Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский против бандеровцев и коллективного Запада

В центре нынешнего противостояния между Россией и Западом лежат судьбы Крыма и Новороссии — регионов, развивавшихся в составе исторического российского государства и не имеющих никакого отношения ни к Бандере, ни к Шухевичу, ни к другим «героям», которым сейчас «слава» на Украине. Борьба за эти стратегически важные земли идет не только в окопах, но и на страницах газет, журналов и книг, подмостках театров и концертных залов.

С широко закрытыми глазами

Попытка отказа от русской культуры не только на Украине, но и на Западе — подсознательное (а отчасти и сознательное) стремление закрыть глаза себе и своим соотечественникам на историю Крыма, Новороссии, Малороссии-Украины, которые для всех, кто знает Пушкина, Гоголя, Толстого, — часть исторического российского государства. Нет Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова — нет ни России, ни российского Крыма. Об этом шла речь на традиционном круглом столе «Мягкая сила России», который состоялся в Крымском федеральном университете имени В.И. Вернадского.

Уничтожение памятников русским писателям и поэтам, переименование названных их именами улиц и площадей, исключение их книг из школьных и вузовских программ, закрытие спектаклей по их произведениям — не что иное, как попытка стереть историю, разорвать культурные связи между Россией и Украиной, Россией и Европой. Увы, по своему невежеству инициаторы (не говоря уже об исполнителях) этой кампании не понимают, что Пушкин, Толстой и Достоевский непобедимы. И попытки их запрещать ведут к прямо противоположному результату.

Русский «пограничник» Пушкин

Россия и Пушкин неотделимы друг от друга. Именно поэтому захватившие власть в Киеве украинские националисты ведут сегодня войну не только против России, но и против Пушкина. После начала специальной военной операции памятники поэту были уничтожены в Мукачеве, Ужгороде, Тернополе, селе Заболотовцы во Львовской области, селе Пушкино в Закарпатской области, в Конотопе, Чернигове, Делятине, Белой Церкви, Николаеве и других городах и поселках.

Украинские националисты мстят Пушкину за то, что он является символом Русского мира; за то, что поэт в своем знаменитом стихотворении «Клеветникам России» канонизировал российский статус Крыма, очертив наши государственные границы:

«Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..»

Но, пожалуй, главное, чем «провинился» Пушкин перед ними, — это художественное разоблачение главного архетипа украинского политика — лживого, хитрого, изворотливого и одновременно недалекого, олицетворением которого является Иван Мазепа:

«И где ж Мазепа? где злодей?

Куда бежал Иуда в страхе?

Зачем король не меж гостей?

Зачем изменник не на плахе?»

Дайте Зеленскому почитать Гоголя

Однако что там этот законченный москаль Пушкин да еще с примесью африканской крови? То ли дело Гоголь! Он родился и вырос в самом сердце Украины, на Полтавщине, воспел ее в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», а потом взял да и оказался убежденным российским государственником.

Гоголю принадлежат слова, которые звучат сегодня для бандеровских ушей как оскорбление: «Скажу вам, что я сам не знаю, какова у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой. Я родился на Полтавщине, но и Москва — моя родина. Мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России».

«Нужно любить Россию! — призывал классик. — Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский!» Дайте кто-нибудь почитать это Зеленскому, Залужному и Ермаку.

Гоголь считал, что при его жизни не было сколько-нибудь полного, удовлетворительного изложения истории Малороссии, и даже решился принять на себя этот труд, чтобы «представить сколько можно обстоятельнее: каким образом отделилась когда-то эта часть России; какое получила она политическое устройство, находясь под чуждым владением; как, наконец, навсегда присоединился малороссийский народ к России; как мало-помалу вся страна совершенно слилась в одно с Россиею».

Храбрый Толстой против Наполеона

Лев Толстой воевал с коллективным Западом не только «на словах», в своих книгах, но и на деле — во время Крымской войны 1853-1856 годов. За оборону Севастополя русский офицер Толстой был награжден орденом святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», медалями «За защиту Севастополя 1854-1855» и «В память войны 1853-1856 годов». А позже крымский боевой опыт писателя «переплавился» в батальные сцены «Войны и мира» — величайшей эпопеи, рассказывающей об изгнании из России наполеоновской армии коллективного Запада. Поход Наполеона на Москву не случайно называют иногда «вторжением двунадесяти языков». В рядах его армии вместе с французами сражались представители практически всей Европы: поляки, итальянцы, испанцы, баварцы, саксонцы, вестфальцы, швейцарцы, австрийцы, хорваты, португальцы.

Мы в сравнении с Европой как на Луне сидим

С Достоевским вообще все понятно. «Да, вновь сшибка с Европой, вновь на русских смотрят в Европе недоверчиво… Но, однако, чего нам гоняться за доверчивостью Европы? Мы вовсе не Европа, и всё у нас до того особливо, что мы, в сравнении с Европой, почти как на Луне сидим. И чего-чего мы не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки», — писал классик в одном из своих дневников на злобу того, позапрошлого, девятнадцатого века, а кажется, что и двадцать первого тоже.

И чего же мы достигли, лезя в Европу? «Результатов странных, — резюмировал классик. — Все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае… И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши «европейские» взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это все у них «не так поняли».

Что ж, в свою очередь, они у нас и о нас не поняли вообще ничего.