывает языком живописи, а зритель потом интерпретирует эти истории.

В советские времена роль художника была другая - служить…

- Служить должна полиция, армия, а искусство никому ничего не должно. В советские времена была статья за тунеядство, поэтому многие творческие люди вынуждены были либо социализироваться, вступать в профессиональные союзы, быть художником на зарплате либо уходить в андеграунд, работать кочегаром, сторожем, а в свободное время творить. Сегодня при капитализме этой статьи нет и художник волен сам выбирать где и как ему работать. Но дискуссия - является ли художник профессией - остается. Вот ты в своем бизнесе работникам платишь зарплату не за то что они с тобой в доле, а как компенсацию за их страдания. А искусство в такой логике существовать не может, поэтому и законы капитализма для него тоже не оптимальны.

А разве страдание не является необходимостью для создания великого?

- Мне однажды рассказали такую историю: был художник в России, все у него сладко шло, член союза, медали, премии… И вот он начал страдать, чтобы соответствовать своим картинам. Человек спился за 5 лет. Иного страдания он для себя не предполагал.

А тебя как художника привлекает перспектива попадания в вечность?

- А что такое вечность? Мне понравилось как сказал один святой старец «Вечность, это когда ты сидишь в космосе на табуретке».

Расскажи несколько слов на чем ты зарабатываешь?

- Бизнес - это не мое. Я художник, я о славе думаю. Бизнесом сын мой занимается. Мы естественно обсуждаем с ним некие эстетические вещи. Но капитала как такового у меня нет. Я живу за счет местных коллабораций, с Виктором Скуратовым работал, с театрами. По большему счету искусство сегодня мало кого волнует. Но я уже не жалуюсь. Я живу с этим всю жизнь.

Что ты подумаешь по поводу модной темы невзаимозамеяемых токенов или NFT?

- Да мы с сыном сразу сделали свой сайт на OpenSea, разместили там все свои картинки, но рыночного эффекта пока нет. Есть только перспективы, хоть и туманные. Идея интересная, человечество экспериментирует, но в данном случае пока не может найти этому применение.

Я посмотрел список самых дорогих проданных NFT, там цены исчисляются десятками миллионов долларов…

- Ну может люди заранее договорились, сделали хайп, мы ж ничего об этом не знаем. И тем не менее NFT как попытка осмысления творчества - это важно потому что в нашу жизнь входит «новый быт»: интернет, карточки для оплаты, технологии и прочее. А с «новым бытом» меняются и взаимоотношения. Это как 100 лет назад во времена революции тоже зашел «новый быт» - утюги, радио, затем телевидение… И это полностью изменило принцип коммуникации между людьми.

А ты смотришь телевизор?

- Нет. (смеется). Но это не поза. Просто смотреть нечего. Нас же интересует культурная составляющая в любом процессе, а откуда в телевизоре это? Его смотрит несозидательный электорат, им бы дожить спокойно в объятиях внуков (улыбается). Там и не может этого быть.

Давай еще обсудим важную тему, которая проявляется в твоих работах - сибирская идентичность. Сейчас правда уже становится опасно эту тему продвигать...

- Идентичность как и нижнее белье - можно иметь, но лишний раз показывать совершенно не обязательно. Вот если идентичность становится товаром - тогда другое дело.

Мне нравится идея локальной идентичности, потому что я как бизнесмен на это смотрю. и Для меня интересен американский пример, где бизнес децентрализован и разбросан по многим штатам.

- Это же касается и нашей культурной отрасли. Я порой разговариваю с молодыми художниками и они говорят, как надоела эта необходимость ездить в столицу, чтобы что-то доказать. Хочется полноценно развиваться на своей территории. Вот, скажем, есть Омская область, такая же, как и многие другие. А если назвать ее «Великая сибирская равнина» вектор поменяется. Регион сразу приобретает некую поэтическую составляющую.

Дуалистичен все-таки русский язык. Одно значение можно передать разными словами. Это говорит о старости языка. Языку тоже нужно обновляться. Поэтому мы порой не понимаем, что они сверху хотят нам сказать. Также и они не могут понять, что хотим сказать мы. Язык перестал работать.

Как ты думаешь, что нужно сделать, чтобы в наше время появилось нечто новое, как поп-арт или соц-арт? Может быть зет-арт?

- А как ты это запрограммируешь? Это то же самое, что управлять одуванчиками. Ты их тут выкосил, они там появились. Я не вижу в условном «зет-арте» созидательного начала, хотя кто знает… Должно произойти расщепление пикселя, как в свое время расщепление атома. Тогда появиться новое искусство.